№6, 1976/История литературы

Между историей и современностью

  1. ОБЩЕИЗВЕСТНОЕ И НОВОЕ

В 1973 году «Вопросы литературы» начали обсуждение сложных и нерешенных проблем наследия революционных демократов. Известно, что критические системы Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Писарева не раз были предметом дискуссионного рассмотрения. Советская литературная наука немало сделала для выяснения подлинного содержания, исторической роли и современного звучания гениальных критиков. И все же обращение к «коллективному рассмотрению» сложных явлений и процессов в их истории – одна из назревших и, без преувеличения, важных задач. Тем более, что многие участники дискуссии (Б. Егоров, Г. Соловьев, Н. Гей, П. Николаев и др.) пытались восстановить диалог между Белинским, Чернышевским, Добролюбовым и нашим временем.

В напечатанных статьях читатель найдет немало интересного и существенного материала. О деятельности и наследии замечательных критиков опубликованы сотни работ, их теоретический путь, эстетические и литературные системы, критико-публицистические решения изучены с большей или меньшей основательностью. Однако современное системное, целостное обследование их эстетико-критического и литературно-критического наследия требует решения ряда существенных вопросов. Выдвижение их на первый план, акцент на том, что в наследии революционных демократов требует дальнейшего изучения, имеют огромное значение для включения великих критиков в литературное сознание наших дней.

Тем самым развитие современной литературной науки ставит перед историками и теоретиками задачу нового, теоретически более глубокого и исторически точного исследования эстетических и критических систем демократических критиков, их места и характера связей со всем многообразием духовной жизни своего времени. Одна из самых сложных задач на этом пути – преодоление различных упрощений, порою прямых искажений сложного и часто противоречивого пути развития революционно-демократической критики. Впрочем, опасны не только «выпрямления», но и «усложнения», – и те и другие искажают реальную картину.

Конечно, правильно говорит Н. Гей об «актуальности изучения эстетического наследия» демократов, и «особенно тех сфер… которые до сих пор исследовались мало, недостаточно или односторонне». Труднее затем определить эти сферы, аспекты, стороны… Во всяком случае, едва ли отличается новизной предложенная этим автором формулировка задач исследования и постановки «таких вопросов, как реализм, типизация, художественный образ и его специфика и др.». Едва ли точна мысль, что именно отсутствие этих проблем в исследованиях о Белинском, Чернышевском, Добролюбове «приводило к умалению сделанного этими критиками». Мне кажется, что достаточно напомнить только о монографиях А. Лаврецкого, Н. Мордовченко, Б. Бурсова, чтобы увидеть, что именно эти проблемы подвергались всестороннему изучению (разумеется, это не означает, что указанные труды не носят на себе печать времени).

Едва ли справедливо распространять следующую характеристику, данную в статье Н. Гея, на всю научную (а не научно-популярную) литературу, посвященную революционным демократам. Н. Гей пишет: «В результате возникало одностороннее освещение фактов, утомительное повторение одних и тех же цитат и замалчивание других фактов и положений, имевших не меньшее значение».

Да так ли это было? Автор забыл о тех исследованиях, которые, как мне кажется, являются и сейчас (ибо на них опираются и предложения Н. Гея) основой дальнейшего изучения классического наследия революционных демократов.

Нельзя не отметить, что и другие участники спора иной раз пренебрегают вопросами историографии. Редкие ссылки на литературу вопроса носят чисто субъективный и случайный характер. Опасно в научном споре терять представление о границе, лежащей между известным и новым, и по существу выдавать за новации общепринятые положения. Само собою понятно, что дискуссионная постановка проблемы требует резкого и четкого отделения вопросов решенных от нерешенных. Между тем такое смешение мы найдем и в статьях Б. Егорова, Н. Гея и особенно в статье М. Кургинян «Единство эстетической и исторической критики». К сожалению, автор этой статьи не заметил, что практически излагает в качестве нового подхода давно устоявшиеся положения. Основной тезис М. Кургинян сводится к тому, что «стремление к взаимодействию, вернее, к органическому слиянию эстетического и исторического подходов проводится Белинским на всех уровнях литературоведческого исследования». Тезис этот безусловно верен, как общеизвестно и дальнейшее его обоснование: то, что Белинский отталкивался «от многих положений романтической и гегельянской критики».

Ничего дискуссионного нет и в последующих рассуждениях автора о типе монографической статьи, о теории жанров у Белинского. Интерпретация его жанровой теории – повторение стереотипов из ряда работ 50-х годов.

Впрочем, в статье есть и некоторые «новации». Например, тезис, что «в отвлеченно-теоретических рассуждениях Белинский мог быть и непоследователен и односторонен, но стоило ему приступить к конкретному анализу, прикоснуться к живой плоти художественного организма, как мысль его приобретала поразительную тонкость и проницательность, логичность и точность». Странное представление о взаимоотношениях теории и критики. Так называемые «непоследовательность и односторонность» теоретических взглядов Белинского – это неправомерное соединение М. Кургинян теоретических подходов Белинского, созданных на разных этапах его развития. Так называемые «противоречия» между различными высказываниями Белинского – результат сложного диалектического пути великого критика к исторически прогрессивной и всеобъемлющей эстетической системе. В этом смысле Белинский на каждом данном этапе предельно последователен, и его конкретные анализы неразрывно связаны с его теоретическими концепциями, хотя на одном этапе («примирение с действительностью») он бывает односторонен и делает ошибки (например, оценки Гёте, Мицкевича, Полежаева и др.), на других этапах он преодолевает и «односторонность» и ошибочность отвлеченных подходов к искусству. Нет двух Белинских: теоретика (нелогичного) и критика (интуитивно-проницательного). Кажется, что это никак не может вызывать сомнений.

Кстати, небрежность обращения с фактами сказывается в статье М. Кургинян не только в этом, но и в неточных характеристиках отдельных работ критика. Так, она пишет: «Статьи о Пушкине – произведение уникального синтеза: здесь и детальная биография, и историческая панорама, и точный формальный анализ, и общеэстетические и методологические изыскания, и публицистика, и полемика, и строгий академизм». Неужели нужно украшать достоинства великого произведения мнимыми заслугами? Статьи о Пушкине – критическая монография. В ней начисто отсутствует биография Пушкина (не говоря уже о детальной биографической канве). Не ясно, что вкладывает автор в понятие «исторической панорамы», ибо Белинский ограничивается только четким указанием на исторические рамки (1812 год, краткая характеристика наполеоновского времени, острая характеристика литературно-общественного движения между 1812 и 1825 годами – вот ее исторические рамки). Непонятно также, что вкладывает автор в формулу: «точный формальный анализ», явно модернизирующую критическую методику «неистового Виссариона». И уже совершенно неправомерна метафора о «строгом академизме» Белинского. Такая характеристика свидетельствует о неточном понимании предмета.

Неточности, некоторая поспешность в выводах и предлагаемых решениях, возвращение «на круги своя», застенчивое забвение того, что было уже однажды предметом размышлений историков русской критики, свойственны рассуждениям не одной лишь М. Кургинян, но и размышлениям других участников дискуссии. Мы говорим об этом не только во имя установления истины. Дело здесь более сложное. Оно упирается в недостаточную разработанность методологии исследования критического наследия.

Припоминая слова Белинского о Пушкине, можно сказать, что каждое поколение, опираясь на свой исторический опыт и задачи своего времени, вновь открывает для себя смысл, содержание, пафос многостороннего наследия революционных демократов. Марксистская литературная наука много уже сделала, чтобы разобраться в социально-исторической природе деятельности великих демократов, в связи эстетических концепций, художественных открытий писателей-демократов с нашим сегодняшним миром. Единство методологических принципов не исключает многообразия исследовательских подходов. Их наследие не просто объект изучения, – и сегодня Белинский, Чернышевский, Добролюбов по-прежнему остаются активными участниками предельно острой идейно-эстетической борьбы. От обоснованности, широты и достоверности, четкости и последовательности методов интерпретации и анализа публицистических и критических произведений революционных демократов во многом зависят убедительность и глубина советского литературоведения.

Между тем метод интерпретации наследия революционно-демократической критики, применяемый в ряде книг и статей, вызывает серьезные замечания. Историческое осмысление литературного процесса требует четкого аналитического различения уровней критической деятельности, с одной стороны, синтетической интерпретации процесса их взаимодействия – с другой. В противном случае…

  1. «БОЛЬШАЯ ДОРОГА» БЕЛИНСКОГО И ТУПИКИ ПОЛЕМИКИ

Таким случаем стал спор вокруг существенных проблем идейной эволюции Белинского последних лет.

Свободная борьба мнений, спор, стремление к подлинно диалектическому подходу к вопросам структуры общественного сознания – один из важных принципов нашей методологии.

«Спорные постулаты» и «субъективные догадки», как выражается один из участников дискуссии, находим мы в статьях Б. Егорова, Н. Гея и Ф. Приймы (статьи последнего опубликованы в журнале «Русская литература», 1974, N 1; 1975, N 3).

В статье Б. Егорова «Перспективы, открытые временем» была высказана мысль о коренном переломе в мировоззрении Белинского последних лет его жизни (1846 – 1847). По мнению Б. Егорова, в эти годы, под влиянием известной поездки по России с Щепкиным, Белинский приходит к резкой критике утопического социализма. «Углубление антиутопического мышления, правда, приводило Белинского, – пишет Б. Егоров, – в социально-политической сфере к парадоксальному же росту другого утопизма: к отчаянной вере в то, что если в настоящее время в правительственных кругах обсуждается вопрос об отмене крепостного права.., то законодательные меры «сверху» могут быть единственной в данный момент реальной возможностью освобождения крестьянства».

Б. Егоров объясняет это явление первым путешествием критика по России. В его статье мы читаем: «Фактически впервые в своей жизни Белинский совершил такую длительную поездку по России, и Россия потрясла его… может быть, самое потрясающее впечатление от поездки заключалось в почти окончательном развеивании утопических идей о скорой революции… И чем дальше, тем более решительно отмежевывался Белинский от своих былых увлечений (в начале 40-х годов) утопическим социализмом». По смыслу рассуждений исследователя, именно это путешествие открыло критику глаза на «вопиющие факты крепостнического рабства» и на утопичность надежд на «скорую революцию».

Такого рода обоснование оставляет в стороне многие важные мотивы «крутого переворота», пережитого Белинским в конце жизни. Между тем задачи художника и критика не адекватны, методы изучения жизни не совпадают.

В этом смысле едва ли поездка по южной России с Щепкиным имела решающее значение в кризисе утопических воззрений Белинского1. Своеобразный университет, который проходили два друга – художник и критик – в этом путешествии, конечно, помог в известной мере постигнуть тайны русской жизни, но вовсе не открыл их впервые и наново.

Статья Б. Егорова вызвала резкую критику Ф. Приймы (в статье «Большая дорога» Белинского и перепутья его исследователей» – «Русская литература», 1974, N 1). Крайности и резкий тон этой статьи, естественно, привели к ряду вполне резонных замечаний по адресу Ф. Приймы в статье Н. Гея «Некоторые проблемы изучения Белинского» («Вопросы литературы», 1974, N 11).

Н. Гей, обсуждая некоторые вопросы изучения наследия Белинского, остановился на споре между Б. Егоровым и Ф. Приймой. Не принимая ряда положений Б. Егорова, он, тем не менее, подчеркнул, что сама мысль о пересмотре Белинским своих взглядов на утопический социализм после 1846 года заслуживает внимания и дальнейшей разработки. Одновременно Н. Гей критиковал Ф. Прийму за попытку «исключить какую-либо возможность вдумчивого рассмотрения вопроса». В ответ на это появилась еще более резкая по тону и стилю новая диатриба Ф. Приймы «Новые заплаты на старой концепции» («Русская литература», 1975, N 3). »

Концепция Б. Егорова, утверждает Ф. Прийма в этой статье, по существу дублирует Р. Иванова-Разумника, в свое время утверждавшего, что путешествие Белинского и Щепкина в 1846 году заставило критика-демократа отречься от «общеприменимости и все-спасительности принципов утопического социализма и коммунизма». Как и Р. Иванову-Разумнику, указывает Ф. Прийма, Б. Егорову основным документом служит письмо Белинского к П. Анненкову от 15 февраля 1848 года. Для Ф. Приймы совершенно ясно, что если бы Белинский пережил новый переворот в своих взглядах, то такой переворот «обладал бы всеми признаками нового примирения». На протяжении всей своей статьи Ф. Прийма, независимо от того, идет ли речь о письмах Белинского или статьях оппонентов, применяет своеобразный метод «чтения во сердцах». Б. Егоров говорит, что новый поворот Белинского к историзму, социальной реальности равнялся бы по масштабам такому этапу развития критика, как «примирение с действительностью». Ф. Прийма истолковывает сравнение как утверждение нового поворота Белинского вправо, как отказ от революционной идеологии. И, совершив такого рода подстановку, обвиняет и Б. Егорова, и Н. Гея во всех смертных грехах. Иронически он пишет: «Мне трудно… понять упорство, с которым Н. К. Гей отстаивает полную несовместимость «новой концепции» с идеей нового «примирения» Белинского с действительностью… Объявив себя непримиримым противником вульгарно-догматического литературоведения, Н. К. Гей в суждениях своих исходит из вполне благонамеренной презумпции: собственную систему взглядов Белинский вырабатывал в муках, в постоянных поисках и ошибках, бросаясь из одной крайности в другую. Этим, прежде всего и объясняется сочувственное отношение моего оппонента к концепции Б. Ф. Егорова. Н. К. Гея нисколько не смущает то обстоятельство, что названная концепция зиждется всего лишь на четырех цитатах из Белинского, искусственно вычлененных из контекста, что эти же цитаты подпирали в свое время точку зрения Иванова-Разумника, и что последняя вызвала ряд существенных возражений у советских историков литературы. Тщательно замолчав историю вопроса и не подкрепив «новую концепцию» ни единым новым документом или фактом, Н. К. Гей приходит, тем не менее, к безапелляционному утверждению: «Таким образом, наличие серьезного перелома в воззрениях Белинского – факт несомненный и требующий дальнейшего исследования».

Несмотря на издержки полемики, несдержанность тона, некоторые преувеличения, плодотворна главная мысль этого спора, заключающаяся в необходимости дальнейшего изучения «феномена Белинского», направления и характера развития его взглядов, не как «ошибок» и «падений» только, но как уникального для мировой эстетической мысли процесса постижения нелегких для своего времени, тем более в условиях николаевской действительности, принципов, возникавших в борении антагонистических идей. Ко всему этому – горячность натуры критика, переживавшего мучительный процесс поиска и борьбы за истину как свою собственную судьбу, накладывала особую печать на его искания.

В полемике исследователей возникли (хотя и не были решены) вопросы, имеющие исключительное значение для правильного понимания процесса становления революционно-демократической идеологии:

– развитие взглядов позднего Белинского,

– отношение его к утопическому социализму,

– выявление особенностей мировоззрения Белинского, унизительно чутко реагировавшего на проблемы жизни в связи с развитием русской литературы XIX века,

– «эзопов язык» Белинского в частной переписке с близкими ему людьми.

Не трудно теперь заметить, что вопросы, о которых идет речь, представляют только небольшую часть того, с чем имеет дело современное литературоведение. Некоторые из них зафиксированы в отдельных статьях, другие возникают из конфронтации позиций, остальные только намечены и требуют вдумчивых и всесторонних студий, выходящих за пределы журнальной полемики.

Наиболее определенную и резкую позицию занимает Ф. Прийма. Он решительно утверждает: «Благое намерение Б. Ф. Егорова и Н. К. Гея, восходящее к заслуженно забытым построениям Иванова-Разумника, – показать Белинского в исканиях, в непрерывном движении и кружении, обернулось вспышкой исследовательского субъективизма. «Новая концепция» обрекла критика на бездействие». Более того, по мнению Ф. Приймы, концепция Б. Егорова «должна занять и бесспорно займет место печального недоразумения».

В этой неумеренно резкой отповеди, нам кажется, автор спутал два разных аспекта проблемы. Первый – пришел ли Белинский в конце жизни к разочарованию в утопическом социализме, второй – хронология и объективно-исторические причины этого кризиса последних лет жизни Белинского. Сразу же скажем, что вопрос был поставлен Б. Егоровым вполне правомерно, но некорректно. Уязвимость его позиции состоит в неточной хронологии и довольно странной мотивировке кризиса («путешествие» Белинского). Отмечу, что позиция Н. Гея не совпадает целиком с позицией Б. Егорова. В замечаниях и дополнениях Н. Гея много рационального, но мотивировка Н. Геем процессов духовного развития Белинского его натурою, на мой взгляд, не выдерживает критики. «Зная натуру великого критика, можно предполагать, что если бы не его смерть, – пишет Н. Гей, – то крутой и негладкий дальнейший его путь еще не раз озадачил бы исследователей…» Как будто в натуре Белинского – тайна его сложного философско-эстетического пути. В другом месте подчеркивается;

  1. См. специальный этюд об этой поездке в нашей книге «Поэзия критической мысли», «Советский писатель», М 1968, стр. 212 – 232.[]

Цитировать

Поляков, М. Между историей и современностью / М. Поляков // Вопросы литературы. - 1976 - №6. - C. 135-160
Копировать