Незавершенное. Феномен творческой практики / Под общей ред. Т. А. Снигиревой и А. В. Подчиненова. СПб.: Алетейя; Екатеринбург: Уральский ун-т, 2021. 671 с.

Ни титульный лист, ни аннотация не подскажут, что данное издание не является первым, но — вторым, хотя и сильно дополненным. Об этом бегло упомянуто в предисловии (с. 10) и со всей определенностью явлено в Приложении из четырех рецензий на первое издание. Рецензенты были благосклонны, а порой не скупились на высокие похвалы, находя монографию «ярким событием отечественной филологии» (С. Воробь­ева, с. 631). В это, в общем, легко поверить, принимая во внимание сосредоточенность авторов на одной из существенных проблем современного художественного сознания. Второе же издание еще более настраивает на позитивный лад своим подзаголовком, обещающим не только сочетание теоретических понятий, но и их применение.

Теория в новом издании монографии широко (шире, чем было в первом) сосредоточена на практическом и инструментальном значении исследуемого явления. Но что мы имеем: сборник или коллективную монографию? Аннотация обещает монографию, и структура книги это намерение подтверждает.

В книге четыре пронумерованные части. Теоретический аспект присутствует в названиях частей и разделов, но собственно теория и постановка проблемы даны в первой части — «Проблемы интерпретации незавершенного». Разделы внутри каждой части пронумерованы, но авторы не названы (еще одно указание на жанр — коллективная монография). Для определения автора нужно произвести некоторый поиск, вернувшись к обороту титульного листа, где из списка в несколько десятков названий в скобках к каждому выловить имя автора: 1.1. «О семантике лексем незавершенный, незаконченный» (О. Михайлова), 1.2. «Дефиниция понятий незавершенного / незаконченного произведения» (Е. Абрамовских), 1.3. «Креативный потенциал текстовых аномалий» (И. Васильев). Еще предстоит подведение теоретического итога всей книги, исполненного известным критиком и литературоведом Л. Быковым: «Феномен незавершенности в искусстве и его философская подоплека».

Если эти разделы и представляют теорию в первую очередь, то теоретическая проблема так или иначе возникает едва ли не в каждой отдельной статье-разделе. То же можно сказать и о «философской подоплеке», судя по тому ряду понятий, в котором изначально осмысляется теоретическое значение исследуемого феномена: незаконченность — незавершенность — цельность. Последнее понятие в этом ряду служит атрибутом незаконченного во всех его проявлениях, включая «контекст авторской судьбы» (с. 51). Любой «нонфинитивности» сопутствует «стремление передать полноту картины мира, внутренняя целостность» (с. 51).

Понятно, что явление целостности не служит поводом для собственной разработки, но может быть обставлено авторитетными сносками: на М. Бахтина как на основной источник, на М. Гиршмана как на того, кто возвел понятие на современную теоретическую высоту…

Итак, основная теоретическая и философская посылка, постулируемая для понимания незавершенности как современного эстетического явления, заключена в цельности того, что не было завершено или не закончено (в силу «авторской судьбы»). Выявить целостность в нонфинитивных текстах — предложение для тех авторов, на кого возложено применение в конкретных прочтениях текстов.

Однако если «целостность» и хороша в качестве «философской подоплеки», то практика требует ориентации на более конкретные принципы определения произведений как незаконченных. Попытка типологии завершает первый же раздел теоретической части (О. Михайлова). Круг внешних принципов нонфинитивности таков (с. 54–55). Первый: «Произведения, не законченные по случайным причинам, то есть недописанные на уровне композиционной формы…» К «случайно незаконченным» относятся следующие модификации: произведения, оставшиеся на уровне замысла; «планы ненаписанных произведений»; «фрагменты неоконченного»; и, наконец, «завершенное произведение <….> при котором архитектоническое задание воплощено, эстетический объект полностью сформирован».

Этот последний случай выглядит несколько загадочно — в чем же его незавершенность? Автор не успел при воплощении «архитектонического задания» определиться с последней редакцией?

Второй принцип нонфинитивности представляет «произведения сознательно незаконченные». Сюда относятся «внутренне целостные» произведения — например, фрагменты романтиков, роман А. Пушкина «Евгений Онегин». В качестве второй (и последней) модификации сознательно незавершенного типа выступают произведения осколочной формы. Чем она отличается от фрагмента? Сказано об этом отличии как связанном с «иным типом целостности. Для произведений такого рода характерна энтропийность, установка на то, что внутреннее завершение невозможно» (с. 55). В качестве примера — произведения постмодернизма.

И, наконец, третий тип — «открытое произведение». Здесь пример — пьесы Чехова, «в которых множественность, вариа­тивность произведений заложена в структуре самого текста, в частности в особом типе открытых финалов» (с. 55).

Такова в основных чертах теория с «философской подоплекой». Можно ли сказать, что мысли поразили своей новизной? Едва ли. Но наблюдения над незавершенным произведением были обобщены, мотивированы и собраны в типологию. Это реально сделано.

В какой мере на сделанное в теоретической части ориентируются авторы конкретных разборов? Чаще они предлагают свою проблему или намечают некоторый контекст, по большей части в кругу художественных явлений XX века. Кстати, следует пожалеть о том, что лишь фрагментарно в статьях возникает вопрос исторического становления незавершенности как художественного принципа. История прояснила бы теорию и помогла более организованно представить практику.

Инструментальная теория предложена уже в первом разделе, где за собственно теоретическими статьями следуют некоторые случаи, дополняющие намеченную типологию. Первая статья такого рода представляет собой комментарий к ненаписанной пьесе А. Платонова «Взыскание погибших» (Е. Колесникова). Собственно, здесь даны не столько размышления над незавершенностью, сколько попытка реконструкции замысла (такого рода подмена или дополнение типологии не раз возникает и в других случаях) исходя из исторических имен и событий.

Еще один раздел также предлагает комментарий, но в том роде, который в гораздо большей степени имеет отношение к пониманию незавершенности: посмертно изданный фрагмент Ф. Кафки «Свадебные приготовления в деревне» использован в качестве текста, предваряющего и поясняющего «Превращение» (О. Турышева). В художественной незавершенности фрагмента яснее проступают смыслы, которые менее ясны в цельности прославленного шедевра.

Следующие два текста, завершающие первую часть, вводят тип незавершенности, не предусмотренный прежде намеченной типологией, но достаточно часто возникающий в дальнейших частях, чтобы претендовать на обособление в качестве отдельной части. Этот тип может быть условно обозначен как рецептивная незавершенность. Один раздел — «Поэтика «длящегося восприятия» в художественном дискурсе И. С. Тургенева» (О. Черкезова), а второй (и последний в этой части) — «Литературная критика как завершение незавершенного» (Ю. Говорухина). Такой раздел имеет во всяком случае не меньше права на существование (исходя из материала отдельных статей), чем последующие три части, в которых материал собран с очевидными натяжками. Часть 2 «Незавершенное как литературный факт» явно требует поясняющего вреза — что имеется в виду? Тыняновское употребление термина, наиболее напрашивающееся, сюда явно не относится. Часть 3 «Поэтика незавершенного» могла бы включать в свой состав многие разделы из других частей. А статьи об ахматовской «Поэме без героя» есть как в этой части, так и в завершающей четвертой «Незавершенное как свойство художественного сознания».

Нашему воспринимающему сознанию жанр этой книги был изначально подсказан как монография, но в реальности мы имеем нечто более напоминающее сборник, в который были предложены статьи, в разной мере органически связанные с проблемой и часто под эту проблему написанные с условным приспособлением к ней своего материала. Соответственно, и качество разделов-статей в книге неоднородно.

В любом сборнике материалы качественно различны, но в коллективной монографии у них есть дополнительный критерий оценки — соотнесенность с общей проблемой. Статья, взятая сама по себе, может быть вполне хороша, но даже если в «Судьбе и прозе Джеймса Гордона Фаррела» незавершенность — сюжет не только художественный, но и жизненный, то его недостаточно обозначить, чтобы потом бегло вернуться к нему в ряду других проблем. Незавершенность должна стать в каждой статье исследовательским сюжетом.

Важно и то, как этот сюжет проблемно заявлен, в каком контексте. Слишком далекий заход в отдельно взятом материа­ле приведет лишь к повторам и общетеоретическим возвратам. Они будут лишними, а вот возвраты к теоретическим положениям, заявленным в данной монографии, желательны и даже обязательны. Но авторы практически не вспоминают ни о «философской подоплеке» в виде цельности, ни о предложенной типологии. Получается, что заходы в свой материал часто выглядят случайными. Почему статью «Незавершенность как авторская стратегия в «новой драме» рубежа XX–XXI веков» (Т. Бреева) начинать с собирания общих мнений (от Эко до Хабермаса), а не предложить, имея в виду коллективную задачу, экскурс в историю незавершенности хотя бы для драматической традиции ХХ века (Шоу, Ибсен, Чехов), чтобы продолжить нескончаемой циклической повторяемостью сюжетного хода в драме абсурда?

Так что же — сборник или коллективная монография? По замыслу монография, по результату… По результату монография, какими их чаще всего пишут и составляют у нас. Жанр не дается, остается иллюзией, поставленная проблема достаточно случайно мелькает у большинства авторов, а интересные ходы уводят в разные стороны.

Монографию, даже если она коллективная, нужно составлять, продумывать, обговаривать с авторским коллективом требования к статьям. Казалось бы, это простые и очевидные правила, но они редко соблюдаются. Вот почему и в данном случае мне показалось важнее всего остановиться на исследовательском жанре, от точности выбора и исполнения которого зависит уровень решения задачи.