Неизвестный Асеев. Публикация Д. Бабиченко

Журнальные публикации перестроечных лет уделяют особое внимание судьбам отверженных и забытых советских писателей, торопливо возмещая прошлые потери. Писателям «благополучным», хрестоматийно известным везет меньше. В лучшем случае о них просто молчат, а еще чаще категорически «переоценивают». Причем не всегда пищу для таких переоценок дают специальные научные статьи. «Что делать: крайности – наша черта» ¹, – признавал еще Ф. М. Достоевский.

Зная о травле В. Маяковского и С. Есенина, о тяжелой жизни А. Платонова или Е. Замятина, о гонениях на Б. Пастернака и М. Зощенко, читатель подсознательно вырабатывает формулу: не ссылался, не репрессировался, не эмигрировал – значит, до мозга костей сталинист и подхалим, утративший все нравственные устои. Один из источников этой крайности – наше незнание. Пример тому и судьба Николая Асеева.

Ни в коей мере не следует полагать, что данная публикация – попытка показать этого поэта в роли героя-мученика. Совсем нет, но, кажется, эти неизвестные документы, хранящиеся в Центральном государственном архиве литературы и искусства и Центральном партийном архиве, позволяют преодолеть категоричность, глубже понять жизнь самого Асеева и судьбу его поколения.

Имя Асеева впервые упоминается в поэтической среде в 10-е годы нашего столетия. В начале своего творческого пути он подражает поэзии Блока – символиста, а вскоре следует поэзии В. Хлебникова и С. Городецкого. Он знакомится с В. Брюсовым и В. Маяковским, с которым позднее становится очень близок. Асеев стоял тогда в одном ряду с такими поэтами, как Пастернак и Цветаева, Билибин и Клюев.

Расцветом асеевской поэзии стали 20-е годы. У него вышло около полутора десятков сборников. Он входит в группу поэтов ЛЕФ (Левый фронт искусств). И, как многие поэты этого направления, был полон решимости воплощать в жизнь идею, навеянную революцией, о творчестве как о механическом действии, а не явлении интуиции и вдохновения.

В конце 30-х годов Асеев был уже признанным поэтом. Кстати, Н. И. Бухарин на Первом съезде писателей (1934г.) в докладе «О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР» говорил, что «Н. Асеев – наиболее ортодоксальный «маяковец»… очень злободневный, очень «актуальный», – и притом поэт… большой поэтической культуры» ². А в заключительном слове докладчик выделил Асеева – «единственного из оппонентов», выступившего «более культурно» и «по принципиальным вопросам» ³.

Поскольку наш разговор о поэзии Н. Асеева относится ко времени войны, следует обратиться к статье «Нового мира», посвященной его творчеству. В ней Асеев характеризуется как поэт, который «мужественно пронес в своих стихах» знамя социалистической революции, «он признан и любим советским народом, а наше правительство высоко оценило его работу, наградив Орденом Ленина и присудив ему Сталинскую премию по поэзии» ⁴.

Впервые публикуемые документы раскрывают малоизвестные страницы жизни и творчества Н. Асеева во время Великой Отечественной войны. Первые четыре характеризуют взаимоотношения поэта с главным редактором газеты «Правда» П. Н. Поспеловым и его заместителем Е. М. Ярославским. Известно, что с начала войны, буквально на второй ее день, на страницах газеты появились стихи «Победа будет за нами», а до конца года еще четыре стихотворения. Этот факт говорит о многом – автора ценили, его творчество было необходимо. Произведения этого времени в основном носили агитационный характер, были направлены против фашистских захватчиков, воспевали подвиги героев войны. Именно жанр стихотворений-листовок в наибольшей мере отвечал требованиям времени. Хотя от этого жанра «замечательный лирик, поэт, по преимуществу с прирожденной слагательской страстью к выдумке и крылатому, закругленному выражению» ⁵, по оценке Б. Пастернака (1939), стал постепенно отходить. Ему не было свойственно слепое подчинение злобе дня. Вдохновение требовало описания не только героических деяний, но и прочих сторон жизни суровой военной поры. И в этом ценность его поэзии.

Как известно, ССП располагал планом эвакуации членов писательской организации. А. Толстой и Вс. Иванов, например, были в Ташкенте, М. Зощенко – в Алма-Ате, в Уфе – А. Довженко и т. д. Большая группа писателей: Гладков, Леонов, Пастернак, Фадеев, Федин – была эвакуирована в Чистополь. Среди них был и Асеев, возглавлявший там Литфонд.Находясь в Чистополе (Татарская АССР) и окунувшись в жизнь тыла, он не идеализировал ее, в то время как его редакторы хотели бы видеть в ней исключительно слаженный, без изъянов механизм, действующий под лозунгом «Все для фронта, все для победы!». Искренние стихи Асеева, не укладывавшиеся в этот трафарет, не устраивали. Его обвиняли в очернительстве. Подобного рода несправедливые обвинения надолго выводили поэта из душевного равновесия. В такие дни у Асеева появлялись в ответ на незаслуженные упреки строки не для печати:

Вот пример: сидишь, поэму пишешь,

горбишься над ней и день и ночь,

в каждой строчке только тем и дышишь,

как стране трудом своим помочь.

Как бы ни был смысл ее опошлен

мутью непустых, неточных слов,

сколько черновых штрафов и пошлин

в год ее работы наросло!

Из приводимых писем явствует, что Асеев много и вдохновенно работает, не считаясь со здоровьем, верит в победу, отстаивает свое право на свободу творчества, болезненно воспринимает вынужденные паузы в работе над поэмой «Пламя победы», первоначально называвшейся «Отмщение». Естественным было и желание поэта быстрее опубликовать свои работы, и забота о том, чтобы их прочли по радио.

Из письма к Николаю Асееву Е. М. Ярославского и П. Н. Поспелова от 5 января 1942 года видно, что последние, с одной стороны, советовали ему набраться боевых впечатлений, быть ближе к фронту и ближе к жизни. С другой стороны, они упрекали, и, возможно, несправедливо, Асеева в стремлении отсидеться в тылу. И все же это письмо не похоже на «начальственный окрик», как его характеризовал обиженный поэт. Ответ его, конечно, был резок. Но в данной ситуации заслуживала упрека и другая сторона. Асеев здесь упоминает о взаимоотношениях между редактором К. Марксом и поэтом Ф. Фрейлигратом в качестве примера, достойного подражания. К. Маркс действительно чутко относился к этому поэту и советовал, например, своему другу и редактору газеты И. Вейдемейеру: «Позаботься, чтобы стихотворение напечатали как следует… Не скупись и на комплименты, так как все поэты, даже лучшие, в большей или меньшей степени избалованы – их нужно приласкать, чтобы заставить петь» ⁶. Как следует из данной переписки редакторов с Асеевым, определенная скупость на комплименты очевидна⁷.

Конфликт поэта с «Правдой» разрешился в сентябре 1942 года, когда в ней появилось стихотворение «Спасите, братья!». С этого времени вплоть до конца 1943 года поэт активно работает. Его стихи появляются в «Красной звезде», «Труде», «Гудке», журналах. Но затем наступает период затишья. Вплоть до конца войны его стихи не появляются в «Правде», других центральных газетах или крупных журналах. Причина становится ясной из письма Асеева Сталину, озаглавленного «Личное письмо». В нем, как и в прежних, автор отстаивает свободу творчества. В черновом наброске письма к Сталину более эмоционально, резко и прямо, чем в отосланном оригинале, выражены обуревавшие его чувства:

К Вам пишу я вновь, товарищ Сталин,

Скоро мне придется умереть.

Я хочу, чтоб Вы без желчи стали

На мою фамилию смотреть.

Прежнее до Вас не доходило,

А дошло – сошло в словах на нет.

Может, этих слов последних сила

В Вашем сердце вызовет ответ.

Про меня Вам многие расскажут

Как про неисправного бойца,

Может, языки хулящих свяжут

Пламенность и правду до конца.

Никогда не покидал я боя.

Я б пошел торпедой на врага,

Если б мне задание любое,

А не только чистка сапога.

А ведь этим наведеньем глянца

Обязало нас Информбюро,

Дескать, в этом <нрзб.>

Бархатное стелется перо.

Было очень здорово вначале.

Каждый пел, не закрывая рот.

А потом? Чему нас обучали?

Подравняться! Смирно, стать во фронт!

В дверь к начальству не входить без стука,

Поджидая годы, не часы,

Боже мой, какая это скука –

мельяна пыльные усы.

Как черновик, так и «Личное письмо», обращенное к Сталину, —

это резкий протест против сложившегося положения вещей – рабской зависимости поэта от воли политиканствующих редакторов. Он высмеивает «послушание и сноровку» одних, вынужденных приспосабливаться, и «сфинкса упрощенное подобье, вздетое к партийным небесам», – других. Естественно, что такая критика не могла пройти бесследно. Даром что письма на имя Сталина во время войны (не только Асеева) до адресата не доходили (как правило, они переправлялись А. Щербакову).Не дождавшись ответа Сталина и обратившись с просьбой о содействии в публикации сборника «Годы грома» к первому заместителю Государственного Комитета Обороны В. Молотову, Асеев здесь вновь отстаивает право на свободу творчества, справедливо отмечает, что «неопубликованные стихи, как нескошенное поле, не дают места новым».

Данный документ развенчивает высказывавшиеся мнения о якобы имевшем место творческом упадке, застое поэта. Асеев сообщает, что «стол мой завален стихами». Но со времени обращения его к Сталину отношение к нему «властей предержащих» меняется. Ему приходится «складывать свои стихи в стол». Такая же участь постигает и сборник «Годы грома». Молотов направил письмо Асеева (без резолюций или комментариев) А. Щербакову и Г. Александрову, то есть тем лицам, которые запретили издание книги, уже набранной и сверстанной. Если тогда Асеев не мог понять причин отказа в ее издании, то из письма Г. Александрова к А. Жданову ясно, что речь шла о «политически ошибочных» стихотворениях, которые «клеветнически изображают наш советский тыл», а потому «вредных». Ограниченность генералов от идеологии, нежелание или неспособность постигнуть глубинную суть затронутых поэтом явлений наглядно видны на примере оценки особенно актуально звучащего сегодня, глубоко философского стихотворения «Надежда». Асеев справедливо утверждает в нем, что ненависть к врагу – явление преходящее и, только освободившись от этого, несвойственного в обычных условиях чувства, человек обретает надежду на достойную его сущности жизнь. Человечность – главное, что нужно сохранить ожесточившемуся обществу.

Разумеется, произвол политической цензуры испытывал на себе не только Асеев. В 1940 году на совещании писателей, созванном редакциями «Красной звезды» и «Знамени», В. Вишневский негодовал по поводу безудержной страсти редакторов к запретительству. И сослался на такой случай: «… вчера приходит Лев Славин и говорит, что хочет написать о МНР все так, как было, и говорит это, как будто он бросается в преисподнюю. Почему у писателей-орденоносцев, передовиков возникает такая мысль – «была – не была». Задумайтесь над этим. Писатель должен свободно говорить на любую тему, а иначе мы все время будем заниматься полуразговорами, полупроизведениями».

Перед самой войной, в мае, В. Вересаев прислал статью в «Литературную газету» под названием «Об авторах и редакторах», первые слова которой звучали так: «Это два враждебных лагеря». Статья эта, конечно, не была опубликована, более того – реакцией на сам факт появления крамольной статьи послужило письмо А. Фадеева в ЦК ВКП(б) на имя Сталина, Жданова, Щербакова.Отмечая, что «факты редакторского произвола действительно часты <…> сплошь и рядом неумные полуграмотные люди, чувствуя за своей спиной государственный аппарат и известную безнаказанность, карежат и калечат рукопись, «не взирая на лица», и «случай <…> с правкой рукописи Вересаева <…> действительно возмутительный», Фадеев вместе с тем подчеркнул, что «за всей статьей Вересаева чувствуется задняя мысль – дискредитировать редакторов <…> как проводников политики нашего государства… а общий тон статьи – вопль о «свободе печати» в буржуазном смысле».

Документы свидетельствуют: методика выявления и последующего запрещения «ошибочных» произведений срабатывала и в дальнейшем безукоризненно. С 1943 года началась кампания против «пошлых и антихудожественных произведений» на страницах журналов «Знамя» и «Октябрь». В декабре 1943 года появилось постановление президиума СП СССР «О журнале «Октябрь» за 1943 год», в котором, в частности, отмечалось, что «в работе редакции журнала… существуют крупные провалы и недостатки». Так, например, «были напечатаны пошлая пьеса «Синий платочек» В. Катаева и пошлая антихудожественная повесть М. Зощенко «Перед восходом солнца». Следует вывод: «… считать грубой ошибкой журнала напечатание вредной повести Зощенко». Стоит подчеркнуть, что, критикуя повесть Зощенко, каждый раз «забывали» одну существенную деталь. Все дело в том, что шельмовали не первую часть повести, напечатанную в журнале, а как бы законченное произведение. В этой связи целесообразно привести цитату из книги воспоминаний Вениамина Каверина «Эпилог», который так отзывался об этой публикации: «Первая часть выглядела неловкой, бестактной, и, конечно, М. М. Юнович (редактор «Октября». – Д. Б.) сделала ошибку, не напечатав всю книгу… Между тем, первая часть написана ради второй. В ней Зощенко пытается объяснить психологическую сущность фашизма, и тогда шестьдесят два рассказа – примера из личной жизни – оказываются необходимыми, становясь на место» ⁸.

Начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Александров тоже с должным вниманием следил за новыми публикациями, на которые незамедлительно реагировал. Так, в докладной на имя Маленкова и Щербакова он сообщает, что «в литературно-художественных журналах «Октябрь», «Знамя» и других допущены грубые политические ошибки, выразившиеся в опубликовании антихудожественных и политически вредных произведений… ошибки редакции журналов усугубляются тем, что ЦК ВКП(б) неоднократно предупреждал об антихудожественном и вредном характере ряда стихотворений Сельвинского».

Как известно, в начале февраля 1944 года в Москве состоялся IX расширенный пленум СП СССР, на котором Фадеев был освобожден от занимаемой должности. Причины, побудившие ЦК партии пойти на этот шаг, по крайней мере одну из них, мы находим в заключительном разделе упомянутой докладной: «Президиум Союза советских писателей, органами которого являются литературно-художественные журналы, совершенно не руководит их работой <…>. Несмотря на неоднократные указания ЦК ВКП(б) о необходимости коренного улучшения постановки литературной критики, со стороны президиума и лично тов. Фадеева не были приняты меры к повышению роли и значения литературной критики. Литературно-критические выступления тов. Фадеева на совещании писателей малосодержательны, абстрактны и нередко ошибочны <…>».

Работой Фадеева в должности председателя правления ССП и в Информбюро были недовольны не только в ЦК. Обратимся к документам. Первое свидетельство – докладная записка зам. начальника Совинформбюро А. Лозовского конца 1941 года секретарю ЦК А. Щербакову: «Обращаю Ваше внимание на совершенно недопустимое отношение т.

1. Ф. М. Достоевский, Полн. собр. соч., т. 10, С. -Петербург, 1883, с. 262.[↩]
2. Н. И. Бухарин, Избранные труды, Л., 1988, с. 279.[↩]
3. Там же, с. 294.[↩]
4. Н. Плиско, Творчество Николая Асеева. – «Новый мир», 1941, N 4, с. 233.[↩]
5. «Борис Пастернак об искусстве», М., 1990, с. 274.[↩]
6. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 28, с. 397.[↩]
7. В черновике ответа Н. Асеева Ярославскому поэт как бы подсказывает последнему приемлемую линию поведения:

   Человека, –

   тов. Ярославский, –

   не кнутом понукай,

   а лаской;

   а при окриках

   и при оре

   не поймет он тебя

   a priori. [↩]

8. В. А. Каверин, Эпилог, М., 1989, с. 68.[↩]