Не стать Каспаром Гаузером

Оскоцкий В. Мозаика памяти. М.: Независимое издательство «Пик», 2008. 416 с.

Мемуары бывают лишь двух разновидностей, и классифицируются они по мысли, с которой автор берется за перо. Первая: «На мемуары всегда хороший спрос, почему бы и мне не написать в этом роде». Вторая: «Нужно это записать, иначе я расшибу голову об стену». «Мозаика памяти» В. Оскоцкого принадлежит к мемуаристике второго рода: Невозможно представить себе автора, который был бы более далек от тщеславия, от попыток самоутверждения мемуарным путем. Приступить к злополучному, многократно скомпрометированному еще в пушкинскую эпоху жанру его толкает отчаяние, с которым он наблюдает, как все больше и больше погружается под воду материк исторической памяти. Памяти, не востребованной в современных условиях. Памяти, которая сейчас для одних – «книжная пыль» и «собрание мифов», для других – «пропаганда», для третьих имеет какое-то смутное отношение к пионерскому значку, купленному на блошином рынке…

Книга В. Оскоцкого не для таких читателей. Или – все-таки – и для таких тоже? Лейтмотивом книги служит напоминание о том, что «академик Д. С. Лихачев <…> считал память, совесть, культуру понятиями одного синонимического ряда. Человек беспамятный, полагал он, то же, что и бессовестный…» (с. 50). В противном случае – «он превратится в манкурта, человека без памяти, без роду и племени, забывшего не только предков, но потерявшего самого себя, утратившего собственное имя» (с. 8).

(Ах, Валентин Дмитриевич! Не в манкурта. Хуже. Манкурты, по крайней мере, были взрослыми, и память им удавалось отбить только пыткой. Новейшая эпоха куда изощреннее. Вы помните бедного мальчика по имени Каспар Гаузер? Превращение в Каспара Гаузера куда легче и приятнее. Сидеть в чулане на коврике, сосать леденец, принесенный добрым дядей, в волшебном безвременье, оставаясь умственно и нравственно на уровне младенца…)

Но довольно отступлений. «Мозаика памяти» – книга нелегкая для чтения. Нелегкая потому, что не предлагает читателю завлекательности – броских карикатур, анекдотических эпизодов, колоритных сцен писательских застолий. Чтение не для заглатывания в метро – хотя бы в силу своей честности. Под честностью имеется в виду отнюдь не живописание натуралистических подробностей советского быта, которые теперешний читатель потребляет с тем же безразличием, что и светские сплетни (что ГУЛАГ, что любовные похождения Ксении С. – ему все едино), – «ужасов советского прошлого» в расхожем понимании этого слова в книге не найдется. Даже военная тема дана опосредованно – автор предоставляет слово своим героям А. Адамовичу и В. Быкову. Тем сильнее мороз по коже у человека думающего и не забывшего окончательно свое человеческое предназначение, стоит только вникнуть в подоплеку самых обыденных, житейских мелочей, описываемых автором книги.

Еще меньше честность В. Оскоцкого имеет отношения к модному ныне объективизму – к разнарядке, по которой на пятьдесят процентов черного требуется набрать пятьдесят процентов белого («NN служил в КГБ, но был верным мужем и хорошим отцом»). Говоря о честности, я подразумеваю под этим то необоримое, физиологическое, обременительное, может быть, для самого автора книга неприятие всякой тенденциозности, всяких недомолвок и умолчаний. В том числе – о себе самом.

Книга состоит из трех частей, и собственная биография автора (занимающая очень скромное место) – в первой. Даже не биография, а ответы на писательскую анкету. Уже из самой формы видно: помещена она в книгу не из любования собой. Из желания сохранить для других то, что самому близко и дорого. Но все-таки – как писать о себе? Оказывается, можно по-разному.

Известный факт: люди эволюционируют, их мировоззрения меняются. Что особенно заметно на примере минувшего столетия. Как относиться к этому? Как часто даже в воспоминаниях лучших людей в такие моменты появляются кокетливые нотки снисходительности к себе, любимому: о да, я тоже был в юности пламенным коммунистом… А кто не был? Тем сильнее было мое разочарование после… Но, в конце концов, это ведь только доказательство моей искренности-Автору «Мозаики памяти» подобное жеманство чуждо органически. Сказав «а», он говорит «б» – находит в себе мужество раскаяться в иных поступках, совершенных когда-то по убеждению. Кому-то сам поступок может показаться не стоящим даже воспоминания (необдуманная статейка? да кто их не писал?). Но, прочтя всю книгу до конца, убеждаешься: эта суровость к себе – не самокопание, не признак мазохизма. У В. Оскоцкого – абсолютный нравственный слух, и только обладатель такого свойства имеет право судить современников по тому счету, который предъявлен в «Мозаике памяти». Но и судя, он стремится к справедливости и взвешивает все pro et contra. Восхищаясь, например, личностью и поэзией Расула Гамзатова, он не замалчивает истории с развязными стихами о Шамиле – но и не забывает упомянуть о том, что впоследствии поэт сожалел об этом поступке (с. 387 – 388). Не для того, чтобы позлорадствовать – для того, чтобы еще раз напомнить: «честность и честь, совестливость и совесть не отвлеченные, абстрактные категории, а нравственная норма жизни» (с. 388).

Тем удивительнее – при такой высокой нравственной планке мемуариста, – как много в нашей истории оказывается достойных людей, вызывающих восхищение. Способных сопротивляться всеобщему освинению – советскому ли, постсоветскому. Их автор книги представляет читателю с редкостным тактом и чуткостью, ни разу не впав в сентиментально-умилительный тон. Всех персоналий не перечислить; наобум беру лишь то, что особенно дорого вашей покорной слуге.

Лев Разгон. Родившийся 1 апреля – судьба не потерпит такого чересчур веселого начала биографии и откорректирует ее беспощадно, семнадцатью годами лагерей… Но он устоит. И останется образцом высочайшего морального авторитета – не только в своем кругу, но и для многих из тех, кто не имел чести знать его лично. Для Разгона вопрос о защите справедливости и человеческого достоинства не ограничивался «эпохой культа личности» – он посвятит этому делу всю оставшуюся жизнь: писатель, правозащитник, член Комиссии по помилованию. На 90-летие автора «Непридуманного» один из его друзей в шутку предлагает клонировать именинника и разослать копии по писательским организациям, «поскольку необходимо большое количество Разгонов для раздачи пощечин всем, кто этого заслуживает» (с. 149). Вот здесь делается уже не смешно, а грустно: так сколько же тех, кто заслуживает?

Лидия Чуковская, глава о которой так и названа – «Честность,. талант, мужество». Знаменитая ныне больше «Записками об Анне Ахматовой»: другая сторона ее писательской жизни, гражданская, как-то померкла для современного читателя, отошла в тень. «Мозаика памяти» стремится снова об этом напомнить. Как Чуковская после ареста мужа приняла решение зафиксировать для потомков правду о сталинском режиме и, подвергая себя опасности, писала в стол свои полузашифрованные заметки, из которых чуть позже вырастут тоже «крамольные» повести «Софья Петровна» и «Спуск под воду». Как в эпоху официоза в литературоведении она находила отдушину для себя в самых, казалось бы, скомпрометированных господствующей идеологией темах – Герцен, декабристы, вдохновляясь этими примерами человеческого мужества перед лицом бесчеловечного государства. Как отказалась участвовать в постыдных акциях Союза писателей против Пастернака и Даниэля – Синявского. Как расплатилась за принципиальность – собственным изгнанием из Союза писателей. Напоминание – о противостоянии «насаждаемому беспамятству» (с. 359); о тех «этических нормах литературного бытия, неукоснительное следование которым единственно споспешествует возвышению творческого авторитета, упрочению чести и достоинства писателя» (с. 361).

Для кое-кого в наши дни само выражение «этические нормы литературного бытия» – бессмыслица, оксюморон. Для героев «Мозаики памяти» (героев совсем не только в значении филологического термина) дело обстояло иначе.

Василь Быков – выживший на войне, избежавший расправы при советском режиме и бесстыдным образом затравленный в независимой республике Беларусь… Что не удалось гитлеровским солдатам и отечественным доносчикам прошлых лет, сделало липкое вещество с коротким названием «пиар». В. Оскоцкий детально фиксирует хронику гнусностей, развернувшихся вокруг имени Быкова. Не только травлю его на родине, но и предательство со стороны России, для которой белорусский писатель – уже как бы не свой… Но в мире «Мозаики памяти» нет своих и чужих. Там находится место и белорусу (Василь Быков, Алесь Адамович), и грузину (Булат Окуджава), и армянке (Сильва Капутикян). Потому что память – она одна на всех, ее не разделить по государственным границам. Как не знал границ и радиоактивный дождь Чернобыля, пролившийся над русским Брянском (в газетах середины 1990-х еще можно было об этом прочесть, сейчас – как будто забыли). Так вот, самоубийственная завеса секретности вокруг чернобыльской катастрофы была прорвана благодаря подвижническому вмешательству А. Адамовича, пытавшегося докричаться до властей – и услышанного в конце концов. Как до этого он пробивался к читателю с правдой о военных действиях в белорусских деревнях (тогда – обвиняли в очернительстве, сейчас – просто не читают: текущая погода климата не та, и вообще «это было где-то не у нас»…). Некоторые и сейчас не отличают правды от «оплевывания». И готовы поверить в какую угодно дикую фантазию (например, что Батый был русским, а славянская письменность существовала еще до нашей эры), лишь бы не в то, что история не всегда усыпана розами и что поражения – такая же неотъемлемая часть ее, как и победы. Избирательная память несладкого не переносит на дух, ей подавай торт со свечками (50 лет Победе, 200 лет Пушкину, 300 лет Петербургу). Как будто есть какая-то личная заслуга современного футбольного болельщика или офисного клерка в том, что у нас была победа над фашизмом или родился Пушкин… Историю не выбирают. Она предъявляет йам себя сразу, как только мы обучаемся ходить и говорить. Возможно, именно это и пугает тех, кто не выдерживает бремени истории и бежит от нее в юбилейную кондитерскую. Да, страшновато. Неуютно. Но единственный по-настоящему самоотверженный поступок, который способны совершить мы сами, единственная заслуга перед историей, которая была бы нашей личной, а не заемной – это заслуга памяти. Способность принять на себя бремя истории, такой, какова она есть. Не раскладывая по ящичкам: сюда – Пушкина, сюда – ГУЛАГ, сюда – русских, сюда – белорусов. Потому что история – не собрание пыльных вещей разной степени полезности, это живая ткань, в которую все мы вплетены. Вне истории – только Каспар Гаузер.

Люди, названные в «Мозаике памяти», этот поступок совершили. Совершил его и В. Оскоцкий. Его книга – образец сопротивления той стремительности, с которой наш народ готов превратиться в коллективного Каспара Гаузера (и не стоит валить все па пропаганду – нередко это процесс вполне добровольный). Можно быть уверенным: человека, который прочтет «Мозаику памяти», эта болезнь вряд ли сможет одолеть по-настоящему.

«Мозаика памяти» издана позорным тиражом в тысячу экземпляров – таковы практики современных издателей. А надо бы – десять тысяч, сто тысяч. Эта книга заслуживает не меньше читателей, чем было в свое время у «Окаянных дней» и «Колымских рассказов». Ау, читатели! Где вы?