Надо уважать факты

Лучшие люди русской науки, великие деятели отечественной литературы оставили нам бесчисленные примеры самоотверженных научных исканий; в сферу этих исканий неизменно входило и собирание фактов, и умелый, тщательный их отбор. Подлинные ученые всегда считали, что первоосновой научного исследования является накопление и изучение исходного материала. Факты есть воздух ученого, говорил великий Павлов. Чем больше фактов находится в поле зрения ученого, тем шире горизонты науки, тем больше данных для обобщений и выводов находится в ее распоряжении.

В научном исследовании не может быть места для тенденциозно или односторонне подобранного материала. Ученый, будь он филолог, экономист или философ, должен опираться на всю совокупность знаний, относящихся к тому предмету, который он избрал для своего исследования. В. И. Ленин, работы которого являют собой высокие образцы научной объективности, горячо возражал против выхватывания «отдельных фактиков» и требовал изучения фактов «в их целом, в их связи» ¹. В статье «Статистика и социология» Ленин писал: «…надо попытаться установить такой фундамент из точных и бесспорных фактов, на который можно бы было опираться… Чтобы это был действительно фундамент, необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения, ибо иначе неизбежно возникнет подозрение, и вполне законное подозрение, в том, что факты выбраны или подобраны произвольно…» ².

В собственной научной деятельности Ленин поступал именно так, то есть опирался на «всю совокупность» фактов, исследованных самым тщательным образом. Например, ленинская работа «О развитии капитализма в России» явилась результатом собирания и изучения громадного количества сведений, документов и материалов; именно они и составили тот незыблемый фундамент, на котором выросло величественное здание единственного в своем роде марксистского труда по истории России. Интересно свидетельство Н. К. Крупской: «За какую бы работу ни брался Владимир Ильич, он делал ее необычайно тщательно. Он проделывал сам массу черновой работы. И чем больше придавал он значения той или другой работе, тем больше вникал он во все мелочи…» («Правда», 21 января 1928 года).

Классики русской литературной мысли XIX века считали подлинную объективность анализа, полноту и фактическую достоверность исследования первым и обязательным условием научного творчества. Критикуя идеалистов, Добролюбов писал: «Не факты нужно приноровлять к заранее придуманному закону, а самый закон выводить из фактов» ³. Эта бесспорная истина сохраняет все свое значение и в наше время.

Историко-литературные работы русских критиков – революционных демократов – обнаруживают высокий уровень научной культуры. Вспомним хотя бы большие статьи Добролюбова о сатире XVIII века. Одни только библиографические примечания к студенческой работе «Собеседник любителей русского слова» показывают, какую огромную массу материалов проштудировал молодой автор, чтобы выработать на этой основе свой взгляд – взгляд резко отличный от принятых в тогдашней науке мнений – на литературный журнал, руководимый императрицей, и на сатиру того времени. Поражает исчерпывающая полнота собранных фактических данных, безукоризненная точность библиографических описаний и приведенных цитат, не говоря уже о справедливой оценке изученного материала, до сих пор не утратившей своей ценности.

Прошло больше ста лет с того времени, как появились работы критиков-демократов и среди них такие, как статьи Белинского о Пушкине, как «Очерки гоголевского периода русской литературы» – капитальный историко-литературный труд, написанный двадцатисемилетним Чернышевским. Эти работы насыщены фактическим материалом. Но никому еще не удалось обнаружить, что какие-то сведения в них оказались не точны, что иные факты не соответствовали действительности, а какие-то имена или даты были перепутаны. Правда, встречаются и у них ошибки и заблуждения, но кто не знает, что это были ошибки ищущего ума, заблуждения пытливой мысли. Освобождаясь от таких ошибок, Белинский чувствовал себя выросшим, окрепшим; он без колебаний предавал анафеме свои недавние заблуждения («…Боже мой! Страшно подумать, что со мною было – горячка или помешательство ума – я словно выздоравливающий» – из письма к В. Боткину от 4 октября 1840 года).

Советской науке надлежит беречь славные традиции, унаследованные от прошлого. И надо сказать, что лучшие представители нашего литературоведения немало сделали для того, чтобы эти традиции поддержать, развивая их на основе новой подлинно научной марксистской методологии. Нельзя не вспомнить о больших успехах в области изучения историко-литературных фактов, об огромном количестве новых документов и архивных материалов, впервые ставших достоянием науки лишь в советские годы. Нетрудно было бы назвать и наши научные издания, показывающие примеры высокой культуры исследовательского труда (большинство выпусков «Литературного наследства», «Библиотеки поэта» и т. д.), и работы отдельных ученых, родившиеся в результате тщательного изучения предмета, дающие примеры самого бережного отношения к фактам.

Но при всем том у нас далеко еще не изжито поверхностное, легкомысленное отношение к научной работе, несовместимое с представлением о деятельности советского ученого. Более того, за последние годы равнодушие или пренебрежение к фактам, к первоисточникам, к научной истине стало довольно распространенным явлением в нашей литературоведческой практике. И мы уже начинаем привыкать к этому, мы перестаем удивляться, когда иные авторы преподносят нам скороспелые труды, в которых пышные обобщения создаются не на солидном фундаменте научного знания, а на зыбкой почве собственных домыслов. Авторы таких «трудов» обычно пользуются своевременно заготовленными схемами. К заранее известным выводам они подгоняют подстриженные и приглаженные факты, если же фактов не хватает, то их попросту выдумывают.

Непонятная нетребовательность некоторых редакций и издательств приводит к тому, что сочинения, изготовленные с помощью указанных методов, порой даже появляются на свет. Надо ли говорить, что они приносят тяжелое разочарование читателям и тянут назад, компрометируют нашу науку.

Одна из движущих сил науки – святая неудовлетворенность достигнутым, умение критически оценивать собственную работу. Немало известно случаев, когда ученый с благодарностью принимал, может быть и не вполне приятные, указания на свои ошибки и даже печатно благодарил своих критиков, понимая, что интересы большой науки куда важнее, чем голос мелкого самолюбия.

Но нередко бывает и так, что автор раскритикованной книги вместо того, чтобы призадуматься над своими ошибками, начинает жаловаться, что его обидели, и изыскивать всевозможные оправдания допущенным ошибкам. Один ссылается на правильность своей общей концепции, другой – на небрежность корректора, третий – на то и на другое вместе, четвертый же спешит организовать обсуждение, цель которого одна – укрепить пошатнувшуюся репутацию. В лучшем случае эти авторы, уступая общественному мнению, снисходительно соглашаются признать, что в такую-то работу действительно вкрались «отдельные неточности». Однако любой из этих «неточностей» для настоящего ученого было бы вполне достаточно, чтобы покраснеть от стыда и тут же приняться на деле исправлять свои грехи перед читателем.

Когда автору одного почтенного труда заметили, что в его книге перепутано множество инициалов и фамилий, он сказал в свое оправдание примерно следующее:

— Но ведь у меня перепутаны имена царских министров и реакционных писателей.

Он, видимо, искренно полагал, что искажение имен реакционных деятелей – беда небольшая. Приставляя к фамилиям довольно известных в истории лиц первые попавшиеся инициалы, он тем самым как бы лишний раз подчеркивал свое полное пренебрежение к этим лицам. Впрочем, этот «принцип» не был выдержан последовательно. При ближайшем рассмотрении оказалось, что имена прогрессивных деятелей в его книге также были перепутаны…

Возникает один простой вопрос: может ли считаться ученым такой автор, книга которого переполнена ошибками – большими и малыми? Не пора ли твердо сказать: автор, неуважающий науку, теряет право на уважение со стороны читателя, а читатель в свою очередь теряет доверие к автору, который беззаботен по отношению к истине.

Здесь нельзя не вспомнить об одной книге, которая является наилучшей иллюстрацией ко всему сказанному, ибо в основе ее лежит пренебрежение к историческим фактам, неприкрытое стремление насильственно приспособить эти факты к ложным «концепциям». Речь идет о книге В. Баскакова «Мировоззрение Чернышевского». Около двух лет назад в печати появились статьи и рецензии, критиковавшие эту книгу. Но, во-первых, в них была отмечена лишь незначительная часть содержащихся в ней разнообразных ошибок, натяжек, искажений фактов. Во-вторых, книга выпущена авторитетным издательством, ее титульный лист украшен высокой маркой Института философии. Таким образом, у читателей (ведь книга стоит на библиотечных полках!) может возникнуть превратное представление о действительной ценности солидного на вид издания. К тому лее читатель ничего не знает о содержании дискуссии, проведенной в Институте философии и давшей гораздо более полную (по сравнению с рецензиями) оценку книги «Мировоззрение Чернышевского». Материалы этой дискуссии так и не увидели света, хотя дирекция Института вынесла специальное постановление, в котором говорилось: «Опубликовать материалы обсуждения книги В. Г. Баскакова в журнале «Вопросы философии» (см. «Новый мир», 1957, N 2, стр. 252).

Мы, разумеется, не будем заново разбирать эту книгу, тем более что оценка ее основных тенденций была дана в свое время в печати. Мы не будем говорить о том, как автор препарирует цитаты, твердой рукой удаляя из них все, что противоречит его «концепциям» (стр. 382, 443, 659 и др.); как он ссылается на архивные документы, в которых вовсе не содержится того, что он им приписывает; как он называет «неизданными» и цитирует по рукописям работы Чернышевского, давно вошедшие в собрание его сочинений; как он относит к числу соратников Чернышевского, боровшихся под его руководством, Хачатура Абовяна, умершего в 1848 году, а также И. Франко и К. Хетагурова, которые были малыми детьми, когда насильственно прервалась политическая деятельность Чернышевского. Мы не будем говорить ни об этом, ни о многом другом; мы ограничимся лишь двумя примерами, наглядно показывающими, каких вершин достигает иногда автор в своем стремлении во что бы то ни стало «улучшить» историю, «осовременить» прошлое.

В 1846 году, в мае, молодой Чернышевский, только что вышедший из духовной семинарии, вместе с матерью ехал в тряской повозке из Саратова в Петербург. По дороге останавливались в разных селах и городах, обедали, ночевали, бывали в церквах. В письмах, отосланных с дороги родным, Чернышевский подробно описывает нехитрые дорожные приключения, считает версты и мечтает о железной дороге. Наиболее сильные его впечатления связаны с Аткарском и Воронежем. В Аткарске путника поразили огромные лужи, которые он сравнивает в письме с лагунами Венеции, а в Воронеже – церкви и церковное пение. «Приехавши в Воронеж… в четверг, мы пятницу вес говели, а ныне бог способил нас причаститься св. тайн» ## Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. XIV, М.

1. В. И. Ленин, Сочинения, т. 23, стр. 266.

   [↩]

2. В. И. Ленин, Сочинения, т. 23, стр. 266.[↩]
3. Н. А. Добролюбов, Избр. философ, соч., т. 1, М. 1945, стр. 344.

   [↩]