На границе. Татьяна Репина

Поэт Татьяна Репина (псевдоним — Та. Репина) на литературной карте современной России отмечена в двух точках. Первая — Ижевск, промышленный город с русско-удмуртским лицом, с неторопливым шагом, с заводским прошлым и настоящим, с большим искусственным водоемом, с не самой привлекательной архитектурой, зато со сложной этнической начинкой. Вторая точка — Петербург, созданный словно для того, чтобы русский (и удмуртский) человек смог почувствовать себя европейцем, но при этом не забывал и о возможной расплате за причастность к большой культуре: стихия нет-нет да и напомнит о себе очередным наводнением, а дворы-колодцы пахнýт достоевщиной.

На пересечении этих координат и возник поэтический мир Репиной. В нем вообще очень много всего пограничного.

Репина родилась в Ижевске в 1991 году, окончила филологический факультет Удмуртского государственного университета, в 2013-м переехала из Ижевска в Петербург, затем несколько лет провела в Польше, вернулась в Петербург, где и живет в настоящее время. Стихи публиковались в журналах «Нева», «Звезда», «Перископ», «Зинзивер», в региональных изданиях. Репина — автор трех поэтических книг: «Монография. Пишет один человек» (Ижевск, 2013), «Без глав» (СПб., 2014) и «Плотность воздуха» (СПб., 2018).

Сквозной сюжет Репиной — движение человека в пространстве, поиск дома, история путешествия. Этот сюжет сложился уже в первой книге; через него главным образом раскрывается присущее Репиной (и дающее нам ключ к пониманию ее поэтики) обращение к такому смыслообразующему концепту, как пограничность.

Отправная точка большого путешествия, которое предпринимает лирическая героиня Репиной, — город Ижевск. Его образ конструируется по законам городского текста как текста смерти: жизни нет, потому что нет культуры. Культурное измерение приходится создавать усилиями воображения, мифологизируя пространство и достраивая его, как это показано, например, в стихотворении «Онегин», где лирическая героиня по имени Таня встречается с пушкинским персонажем. В культурном измерении можно жить, как в книге, — или в книге можно жить, как в доме:

нам бы с тобой пожить где-то в старой книжке,
нам бы рубашки шить да стирать манишки,
нам бы не знать, как выглядит этот город —
тот, где заводам молятся из соборов…

На момент выхода «Монографии…» в русскоязычной поэзии Удмуртии оформилось несколько векторов изображения Ижевска: первый раскрывает переживание уникальности города, легендарности его истории (С. Жилин, С. Гулин), второй — концепцию Ижевска как центра мира (А. Гоголев, В. Шихов), третий — характерный в том числе и для удмуртской поэзии взгляд на Ижевск как на «город-завод», закрытое, тесное, неживое пространство. В стихотворении «Онегин» Репина следует третьему вектору — в тексте воссоздается картина мрачного, равнодушного, нездорового, «изнаночного» мира, где человек неизбежно сталкивается с хаосом:

шаг через дверь наружу в ослепший город.
падаю в пыльную лужу, в трамвайный голод.
смотрит седой Калашников на ребенка.
вокруг умирают статуи. выстрелы рвут перепонки.

Это и есть точка А для лирической героини. Кажется, что шанс спастись — переместиться в точку Б, где возможна культура, а следовательно, жизнь.

Биография Репиной вполне репрезентативна в этом смысле: сюжет отъезда писателя из провинции архетипичен. Поиск аудитории, новых возможностей, потребность в более масштабной творческой реализации — все это иногда (часто) требует разрыва с малой родиной. В Удмуртии такую стратегию в свое время избрали О. Хлебников, А. Баранов… Кажется, сейчас они утратили всякую связь с Удмуртией, Репина же эту связь поддерживает очень старательно: иногда возникает ощущение, что ее подлинная аудитория — удмуртская (не по национальному, а по территориальному признаку): ее книги здесь покупаются и читаются, а выступления активно поддерживаются. Это очень симптоматично: провинциальная среда восприимчива ко всему поэтическому из-за недостатка этого самого поэтического.

Тем более что, как показывает «Монография…», отношения лирической героини с Петербургом весьма драматичны. После родного и душевного мирка, пусть и бедного на культуру и возможности, большой город, да еще и воспринятый через матрицу под названием «петербургский текст русской литературы» (филологическое образование не могло тут не сказаться), кажется недобрым. Он хорошо показывает, что такое настоящий холод, физический и метафизический:

простуженный организм выходит на улицу,
простуженный организм ступает по мостовой,
простуженный организм неловко сутулится —
ему очень плохо. он сыт по горло Невой.
………………………………………………………………
потом он садится в поезд и глухо плачет,
все двадцать восемь часов рыдает в рукав.
удмуртский кондуктор долго считает сдачу.
Калашников молча садится в свой батискаф.

По сравнению с холодным, по-гоголевски и по-достоевски мертвым Петербургом Ижевск кажется вполне человечным, но разрыв с родиной уже произошел: родины как будто больше и нет — остается «милый город в асфальтных мехах», с которым, конечно, можно подружиться («мы подружимся скоро»), но который уже не может быть идеальным внутренним городом: «в твой пруд, как в консервную банку, / кидают люди окурки. кидаю и я».

Ижевск, кстати, строился по модели Петербурга — это известный факт, он постоянно приводится в научных и научно-популярных работах, посвященных истории удмуртской столицы, которая с высоты настоящих столиц и не столица совсем, а провинция. У Ижевска и Петербурга схожая мифология — эсхатологическая: «Колыбель Ижевска находится в нижнем мире: он родился в осушенном русле реки, перегороженной 600-метровой плотиной на уровне крупнейшего в Европе в XVIII веке водохранилища. Поэтому он был как бы под покровительством Преисподней» [Кобзев, Рупасова 2004: 262]. Отсюда — представление о том, что Ижевск рано или поздно уйдет на дно, природа восторжествует над культурой. Отсюда же соответствующая образность и сюжетика в стихотворениях Репиной: «Калашников молча садится в свой батискаф», — будто город уже ушел под воду.

Первая книга Репиной оставляет впечатление, что вопрос о так называемой территориальной идентичности для автора не решен: тексты и смыслы вступают в противоречие друг с другом. До конца остается неясным, где же место героини, но очевидно, что оно и не в Ижевске, и не в Петербурге. Ощущение такое, что этого места — как географической точки — и вовсе нет: есть ощущение кочевья, нахождения «между». Репина достаточно точно раскрыла суть отношений современного человека с пространством: этот человек не привязан к месту, для него стерты границы — между городами, между странами; это современный кочевник, которому, однако, «перемена мест» дается вовсе не легко.