Мы еще будем

Новый цикл стихотворений Роберта Рождественского начинается и кончается стихами о назначении художника: «Говорила мама…» и «О, поэтические дела!..» Это стихотворения-вопросы: автор спрашивает себя, по какому пути ему двигаться дальше. Центральная вещь цикла – «Кем они были в жизни – величественные Венеры?..» – тоже о задачах искусства. Так или иначе эти раздумья поэта проникают и в другие стихотворения: «Радиус действия», «Половина», «У планеты сон не слишком глубокий…», «Интересуешься искусством?..», «Бессонница» и даже «Ты мне сказала…» и «Лучевая болезнь», «Сауна» и «Я лирические вздохи забыл…». Не говорю сейчас о качестве стихов (об этом несколько позже); очевидно, на мой взгляд, внутреннее единство представленной стихотворной подборки.

В ней преобладает, пожалуй, одно душевное состояние, которое можно определить как беспокойство, как неудовлетворенность собой, как предчувствие чего-то важного, что вот-вот должно открыться поэту. Оно появляется уже в первом стихотворении в виде воспоминания («когда порою предзаревой никчемными кажутся слова»), затем отдельной строчкой всплывает в «Радиусе действия» (как мечта о бесконечном «радиусе действия единственного слова»). Ощущением внутренней тревоги наполнен финал стихотворения «Ты мне сказала…»: «А мне ничего не снилось. Мне просто не спалось». Бывает, разумеется, что просто не спится, но чаще, наверное, не спится «не просто». Последние стихи цикла убеждают, что действительно «не просто». Автор раздумывает о своих прежних привязанностях. Он строг к себе, он поставил себя перед необходимостью сделать выбор:

А я

измерил точно

вашу доблесть,

ваш испуг,

ваш восторг.

И поддакивать

дрожащим шепоточкам

не могу.

Извините.

Тембр

не тот.

 

Видно, что и решимость, и этот «тембр» обретены не сразу к не просто, если вдруг прорывается неожиданное: «у меня для стона поводов – масса». Эта неудовлетворенность, эти трудные поиски чего-то важного, но еще «незнаемого» пронизывают и другие стихи: «Не ночь, а просто сорок минут сумерек…», «Бессонница» и заключительное «О, поэтические дела!..».

Нам важно теперь определить, какого рода это беспокойство, проходящее лейтмотивом через весь цикл Роберта Рождественского. Или это уставший от скептицизма и неверия человек жаждет цельности. Или тревога обывателя, желающего уйти от забот и вопросов времени, стремящегося к душевному покою и благополучию.

Нет, не то и не другое. В жизни каждого серьезного художника бывают такие моменты, когда он переживает своеобразный творческий кризис: он должен преодолеть самого себя, инерцию уже сложившегося подхода к жизненному материалу и определившегося стиля. Он начинает чувствовать, что писать ему становится чересчур легко, – значит, он уже не подчиняет себе сложный? жизненный материал, а минует его; конечно, это ощущение связано с осознанием того, что действительность выдвигает перед поэтом и поэзией новые задачи. Нечто подобное переживает сейчас к. Роберт Рождественский. Это не случайные строки:

Мне все труднее

пишется.

Мне все сложнее

видится.

Выраженное в них ощущение по-разному отзывается во всем цикле.

Однако цельность напечатанной здесь стихотворной подборки не только в настроении. По существу вся она – размышление о поэтическом призвании. О том, как мучительно добывается нужное людям слово, в поисках которого художник нередко чувствует» себя бессильным, и какое счастье найти такое слово. О том, как искусство возвышает человека и как псевдоискусство может принизить его до обывателя. Раздумья Р. Рождественского не столько о том, как делать стихи; главное, что его волнует, – зачем и для чего делать стихи.

Этот вопрос снова встал перед ним сейчас, как и перед другими думающими поэтами. Наверное, никогда прежде стихотворцы не размышляли так много о поэзии. «Литературная газета» печатает целые подборки стихов различных поэтов, стихов о стихах. Казалось бы, кому это интересно? Но разговор о творчестве- не праздный и не легкий. Чего ждет читатель от поэзии, чего требует действительность от поэта – все это вечно новые вопросы литературы. Для каждого времени и для каждого художника они встают по-своему и решаются по-своему.

Так начинай же правду говорить!

Что, непривычно? Тяжело и ново?

Как это мало – просто рот открыть

И выдавить незначащее слово!

 

Четыре приведенные строчки – из последнего сборника стихов Евгения Винокурова «Музыка». В них запечатлено чувство, которое сегодня движет многими современными поэтами. Стихотворцы упорно размышляют о поэзии. Объяснение этому факту надо искать, как мне представляется, в крупных общественных сдвигах, происшедших за последние годы и связанных с восстановлением ленинских норм советской жизни. Время ставит перед художественным творчеством новые задачи.

Небывалое повышение поэтического накала стихов, которое произошло в середине 50-х годов, расширило читательскую аудиторию; возник невиданный общественный спрос на стихи; в поэтических книжках современник находил созвучное ему настроение, динамику чувства, обостренное восприятие свершающихся на его глазах событий. Поэты обращались прямо к своему читателю с вопросами, которые требовали серьезных раздумий, а то и немедленного ответа, действия.

Роберт Рождественский вместе с плеядой молодых тогда литераторов, вместе с маститыми художниками, переживавшими вторую творческую молодость, участвовал в этом процессе обновления советской поэзии – в меру своих сил, в меру своего дарования.

Роберт Рождественский – публицист по самой строчечной сути. У него есть неизменный круг читателей. Люди самых различных художественных вкусов не отрицают, что он поэт одаренный. Это признают даже те, кто отдает предпочтение другим поэтам.

Впрочем, едва ли можно найти поэта, который нравится всем. Одни любят Маяковского, другие – Тютчева, третьи – Маяковского и Тютчева. Четвертые предпочитают Лермонтова и Блока, пятые остаются равнодушными при чтении Тютчева и Маяковского, зато их волнует Некрасов.

И это естественно: у каждого поэта есть свое творческое поле тяготения, свой круг читателей. В пределах одного круга – миллионы; в пределах другого – всего десятки тысяч, но пренебрегать ими тоже нельзя. Правда, деление это в действительности выглядит сложнее. Различные поля тяготения не только соседствуют, но и взаимодействуют, перекрещиваются одно с другим. И наверное, задача критики состоит в том, чтобы не отвергать один поэтический мир во имя другого, а установить сферу действия каждого из них.

С первых же шагов в литературе Р. Рождественский повел прямой, нелицеприятный диалог с современниками. Причем на самые важные темы, простые, казалось бы, но от этого лишь более трудные. До сих пор помнится первая поэма Р. Рождественского, сделавшая его имя известным. Поэма о любви, о бескомпромиссной борьбе с мещанством. С самого начала Р. Рождественский ставил перед собой серьезные задачи. И если определить доминанту его поэзии – она в гражданском беспокойстве за людские души. Автор, выступая против парадного бодрячества, избежал и нарочитого версификаторства, эффектной позы, дешевого скептицизма. Социально значимые, гражданские темы стали для молодого стихотворца темами поэтическими.

Сейчас легко иронизировать над теми авторами, которые однажды, вдруг словно бы застеснялись простых и высоких слов только из-за того, что они были изрядно затрепаны в прежние годы: народ, революция, демократия, человек… Некоторые поэты думали обойтись в стихах без высоких слов. Конечно, это не могло привести ни к чему хорошему: неполноту, ограниченность поэтического видения нельзя ничем возместить. И когда мы читаем в поэме Р. Рождественского «Письмо в тридцатый век»:

Мне

лично

очень нравятся

высокие

слова!.. –

понимаем, что в этих словах с полемической резкостью и определенностью раскрывается позиция поэта. Автор хочет, чтобы за высокими словами читатель почувствовал «настоящее, кровное, мое». Насколько это удается Роберту Рождественскому?

Поэма, опубликованная полтора года назад в журнале «Юность», непосредственно предваряет публикуемый здесь цикл стихотворений. Удачи и просчеты «Письма в тридцатый век» помогают понять, от чего уходит в новом цикле Р. Рождественский и к чему стремится. С другой стороны, имея сейчас перед глазами новую подборку стихов, отчетливо сознаешь, почему все-таки «Письмо в тридцатый век» не стало событием в нашей поэзии последних лет. Ведь жанр письма располагал к свободной организации материала, позволял с наибольшей конкретностью показать сегодняшний день, найти в нем неповторимые сцепления великого и малого, почувствовать пульс «наших бед, побед, буден». Однако поэма не достигла того образного единства, которое делает произведение искусства органичным.

Успех лучших глав «Письма» основан на сплаве двух поэтических интонаций: высокой и будничной. Единство патетики и конкретных, зримых примет нашего дня возможно лишь в предметном поэтическом мышлении; каждая отвлеченная от земной плоти, рассудочная фраза ведет автора к декларативности, к напыщенной риторике, к банальностям. Путь, избранный поэтом, труден, но судить о его работе должно, понимая законы, им самим для себя определенные.

Удача первых глав объясняется той проникновенной интонацией, в которой они написаны.