Могло быть так. Литературная фантазия

Я ничего не хочу доказывать, ни на чем не настаиваю. Некоторые исследователи считают, что девушку звали Татьяной, а не Лукерьей. Может быть. Но разве в имени дело?

Я не утверждаю, что так было. Могло быть так.

Существует архивное дело «О буйстве помещика Ивана Тургенева». В деле говорится, что восемнадцатилетний Тургенев на крыльце дома своей матери в имении Спасском грозил ружьем исправнику. Он защищал дворовую девушку, которую мать его продала кому-то.

Перечитываю рассказ «Живые мощи». Сразу бросается в глаза ведущая тема – грех. Лукерья говорит: «Иной здоровый человек очень легко согрешить может; а от меня сам грех отошел». И тут же сама себе противоречит: признается в «мысленном» (в первом варианте «умном») грехе. Сон ее о родителях – снова о грехе, «со своими грехами ты уже покончила», то есть искупила их страданием. В конце рассказа опять всплывает тема греха. Хуторской десятский уверен, не сомневается в том, что Лукерья «Богом убитая <…> за грехи» и говорит при этом: «Мы ее не осуждаем. Пущай ее!». Значит, было за что осуждать.

Барину, то есть автору, ее навестившему, Лукерья говорит: «Очень уж я вам обрадовалась». Она прикована к постели, она постоянно одна, так мудрено ли обрадоваться посетителю? Однако так ли уж она одинока? Крестьянские девушки заходят к Лукерье, иной раз странница забредет, «станет про Иерусалим рассказывать», навещает ее священник отец Алексей, приходит девочка-сиротка, которую она учит песням. Наконец жених ее Вася (если он существовал) «был прошлой весной». Так, значит, обрадовалась она не просто посетителю, а тому, что повидала его, которого помнила, не могла забыть все долгие шесть лет – вот он «мысленный грех». Прочтите: «Я положил руку на ее крошечные холодные пальчики… Она взглянула на меня – и ее темные веки, опушенные золотистыми ресницами, как у древних статуй, закрылись снова. Спустя мгновенье они заблистали в полутьме… Слеза их смочила». В конце свидания он дарит Лукерье на память свой платок. «Она схватила его своими слабыми пальцами и уже не разжала их более». Да она же любит его, любит! Нужны ли еще доказательства! Спрашивает, помнит ли он, какая у нее была коса «и чудное что-то мелькнуло в ее глазах и на губах». И говорит, что приучила себя не думать, «а пуще того – не вспоминать».

Лукерья рассказывает ему, что матушка его «по доброте своей» приглашала к ней врачей, посылала в больницу. «Доброта» Варвары Петровны к крепостным хорошо известна. Значит, была, по-видимому, особая причина, особая вина, конфуз небывалый. А в письме к Пичу Тургенев пишет о рассказе «Живые мощи»: «Все это истинное происшествие». Что – истинное происшествие? В рассказе, написанном в 1874 году, девушка Лукерья вышла весенней ночью на крыльцо, влекомая какой-то странной силой, почти в лунатизме («спросонья»), подобно Валерии из «Песни торжествующей любви». Кто-то невидимый окликнул ее Васиным голосом… Своеобразный тургеневский мистицизм 70-х годов – «Призраки», «Собака», – непохожий на ясную простоту «Записок охотника». Это ли истинное происшествие? И все же происшествие было. Истинное. Следы его хранятся в деле «О буйстве помещика Ивана Тургенева».

И, наконец, сам автор – ведь здесь, как кажется, нет образа рассказчика, к Лукерье пришел конкретный Тургенев, что подтверждается естественностью упоминаний о матушке, о Спасском – сам автор признается, что в шестнадцать лет вздыхал по умнице и красавице Лукерье. Немало воды утекло с той поры, немудрено ошибиться на два года. А как же пряничный кудрявый жених Вася Поляков? Что ж! Это ведь все-таки не дневник, не мемуары. Это – рассказ, художественное произведение. «Вымысел не есть обман». Вот и мне не дает покоя вымысел. Не берусь утверждать, что было именно так. Могло быть так.

Варвара Петровна, почти уже готовая к выезду, в пышном платье, стояла пред большим розового стекла зеркалом. Черные кудри тщательно уложены в высокую прическу, на шее нитка старинного жемчуга. Может быть, и чрезмерно несколько для деревни, а впрочем, не беда – пусть знают, кто такая есть Варвара Петровна Тургенева. Девушки не суетились – барыня суеты не терпела – приближались одна за другой, подносили, что надо, горничная брала, прикалывала, приметывала. В полной тишине девушки двигались ритмично, размеренно, одевание походило на медленный танец либо на странный какой-то обряд. Луша ждала своей очереди, высоко подняв ладони, держала на весу две ленты – огненную и серо-голубую. Стояла уже давно, так что локти ныли. Руки сами собой чуть опустились, крнец ленты плавно лег на паркет, едва коснувшись Лушиной ноги. Луша спохватилась, тотчас вздернула руки, мелко переступая, подошла к горничной. Та хотела было взять ленту,.. «Не надо, – тихо сказала Варвара Петровна. – Лушку вон». «Да чистые они, матушка барыня, не измаралися нисколечко, – сказала вдруг Луша, – вот извольте сами поглядеть». Девушки замерли в ужасе от неслыханной Лушиной дерзости – надо же, посмела с барыней заговорить! «Разговаривать вздумала, мерзкая!» – взвизгнула Варвара Петровна и со всего маху хлоп Лушу по щеке, хлоп по другой…

Пара вороных, запряженная в щегольскую петербургскую коляску, описала круг по зеленому двору, разом стала перед крыльцом. Подслеповатый старик-слуга дожидался уже на ступеньках. «Распрягай, Антип, – сказал, шамкая, – не поедут». Румяный, в шляпе с павлиньим пером кучер соскочил с козел, расставил руки в недоумении: «Как же это? Велели, чтоб беспременно скорее. К барыне соседней, к Марье Васильевне в гости». «Ну-ну! Рассуждать еще будешь! – прикрикнул старик. – Сказано, не поедут. Захворали». Кучер досадливо крякнул, вспрыгнул на козлы. Пара вороных вновь описала круг по зеленому двору. Из окошка мезонина свесил голову молодой барин: «Что такое, Григорий? Разве не поедем?»»Никак нет, батюшка Иван Сергеевич. Маменька захворать изволили». «Да отчего? Что такое случилось?»»Не могу знать.