«Теория», антитеория и эмпирическое литературоведение. Перевод с английского А. Осиной

Те, кого можно было бы назвать «литературоведами-эволюционистами», верят в обоснованность научного постижения мира и в то, что изучение человека с биологической точки зрения является необходимым основанием для научно аргументированного понимания литературы. Подобные воззрения выделяют их среди коллег, но все же этого еще недостаточно для того, чтобы сформировать собственную программу. В дальнейшем я представлю два направления, задающие тон в современном литературоведении: постмодернизм, доминирующий в научном мире, и традиционализм, находящийся в оппозиции к нему, – а также противопоставлю их направлению, которое ориентируется на биологическое понимание природы человека. Все это позволит мне задать следующий вопрос: чем должны заниматься литературоведы-эволюционисты? Отсюда вытекают и другие вопросы: с чего нам предстоит начать? Какими основными принципами мы должны при этом руководствоваться? Знание какого характера мы предполагаем получить? Возможно ли ввести литературоведение в круг эмпирической социологии? И какие проблемы и трудности встретятся нам на этом пути?

Примерно тридцать лет назад в Европе начала формироваться своеобразная совокупность идей как мировоззренческого, так и литературоведческого характера, и за последние двадцать лет эти идеи сделались доминирующими в англо-американском литературоведении. Внутри этой совокупности можно выделить три основных компонента: деконструктивная философия языка, социальная теория Маркса и психологическая теория Фрейда. Будучи объединены, эти три теории предлагают нам всестороннее объяснение некоторых ключевых сфер реальности.

Деконструктивная философия говорит нам, что конечная природа реальности сводима к языку и риторике, утверждая при этом, что риторический порядок одновременно самодостаточен и саморазрушителен, поскольку он не допускает выхода за пределы установленного круга постоянно меняющих свой объект обозначающих. Марксизм предоставляет необходимую модель социальной и экономической жизни, а фрейдизм изучает все то, что связано с индивидуальной психологией, сексуальными взаимоотношениями и развитием семьи. Взятая по отдельности, каждая из этих теорий носит абсолютный и обособленный характер. Сверх того, наиболее универсальная из них, деконструкция, утверждает автономность любого риторического конструкта, и тем самым окружает все эти теории своего рода защитным полем, непроницаемым для любого рода критики с позиций эмпирического разума. Как пишет М. Фуко в своей статье «Что такое автор?», фрейдизм и марксизм нужно воспринимать не как практические дисциплины, которые можно опровергнуть, но скорее как «дискурсивные практики», недоступные какой бы то ни было критике. Принимая все это во внимание, мы можем считать, что элементы постструктуралистского синтеза наделяются онтологическим статусом, сходным со статусом категорий кантовского чистого разума. Они сами есть условие возникновения критической мысли, без чего мышление просто не существовало бы.

Всеобъемлющий и обособленный характер современной литературной теории, ее самодостаточность дают нам возможность понять одну из поразительных особенностей, характерных для позиции современных литературоведов. Рассматривая ее в позитивном аспекте, каковой открывается при взгляде изнутри, эту позицию можно охарактеризовать как позицию уверенных в себе и уравновешенных людей, что само по себе есть следствие интеллектуальной зрелости. При взгляде извне, то есть с точки зрения профессионалов в других дисциплинах, современные литературоведы высокомерны, недалеки, тщеславны, напыщенны, как провинциалы, что продиктовано общей размытостью критерия при оценке интеллектуального уровня в гуманитарных науках.

Положение вещей, которое я имею в виду, вполне проявляет себя в том, как литературоведы употребляют слово «теория». В большинстве случаев оно произносится без ограничивающего прилагательного. Это не «литературная» теория, или «постмодернистская» теория, или «современная» теория. Это просто «теория»tout court. С другой стороны, поскольку литература – это всего лишь одна из многочисленных областей знаний и поскольку попытки создать теорию литературы были известны еще во времена Платона и Аристотеля, такое использование слова «теория» приобретает своеобразный смысл. Оно подразумевает, что, кроме современной, никакая другая, прошлая, теория не достойна этого имени, а также то, что современная теория в некотором роде являет собой квинт-эссенцию всего теоретического. Ведь это не просто одна из возможных теорий наряду с другими. Она, скорее, причастна к некоей сущности теории, не познанной до сих пор, почти сверхчувственной теоретичности теории, похожей на ту вещественность, или Dinglichkeit, которую ищет феноменология с целью интуитивного постижения любой вещи. Использование слова «теория» без ограничительного определения также означает, что другие области знания, как, например, история, физика элементарных частиц или психология, оказываются либо вне «теории», либо подчиненными ей. Какими достоинствами ни обладали бы эти дисциплины как упорядоченные области исследования со своей собственной методикой и терминологией и как успешно они бы ни объясняли и ни изменяли мир, все равно этим наукам недостает некой риторической, или лингвистической саморефлексии, внутренней чувствительности по отношению к теоретичности теории.

В той интонации, с которой произносится слово теория, можно уловить это общее отношение, описанное выше. И призывы к завоеванию верховной власти в интеллектуальном мире, конечно, не оставались скрытыми и неявными. Так, одним из наиболее развивающихся направлений в литературоведении на протяжении последних десяти или пятнадцати лет была культурология науки, чьей главной целью как раз и явилось распространение постмодернистской теории на всю область научного знания. Такая самоуверенная попытка захвата спровоцировала несколько столь же решительных контрударов, среди которых первым явилась книга Гросса и Левита «Высший предрассудок: левые ученые и их ссора с наукой»; за ней последовала одна из величайших литературных мистификаций – статья под названием «Переходя границы: о трансформативной герменевтике квантовой гравитации» – пародия Алена Сокола на постмодернистское исследование¹. На собраниях, подобных ежегодным конференциям «Общества Литературы и Науки» (Society for Literature and Science), можно услышать и осторожные оценки, и попытки защитить себя, и даже призывы к примирению с новой теорией, но все это – лишь следствие обиды и замешательства. Ибо существенных изменений в теоретической установке пока не произошло.

Вряд ли можно сомневаться в том, что постмодернистская теория доминирует в современном литературоведении, но все же существует и некоторая оппозиция. В основном она состоит из старейших представителей профессии, которые до сих пор привержены прежней методологии. Организация, которую можно считать генеральным штабом этой оппозиции, называется «Ассоциация литературоведов и критиков» (Association of Literary Scholars and Critics) и представляет собой филиал консервативного академического объединения «Национальная ассоциация ученых» (National Association of Scholars). Я сам являюсь ее членом, постоянно читаю ее информационный бюллетень и получаю рассылку по электронной почте. В связи с этим, полагаю, что не будет ничего плохого, если я признаюсь: члены этой организации пока не могут сформулировать общее мнение о тех основных принципах, которые объединили бы их в одну партию. Они уверены в своей неприязни по отношению к господствующей парадигме и поистине убеждены в ее вопиющей несправедливости. Но их также мучает смутное сознание того, что противостояние ей по большей части носит либо негативный, либо ответный характер.

Некоторые члены данной организации все еще связаны с традицией «новой критики» и, следовательно, утверждают автономность, непререкаемую значимость и превосходство единичных художественных текстов. Они не приемлют попытки деконструктивизма растворить отдельный текст в аморфно-всеобщей текстуальности, а также отрицают постулируемую «новым историзмом» возможность распространения текстуальности на социальную среду. Другие в большей степени предпочитают традиционное изучение литературного контекста, т.е. различных влияний на тексты, биографических и социальных. Те, кто выбрал биографическое направление не приемлют постмодернистского отрицания автора в качестве созидающей силы. А те, кто склоняется в сторону социологии, не признают утверждения, что литературные тексты лишь пассивно отражают более обширные исторические сведения и, следовательно, не могут претендовать на высокое звание критической и рефлексирующей силы. Довольно много ученых, также состоящих в этой организации, придерживаются религиозного взгляда на мир и видят в литературе сферу игры духа и мирское подтверждение их личного ощущения трансцендентального, воплощенного в человеческом воображении. Такие ученые глубоко чуждаются той нигилистской фривольности, которая, в основном, и дает жизнь риторике постмодернизма.

Существуют ли в таком случае какие-либо идеологические или методологические предпосылки установления общности? Я полагаю, что да. Общим идеологическим элементом я назвал бы остаточный гуманизм в духе Мэтью Арнольда, под которым подразумеваю убежденность в том, что канон текстов западной культуры воплощает в себе нормативную совокупность жизненных ценностей и художественного опыта. Постмодернисты же либо рассматривают литературу в качестве ниспровергателя этих ценностей, либо включают ее во властные структуры на более общем уровне культуры и уверены, что функцией изучения литературы является демистификация этих структур. Все направления, приверженные традиции, несмотря на существующие между ними разногласия, единодушны в своей нелюбви к антинормативному и подрывному духу постмодернизма. Невзирая на различия во взглядах на литературу, все они глубоко убеждены в том, что по отношению к ней нужно испытывать уважение, граничащее с поклонением. Функция литературной науки состоит не в том, чтобы демистифицировать и свергать, но – ценить и утверждать. Литературоведение, безусловно, должно объяснять что-то, но оно также обязано служить своеобразным способом архивации, с помощью которого драгоценное наследство пребывает в настоящем и передается будущим поколениям.

Общим методологическим элементом для всех традиционалистов можно назвать прагматическое, или практическое литературоведение. Прагматическое литературоведение отвергает зависимость литературных текстов от «теории». Поскольку слово «теория» теперь, в основном, обозначает постмодернистские убеждения, то, отвергая прочтения, «контролируемые теорией», прагматические литературоведы противостоят именно этим, доминирующим сейчас убеждениям. Однако отвергать любое прочтение, «контролируемое теорией», – значит нечто гораздо большее и фундаментальное, нежели просто отрицать специфическую теорию или комплекс теорий. Даже среди постмодернистов есть много ученых, которые относятся к своей теории достаточно свободно, понимая, что она является неизбежным «lingua franca» нынешнего научного дискурса, но защищая себя от ее принудительного воздействия своим не слишком к ней серьезным отношением.

Теорию сводят к эклектическому набору отдельных эвристических терминов. В самых практических, земных целях – при разборе литературных произведений со студентами – большинство критиков, вероятно, прибегают к не слишком оригинальной, вполне традиционной терминологии, размывая тем самым границы собственной доктрины для того, чтобы более или менее внятно объяснить что-то студенческой аудитории. Что отличает в этом смысле прагматическую критику как оформленное теоретическое направление? Воздавая ей должное и не скрывая своей к ним симпатии, можно сказать: это ощущение необходимости соединить теорию с той практикой, какую я только что представил.

В чем же должны состоять теоретические принципы такого рода литературоведов? Отвечая на этот вопрос, я буду описывать те взгляды, которых и сам придерживался несколько лет тому назад.

1. О мистификации Алена Сокола и теоретической полемике в США см. статью К. Эмерсон в «Вопросах литературы» (2005. N 4).[↩]