«Мир, видимый через человека» (Материалы к творческой биографий И. Бабеля)

В последнее десятилетие интерес к автору «Конармии» сильно возрос. Появляются статьи историко-литературного характера и публикация «забытых» или неизвестных произведений писателя. В 1972 году вышел в свет сборник воспоминаний и книга Ф. Левина – опыт первого монографического очерка о творчестве этого крупного мастера прозы.

Однако тема «Жизнь и творчество Бабеля» не может быть исчерпана с выходом вышеупомянутых изданий, Впереди еще много работы – теоретической, текстологической, архивной.

Цель настоящего сообщения – ввести в литературоведческий обиход новые материалы творческой биографии одного из самых сложных и противоречивых художников, рожденных Великим Октябрем.

«ЗАВЕТНЫЙ ТРУД»

Для начинающего писателя в блестящем литературном дебюте всегда кроется серьезная опасность: трудно продолжать на той же высокой ноте, с которой начал, даже если ты очень талантлив.

Именно в таком положении оказался Бабель после успеха «Одесских рассказов» и «Конармии», Понимая необходимость писать как-то иначе, нежели раньше, стремясь расширить тематический и жанровый диапазон, писатель, по собственным словам, «исчез из литературы». В письме к А. М. Горькому от 25 июня 1925 года есть интересное признание: «В начале нынешнего года – после полуторагодовой работы – я усомнился в моих писаниях. Я нашел в них вычуры и цветистость» ¹. Даже мастерски написанная в 1926 году пьеса «Закат» не принимается Бабелем во внимание. Очевидно, драматическая история семейства Менделя Крика расценивается им не более как продолжение «одесской» темы.

Эти годы (1925 – 1929) в творческом развитии писателя можно считать периодом переоценки уже апробированных эстетических ценностей. Вопрос о дальнейших художественных поисках встает перед автором «Конармии» как никогда остро, в работе наступает перелом. Появляется желание писать «плавно, длинно и спокойно». Результатом эксперимента стала неоконченная повесть «Еврейка», читая которую нельзя узнать Бабеля. Об изменениях, происходящих в художественном сознании писателя, говорят, к сожалению, только его письма, так как кроме повести нет никаких материалов, позволяющих судить о характере этих изменений. «Вот главная перемена в многострадальной жизни, дорогой мой редактор, – жажду писать длинно!» ² – сообщал Бабель В. Полонскому весной 1929 года. Попытки, однако, не увенчались успехом. Сам Бабель объяснял позднее ситуацию так: «Почему я мало печатал в последние годы? Все старался переломить себя, научиться писать длинно. Затея была гордая, но неправильная» ³. Если продолжить мысль, то напрашивается следующий вывод: Бабель окончательно осознает главное в своей писательской манере, а именно – что его художническая индивидуальность наилучшим образом проявляется в жанре новеллы, короткого очерка, миниатюры.

Но тоска по большому эпическому полотну никогда не покидала писателя. «Вы знаете, что я не написал романов, – говорил Бабель Георгию Маркову. – Но скажу вам откровенно: самое мое большое желание в жизни – это написать роман. И я не раз начинал это делать. К сожалению, не выходит. Получается кратко… Значит, таков мой психический склад, таков строй души» ⁴.

Можно понять это желание «написать роман» и вообще «писать длинно». Оно продиктовано не только писательским самолюбием, на в первую очередь осознанием того бесспорного факта, что в советской прозе все сильнее дает себя знать тенденция эпического отображения действительности («Жизнь Клима Самгина», «Тихий Дон», «Хождение по мукам»).

Бабель переживал эти изменения, может быть, особенно мучительно именно в силу своего яркого таланта. Успех «Конармии» не только не вскружил голову молодому литератору, но заставил задуматься о невозможности эксплуатировать далее старую тему и уже выработанную интонацию. Правда, «хвосты» (как он сам говорил) в виде рассказов «Аргамак» и «Поцелуй» продолжали «тянуться», но они были именно «хвостами» и ничем больше.

Уход «в люди» совершается вторично. В 1930 году Бабель вспоминал: «После семилетнего перерыва, в течение шести месяцев печатались мои вещи. Потом я перестал писать потому, что все то, что было написано мною раньше, мне разонравилось. Я не могу больше писать так, как раньше, ни одной строчки. И мне жаль, что С. М, Буденный не догадался обратиться ко мне в свое время за союзом против моей «Конармии», ибо «Конармия» мне не нравится. За все эти годы я проделал большой путь – от Архангельска до Батуми. Я многого в жизни не уважаю, но советскую литературу уважаю превыше всего.

У меня в то время была квартира, было тысячи две рублей гонорара в месяц, был почет, я имел возможность заказывать себе «красную мебель». Почему мне понадобилось уйти от всего этого, бросить проверенный метод, знание того, с чего нужно начать в художественном произведении, чем нужно кончить, где нужно вставить иностранное слово, то есть была еще готовая рента лет на десять? Отказ от всего этого я рассматриваю как свою величайшую заслугу и следствие правильного отношения к советской литературе» ⁵.

Писатель решил на некоторое время «исчезнуть» из литературы. Внешне это выразилось в сознательном отстранении от литературной среды. Летом 1926 года Бабель живет под Киевом и пишет «Закат», осенью направляется в Воронежскую губернию на Хреновской конный завод. Первые месяцы 1927 года проводит (по семейным обстоятельствам) в Киеве. «Бабель в Киеве ведет таинственный образ жизни» ⁶, – сообщал А. Воронский Горькому в марте 1927 года. Бабелевские письма к друзьям проливают свет на подробности его личной жизни в Киеве, а корреспонденция местной вечерней газеты дает представление о собственно литературных настроениях в тот период.

«Всем написанным мной до сих пор, – сказал писатель И. Бабель нашему сотруднику, – я недоволен. Все оно написано слишком витиевато. Я стремлюсь перейти на новые рельсы – иначе пишу, проще.

Мне приходится привыкать к новым методам; для этого я много и интенсивно работаю. Работу эту над собой я веду уже в течение полутора лет».

В настоящее время писатель работает над рядом новых произведений, тему и содержание которых он не считает возможным заранее сообщить.

«Окружение своей работы «тайной» позволяет мне интенсивнее работать. «Закат», который я окончательно завершил в Киеве, был мною в первой своей редакции зачитан только редактору «Красной нови» А. К. Воронскому и нескольким артистам МХАТа» ⁷.

Обостренное чувство требовательности к себе дополнялось у Бабеля постоянными сомнениями в своем писательском таланте, в правильности избранного в литературе пути. Часто самокритичные оценки выражались в свойственной ему иронической манере. Но весной 1927 года в голосе Бабеля звучат неподдельно грустные ноты.

«Фактически обстоятельства для работы у меня благоприятные – сытость, отдельная тихая комната, – читаем в письме к Т. Кашириной от 17 марта. – Но где взять мысли, отлетевшие от меня в Детском Селе? Кто мне их вернет? Дух мой грустен. Его надо лечить» ⁸.

И через неделю – в еще более мрачном тоне: «Я пытаюсь работать и вижу, что я так ослабел, снизился, сделался жалок и слаб, что спастись трудно» ⁹.

Между тем наступала пора выполнять обещания, данные ранее редакторам. Помня об анонсе бабелевских рассказов для «Нового мира» на 1927 год, В. Полонский в июне обращается к Бабелю с дружеским напоминанием.

«Дорогой Исаак Эммануилович!

Куда же Вы исчезли? Я ждал Вас – и напрасно.<…> Независимо от хотенья Вас повидать «просто так», я хочу «допытаться», зря я Вам поверил, что у меня будут в нынешнем году Ваши вещи, или не зря. Что их у меня не будет ни в апреле, ни в мае, ни в июне – это я уже и теперь знаю. Но будут ли в этом году вообще?

<…> Признаюсь – мне не хотелось бы видеть Вас в числе тех моих литературных друзей, которые в самое трудное для меня и журнала время – мне коварно изменили. <…>

Руку жму крепко. Ваш искренно

Вяч. Полонский» ¹⁰.

Получив письмо, Бабель тотчас отправляет Полонскому рукопись «Заката» с сопроводительной запиской, столь для него характерной.

«Дорогой Вячеслав Павлович.

Посылаю пьесу. Если не лень – прочитайте странное это произведение. А послезавтра будем держать совет – что с ним делать. До решения его судьбы прошу «сочинение» сие держать в сугубом секрете.

Любящий Вас 22/VI-27. И. Бабель» ¹¹.

В июле Бабель уезжает во Францию. Пребывание за границей – время мучительных поисков, сомнений. Читая письма Бабеля из Франции к родным и друзьям, поражаешься бесконечным жалобам их автора на трудности в работе, на медленные темпы, на отсутствие «профессионализма».

В письмах нет точного указания, что именно Бабель пишет, ясно только – работа идет сразу в нескольких направлениях. Можно предположить, что это повесть «Еврейка», так и оставшаяся незавершенной. Л. Лившиц вспоминает старый замысел¹² Бабеля – роман о ЧК как возможное произведение заграничного периода. В письме к Т. Кашириной от 27 декабря 1927 года Бабель сообщает: «…У меня затеяна большая работа, связанная с Парижем», – а спустя несколько месяцев он изучает в Национальной библиотеке архив французской революции.

Однако основная работа в Париже – «душевная». Так обычно называл Бабель свою работу над рассказами. Все силы он отдает книге новелл «История моей голубятни», над которой работал с середины 20-х годов до последних дней и назвал однажды «заветным трудом». Вот примечательное признание в письме к давней знакомой А. Слоним: «Я по-прежнему много работаю, яростно, уединенно, с далеким прицелом – и если второй мой выход на ярмарку суеты окончится жалкими пустяками, то утешение у меня все же останется – утешение одержимости» (7 сентября 1928 г.) ¹³. «Вторая книга», «сизифов труд», «проклятая книга» – эти выражения, встречающиеся в письмах Бабеля из Франции, относятся, без сомнения, к «Истории моей голубятни». «Рассказы, которые я Вам буду посылать, являются частью большого целого. Я работаю над ними вперебивку, по душевному влечению» ¹⁴, – писал он В. Полонскому.

Что же должна представлять из себя по замыслу автора «История моей голубятни»? Бабель задумал серию новелл полуавтобиографического характера, где повествование о детстве мальчика, проведенном в любимой Одессе, ведется от первого лица.

О чем бы ни писал Бабель, мысль его постоянно возвращается к Одессе. Тоска по «нашему Марселю» звучит в конармейских новеллах и дневнике 1920 года. Образ родного города встает перед ним, когда он пишет о Горьком и Багрицком, о молодых писателях-одесситах. Одесса становится местом действия многих его рассказов, часть которых объединена общим заглавием – «Одесские», В примечании к первой новелле цикла «История моей голубятни» (1925) сообщалось, что она является началом автобиографической повести. За ней последовали «Первая любовь», «В подвале» и ряд других.

Было бы ошибкой считать «Историю моей голубятни» автобиографической книгой в точном смысле этого слова. Скорее всего она является свободной вариацией на определенную тему, когда те или иные жизненные реалии щедро обрамляются прихотливой фантазией писателя. Сам Бабель предостерегает от ложного восприятия новелл, входящих в книгу## См. воспоминания жены писателя А. Н. Пирожковой в сборнике «И. Бабель.

1. «Горький и советские писатели. Неизданная переписка», «Литературное наследство», т. 70, М. 1963, стр. 38.[↩]
2. «Знамя», 1964, N 8, стр. 159.[↩]
3. «Смена», 1934, N 6, стр. 14.[↩]
4. Георгий Марков, Жизнь. Литература. Писатель, «Советский писатель», М. 1971, стр. 324 – 325.[↩]
5. Стенограмма выступления на заседании секретариата ФОСП 13 июля 1930 года – ИМЛИ, ф. 86, оп. 1, ед. хр. 5.[↩]
6. «М. Горький и советская печать», кн. 2, «Наука», М. 1965, стр. 52.[↩]
7. »И. Э. Бабель о себе» – «Вечерний Киев», 24 марта 1927 года. [↩]
8. Архив Т. В. Ивановой.[↩]
9. Там же.[↩]
10. ЦГАЛИ, ф. 1328, оп. 3, ед. хр. 103.[↩]
11. ЦГАЛИ, ф. 1328, оп. 1, ед. хр. 22.[↩]
12. »Знамя», 1964, N 8. В 1925 году Д. Фурманов записал в дневнике слова Бабеля о том, что он «хочет писать большую вещь о Чека.

    – Только не знаю, справлюсь ли – очень уж я однообразно думаю о ЧК. И это оттого, что чекисты, которых знаю, ну… ну, просто святые люди. И я опасаюсь, не получилось бы приторно. А другой стороны не знаю. Да и не знаю вовсе настроений тех, которые населяли камеры, – это меня как-то даже и не интересует. Все-таки возьмусь». – Дмитрий Фурманов, Из дневника писателя, «Молодая гвардия», М. 1934, стр. 83. [↩]

13. Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, архив И. Л. Слонима.[↩]
14. «Знамя», 1964, N 8, стр. 149.[↩]