Метаморфоза одной литературной репутации (Маркиз де Сад, садизм и XX век)

1. «Дорогой покойник» европейской культуры

Среди насущных проблем, тревожащих духовный мир Запада, кризис буржуазного гуманизма занимает видное место. Разочарование в гуманистических принципах, утверждающих права свободной человеческой личности, стремящейся к самовыражению и непримиримой к любой форме насилия над нею, выразили представители уже нескольких поколений буржуазных писателей и философов XX века, которые прямо или косвенно испытали влияние ницшеанства, взорвавшего каноны гуманистической мысли. Кризис нашел свое выражение в глубочайшем сомнении, которое высказал буржуазный либерализм по поводу оптимистических концепций прогресса и «предрасположенное т и» человеческой природы к добру. Исторический опыт Запада показал, что культ грубой силы способен свергнуть лелеемый гуманистами культ справедливости в самой безапелляционной форме при безмолвствии или даже поощрительных криках толпы, оболваненной фашиствующими демагогами, и что дух насилия, живущий в каждом экстремистском движении (как правого, так и левого толка) и вдохновляющий его, иной раз берет верх; буржуазная интеллигенция с особой остротой осознала силу деструктивных принципов и растерялась, не зная, что им противопоставить.

Если раньше, во времена Ницше, кризис гуманизма носил достаточно спекулятивный характер и являлся прежде всего предметом философских дискуссий, то в настоящее время он все больше и больше входит в плоть и кровь буржуазного общества, непосредственно отражаясь в различных сферах социальной жизни, проникая в политику, культуру и, наконец, в самую толщу повседневного существования, о чем красноречиво свидетельствует рост преступности в западных странах (особенно в США), где наблюдается ощутимая девальвация человеческой личности. Такой девальвации, как известно, в значительной степени способствуют, потакая низменным инстинктам своих читателей, средства буржуазной «массовой культуры» и информации: телевидение, кино, бульварная пресса, смакующая описания преступлений, бесчисленные комиксы и низкопробные романчики с безвкусными обложками и графоманскими текстами, стереотипно повествующие о «шикарных» девицах, метко стреляющих из кольтов, и немногословных суперменах с тяжелыми кулаками, целыми и невредимыми выходящих из любой стычки с «недочеловеками».

Сложившееся положение не может не беспокоить общественное мнение западных стран; порой даже люди, по своей идеологии далекие от гуманистических устремлений, бьют тревогу. Так, Г. Миллер, в чьих достаточно скандальных романах насилию отведена отнюдь не последняя роль, пришел в ужас от поэтизации «невинно» прикрытого любовной интрижкой бандитизма в американском фильме «Бонни и Клайд» и написал по этому поводу целую статью, в которой призвал своих соотечественников «заниматься любовью, а не резней» ¹.

Что ж получается? Разве принципы гуманизма настолько обветшали и устарели, что они перестали удовлетворять европейскую цивилизацию? Нет, ситуация, создавшаяся на Западе, свидетельствует не о том, что гуманистические идеалы пришли в негодность, а о том, что буржуазия не способна больше быть их носителем. Когда-то, в пору своего становления, буржуазия, чьи представители выступали «в роли представителей не какого-либо отдельного класса, а всего страждущего человечества» (Энгельс), отстаивала гуманистические принципы, с помощью которых она укрепила свои позиции и пришла к власти; теперь же – в период ее заката – четко обозначились противоположные тенденции.

В этой связи характерен интерес, который испытывают современные западные художники и мыслители к кризисным эпохам истории (например, к эпохе упадка Рима, которую с присущим ему мастерством изобразил Ф. Феллини в своем жестоком фильме «Сатирикон», где проведены недвусмысленные параллели между тем временем и сегодняшним днем буржуазного мира); характерно также ожидание «конца света», обращение к неевропейским религиям и верованиям (в частности, к зен-буддизму), что свидетельствует о разочаровании в возможностях своей культуры, новое прочтение и переосмысление классики в духе кризисного мироощущения.

Каждая культура имеет своих «дорогих покойников». Почести, которые им воздаются, существенным образом свидетельствуют о ее характере, родословной и намекают на ее будущность. Среди «дорогих покойников» западной культуры XX века оказался между иными маркиз де Сад, чье творчество было с негодованием отвергнуто молодой буржуазией XVIII века, но со жгучим, болезненным любопытством принято буржуазией закатной поры.

В свете кризиса буржуазного гуманизма Сад – современник Великой французской революции – представляет интерес как писатель, философствующие герои которого, являясь откровенными и проницательными оппонентами гуманистического мировоззрения, опираются на определенные идеи европейского просветительства, из чего следует, что в буржуазном гуманизме с самого начала существовали лазейки для антигуманистической идеологии. Эти лазейки объясняются органическими пороками, присущими буржуазии: мелочным эгоизмом, духом стяжательства, трусливым конформизмом. Созданный воображением просветителей, гражданин «царства разума» оказался на деле хищным, прожорливым буржуа. Кроме того, буржуазный гуманизм XVIII века основывался на философии «естественного права», допускавшей произвольные интерпретации. Философия просветительства – при всех заслугах, которые она имеет перед человечеством, – страдала, как известно, ограниченностью из-за своего механистического и метафизического характера; она обладала убогой антропологией и весьма примитивными представлениями о человеческой природе.

Конечно, Сад остается детищем своего века, и его философская лексика, отразившая влияние механистического материализма, не может не показаться ныне бедной. Причины склонности индивида к насилию и жестокости нашли у Сада объяснение, не поднимающееся над уровнем научных знаний Просвещения, однако самая логика развития порочных страстей отображена Садом с редкой художественной убедительностью. Сад предвосхитил интерес западной культуры XX века к проблеме сексуальности, показав в своих произведениях значение сексуального инстинкта и зафиксировав различные формы его проявления, тем самым в какой-то степени наметив проблематику Крафта-Эбинга и Фрейда.

Маркиз де Сад не напрашивался в герои. Напротив, в своем завещании он «льстил себя надеждой», антигеростратовой, если можно так выразиться, что память о нем не сохранится в умах людей. Напрасная надежда! Его имя стало нарицательным еще в наполеоновскую эпоху. Характер же его славы оказался таков, что сын маркиза поспешил после смерти отца поскорее сжечь большое количество его неопубликованных рукописей, «противных закону и морали». Однако после целого века анафем и проклятий, обрушившихся на голову маркиза (что, кстати сказать, не помешало таким писателям, как Бодлер, Флобер или Мопассан, высоко оценить литературный талант Сада), начался период «переоценки» (любопытно отметить, что по времени он совпал с периодом всеобщей «переоценки ценностей» и распространением ницшеанских идей в Европе), который открыл в 1908 году Г. Аполлинер, подготовивший книгу избранных отрывков из произведений Сада и предпославший ей предисловие, в котором, в частности, писал о нем следующее: «Кажется, настал час, когда эти мысли, которые созрели в гнусной атмосфере библиотечной преисподней, и этот человек, который, по всей видимости, ни в грош не ставился в течение всего XIX века, будут доминировать в веке XX» ².

Пророчеству Аполлинера суждено было в известной степени сбыться. На прилавках книжных магазинов Парижа произведения Сада, вышедшие в дешевых карманных изданиях, выложены на самых привилегированных местах. Таким почетом не пользуется, пожалуй, ни один другой писатель XVIII века. Сад – новичок на широком книжном рынке. Первое действительно полное 15-томное собрание сочинений Сада вышло во Франции в середине 60-х годов нашего столетия. Французская цензура решила наконец снять запрет даже с самых «смелых» писаний маркиза, просуществовавший более полутора сотни лет.

В целом можно сказать, что к настоящему времени маркиз де Сад на Западе полностью реабилитирован. На материале его творчества защищаются диссертации, пишутся монографии. В 1966 году в Эксе был проведен специальный трехдневный коллоквиум, посвященный творчеству писателя. Такие знатоки Сада, как М. Эн и Ж. Лели, посвятили жизни и деятельности маркиза долгие годы исследований. Книги Сада, а также работы о нем появились в различных странах мира.

В результате нападками на Сада современный западный критик рискует обеспечить себе нелестную репутацию консерватора и ретрограда, в то время как восхищение писателем считается хорошим тоном. В подобной апологизации Сада присутствует момент недостаточного отталкивания от антигуманистических мотивов его творчества, излишней снисходительности к ним, как к безобидной будто бы игре воображения, мучительно-приятно щекочущей нервы. Здесь можно видеть признак известного притупления нормальной реакции протеста, свойственной гуманистическому сознанию, о кризисе которого идет речь, а также опасной беспомощности буржуазно-либеральной мысли перед проблемами нравственного порядка, которая играет на руку экстремистским силам. Сад – вовсе не удачный объект для славословий. Это сложное, неоднозначное, противоречивое явление. Сейчас, в период крушения буржуазного гуманизма, представляется необходимым проследить критическим взглядом за развитием одного из наиболее характерных вариантов антигуманистической концепции мира, изложенной в произведениях Сада, чтобы определить ее основные положения и еще раз убедиться в том, что не может быть выбора между гуманизмом и негуманизмом и что гуманизм – это единственно конструктивный и плодотворный принцип, основываясь на котором можно строить будущее.

2. От философии наслаждения к философии насилия

В медицине нередко болезнь называется именем того, кто первым описал ее симптомы. А как обстояло дело с «садизмом»? Был ли маркиз де Сад всего лишь первоописателем этого жуткого феномена? Или – иными словами – был ли сам Сад садистом? На этот парадоксальный вопрос мы получили бы отрицательный ответ, основываясь на свидетельствах самого маркиза. Он решительно отрицал, что наделен преступной страстью к насилию. Однако Сад не делал тайны из того, что ему близка «философия наслаждения».

В письме доверенному лакею из Венсенского тюремного замка Сад писал с самой полной откровенностью о том, что ежели творец природы создал виноградную лозу и половые органы, «то будьте премного уверены в том, что он это сделал для нашего наслаждения» ³. Сад отстаивает легитимный характер своего активного «гедонизма». «Да, я распутник и признаюсь в этом, – пишет он своей жене; – я постиг все, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но я не преступник и не убийца…» ⁴

Так ли это на самом деле? Биографические данные, которыми располагают исследователи, в достаточной степени свидетельствуют о том, что Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, родившийся в Париже 2 июня 1740 года в семье полковника легкой кавалерии и дипломата, одно время занимавшего пост французского посланника в России, в своей жизни убийства не совершал. Что же касается преступлений, то здесь дело обстоит несколько иначе. Женившись в мае 1763 года на дочери богатого президента Высшего податного суда, Сад уже в октябре попал в тюрьму за буйный дебош. Дебош не был случайностью. Еще в коллеже, а затем при наездах в Париж из армии за маркизом наблюдалась склонность к весьма легкомысленному поведению… По приказу Людовика XV Сад был выпущен на волю через месяц и отправился в Нормандию – продолжать фривольную жизнь. В пасхальное (!) воскресенье 1768 года вспыхнул первый скандал, непосредственно связанный с пороком, который именуется ученым словом «альгалагния». Маркиз заманил к себе в дом молодую нищенку, некую Розу Келлер, посулив ей место служанки, и выпорол ее плетьми, громогласно при этом крича. Розе каким-то образом удалось выпрыгнуть нагишом из окна на улицу и донести на маркиза в полицию. Сад попал за решетку, и лишь после того, как он выплатил Розе Келлер весьма значительную сумму, он добился освобождения и отправился в свой родовой замок «Ла Кост» на юге страны. В 1772 году при участии своего лакея маркиз устроил новый дебош, на этот раз в Марселе, где были и плети, и содомия, и какие-то сомнительные средства для возбуждения полового чувства, которыми Сад кормил девиц. Одна из них заявила в полиции, что ее собирались отравить и принудить к содомическому акту… Франция XVIII века славилась фривольностью. Распутство богатых бездельников и бездельниц не знало меры. Еще во времена Регентства сам герцог Филипп Орлеанский подал им «знак», живя в связи с собственной дочерью. Французские законы, однако, отличались чрезвычайной строгостью. Так, любая форма содомии каралась смертной казнью. Марсельский суд постановил отрубить маркизу де Саду голову, а затем обезглавленное тело сжечь и пепел развеять по ветру. Сад бежал от приговора в Италию, захватив в путешествие миловидную сестру своей жены, Анну де Лонэ. Решение взять с собой Анну оказалось роковым. С тех пор могущественная президентша де Монтрэй, не простившая зятю того, что он обесчестил ее вторую дочь (да и всю семью вместе с ней), стала его заклятым врагом. Она добилась от короля Сардинии ареста маркиза, но тому удалось улизнуть из тюрьмы с помощью своей супруги, которая, несмотря на все распутство Сада, оставалась ему верна. Лишь после революции она разошлась с мужем, чтобы закончить жизнь в стенах монастыря. В 1777 году в результате новой серии скандалов дебошир по ходатайству тещи опять оказался в тюрьме. Супруга старалась вызволить грешника, но на этот раз тщетно. Срок заключения установлен не был…

В тюремной башне Венсенского замка, куда был заключен маркиз, он взялся за перо. В 1782 году он создал философский «Диалог между священником и умирающим», свидетельствующий о неверии его автора в бессмертие души и загробную жизнь. Священник, пришедший к умирающему, под воздействием материалистических доводов последнего обращается в «Диалоге» в безбожника.

В 1784 году Сада переводят в Бастилию. Там он пишет «120 дней Содома», произведение, по композиции напоминающее «Декамерон» и представляющее собою своеобразный свод шестисот сексуальных извращений. В Бастилии же Сад создает первый вариант романа «Несчастья добродетели» (всего существует три варианта) и роман «Алина и Валькур». Накануне штурма Бастилии в июле 1789 года маркиз подстрекает толпу на взятие тюрьмы, крича через окно, что в Бастилии уничтожают заключенных. Его срочно переводят в другую тюрьму.

2 апреля 1790 года Сад выходит на свободу. Какое-то время он принимает активное участие в революции (занимает пост сначала секретаря, а затем председателя Секции пик в Париже), хотя его взгляды, близкие ко взглядам конституционных роялистов, не отличаются особой революционностью. «Я антиякобинец, – излагает Сад в одном из писем свое политическое кредо, – я их смертельно ненавижу; я обожаю короля, но я питаю отвращение к былым правонарушениям; я люблю бесконечное число параграфов конституции, но иные параграфы меня возмущают; я хочу, чтобы дворянству возвратили его блеск, потому что утрата этого блеска дворянством ничему на пользу не служит; я хочу, чтобы король был вождем нации; я решительно против Национальной ассамблеи, но за две палаты, как в Англии…» ⁵ В 1793 году Сад обвиняется в «модерантизме», арестовывается и только благодаря случайному стечению обстоятельств избегает революционного трибунала. В следующем году, по ходатайству Секции пик, он добивается освобождения. В 1795 – 1797 годах, пользуясь неразберихой той поры, Сад осуществляет издание своих романов.

В продажу поступают, помимо названных «Алины и Валькура» и «Несчастий добродетели», произведения, написанные Садом в 1790-е годы: «Философия в будуаре» и его лучший роман «Преуспеяния порока». Однако свободная торговля длилась недолго. В результате известной «нормализации» нравственных принципов при Консульстве «Преуспеяния порока» конфискуются полицией в августе 1800 года, а в марте следующего года Сад как автор безнравственных произведений попадает в тюрьму, которая вскоре заменяется психиатрической лечебницей в Шарантоне под Парижем, куда Сада доставляют по требованию родственников за «распутное безумство».

Сад продолжает писать и в психиатрической лечебнице. Пишет он теперь в основном пьесы. И не только пишет. Ему удается осуществлять спектакли силами самих больных, и эти представления пользуются большим успехом. На них съезжается «весь Париж».

Несмотря на различные демарши, маркиз де Сад так и не добился освобождения. Он умер в Шарантоне 2 декабря 1814 года. В общей сложности он провел в заключении около тридцати лет, что способствовало обострению его эротических обсессий.

В одном из писем Сад ядовито описывает воображаемый совет своих судей, куда они съезжаются после распутных забав. Маркиза приводит в бешенство лицемерие блюстителей закона. Что позволено одним – запрещено другим. Так зарождается у Сада тема двойственной морали, несущая в себе зародыш ницшеанской темы «сверхчеловека».

«Биографический» садизм маркиза де Сада представляет интерес для литературного критика (не психиатра, занимающегося вопросами сексуальной патологии!) и имеет идеологический интерес лишь постольку, поскольку он дал первоначальную тематическую направленность и эмоциональную окраску творчеству Сада, но это «отклонение» не определило конечных философских выводов писателя в той же мере, в какой эпилепсия Достоевского не определила своеобразия его миросозерцания, хотя и повлияла на тональность произведений (при этом следует иметь в виду, что в отличие от эпилепсии садизм сам по себе подлежит суровому нравственному осуждению).

Итак, как мы помним, сын Сада стыдливо подверг аутодафе рукописи отца. Современная ему критика, видимо, решила продолжить начатое им дело, задавшись целью уничтожить оставшуюся часть произведений маркиза в огне негодующих статей. «Где мы? – гневно вопрошал Жюль Жанен в 1834 году, рассматривая творения Сада. – Здесь только одни окровавленные трупы, дети, вырванные из рук матерей, молодые женщины, которым перерезают горло в заключение оргии, кубки, наполненные кровью и вином, неслыханные пытки, палочные удары, жуткие бичевания. Здесь разводят огонь под котлами, сооружают дыбы, разбивают черепа, сдирают с людей дымящуюся кожу; здесь кричат, сквернословят, богохульствуют, кусаются, вырывают сердце из груди – и это на протяжении двенадцати или пятнадцати томов без перерыва; и это на каждой странице, в каждой строчке, постоянно, – о, какой же неустанный злодей!» ⁶ Подобные возгласы как раз и привели к канонизации Сада в качестве «неустанного злодея» и способствовали утверждению понятия «садизм», но, кроме того, они засвидетельствовали беспомощность критики XIX века, которой романы Сада представились хаотическим нагромождением преступных кошмаров и «порнографических» сцен. Основной просчет критиков прошлого века заключается в непонимании того, что творчество Сада находится в прямой связи с литературно-философской традицией своего времени и век Просвещения несет за него свою долю ответственности. Сад испытал на себе несомненное влияние интеллектуального антуража эпохи; в его эссе «Мысль о романах» мы находим восторженные отзывы о Вольтере, Руссо, Ричардсоне, Филдинге, аббате Прево, хотя, конечно, никого из них не заподозрить в близости идеям самого Сада. Среди писателей прошлого Сад особенно выделяет Сервантеса с его «бессмертным трудом, известным по всей земле, переведенным на все языки, который должен считаться первым среди всех романов» ⁷. Невозможно отрицать генетическую связь Сада с изысканным романом рококо, культивировавшим эротическую тематику и известным откровенными описаниями будуарных сцен; несомненно также влияние на Сада «черного романа», изобилующего жестокостями и неправдоподобными приключениями. В произведениях маркиза читатель без труда обнаружит элементы философского романа в духе литературы XVIII столетия. Есть, очевидно, смысл говорить о создании Садом некоего романа синтетического типа, впитавшего в себя различные тенденции и не сводящегося ни к одной из них.

Современные французские исследователи творчества Сада справедливо делают акцент на присутствии дидактического момента в произведениях писателя. Это дидактизм особого толка, который, словно пародируя просветительское наставничество, основывает «школу»»либертинажа» на базе философии века⁸. Значимость дидактического момента (заметим, что этот момент «дисциплинирует» художественное произведение, способствуя упорядочению его внутренней структуры) в «Преуспеяниях порока» позволила М. Бланшо в интересной работе «Разум Сада» считать роман написанным в традиции Bildungsroman (романа воспитания) ⁹. То же самое можно сказать и о некоторых других книгах маркиза, о чем свидетельствуют сами их названия: «Сто двадцать дней Содома, или Школа распутства», «Философия в будуаре, или Имморальные наставники» с весьма провокационным подзаголовком: «Диалоги, предназначенные для воспитания молодых девиц». Впрочем, те же названия свидетельствуют и об оригинальном характере воспитания. Наставникам угодно обучать своих учеников не адаптации к требованиям общественной среды, а постижению возможностей и пределов принципа «удовольствия». В связи с этим начальным этапом обучения героя-либертина Сада, или садического героя, становится воспитание чувственности, цель которого состоит в том, чтобы плотские радости приобрели доминирующее положение среди прочих потребностей индивида и чтобы стремление к наиболее полному наслаждению определило линию его поведения.

Воспитание чувственности проходит через необходимый акт совращения. Заметим, что он принципиально отличается от акта обольщения, столь часто встречаемого в эротической литературе, ибо если объект обольщения, совершенного Дон Жуаном, – потенциальная жертва, то объект совращения – будущий сообщник или сообщница. Уроки чувственности описываются Садом с педантизмом, в малейших «нескромных» деталях.

Описанием пробуждения и разжигания чувственности героини открывается, в частности, уже упоминавшийся нами роман «Преуспеяния порока», представляющий собою одну из двух частей произведения о судьбах сестер: порочной Джульетты, от лица которой ведется повествование в «Преуспеяниях порока», и добродетельной Жюстины, героини «Несчастий добродетели». Пантемонский монастырь, куда помещается родителями юная Джульетта, оказывается тайной обителью лесбиянства, и настоятельница монастыря, красавица-аббатиса, вкупе с легкомысленными послушницами, совращает героиню. При всей, однако, предрасположенности Джульетты к распутству она – очутившись в «чертоге» нимфомании и безудержного сладострастия – испытывает некоторую озабоченность, сознавая разрыв, существующий между монастырскими нравами и общепринятыми нравственными нормами поведения. Г-жа Дельбен (так зовут аббатису), не чуждая философским знаниям века – поклонница Гольбаха – и умеющая их использовать в своих интересах, спешит рассеять сомнения Джульетты. Она отказывает обществу в праве суда над распутством, находя потребность в чувственных наслаждениях естественной. Нравственные требования среды рассматриваются ею как наслоение бессмысленных стеснительных «предрассудков». Открывая своеобразную «охоту» на предрассудки, аббатиса, а вместе с ней и другие садические герои доискиваются до «корня зла» – христианства и, в более общем виде, идеи бога. «Идея подобной химеры (то есть бога. – В. Е.)… – декларирует Дельбен, – это единственная ошибка, которую я не могу простить человеку». Проклятья божеству со стороны садического героя достигают порой такой страстности и силы, что в среде исследователей творчества Сада возник вопрос: не служат ли эти богохульства негативно выраженной потребностью, испытываемой как персонажами Сада, так и им самим, в трансцендентности? Думается, однако, что садический герой абсолютно чужд карамазовским терзаниям. Бог неугоден ему, будучи помехой на пути осуществления им своих капризов, и садический герой, последовательный трезвый атеист, «отставляет» бога в сторону, но сам по себе этот жест в атмосфере XVIII века (век Просвещения, несмотря на свое вольнодумство или, точнее, своих вольнодумцев, не был, как известно, веком безбожия) не мог не вызвать в герое эмоционального напряжения; отсюда – «взвинченный» голос садовских персонажей.

Когда христианская мораль лишилась своего обоснования и сделалась «химерической», садический герой доканчивает дело своего раскрепощения, апеллируя, сообразно с принципами эпохи, к природе. Делается это следующим образом: положим, садического героя не устраивает чрезмерное развитие той функции сексуальной жизни, которая связана с продолжением рода. В таком случае он указывает на то, что природа совершенно не заинтересована в человеческом существовании на Земле и столь же спокойно отнеслась бы к исчезновению рода человеческого, сколь – к исчезновению каких-нибудь кроликов.

1. »Magazinelitteraire», N 70, p. 31. [↩]
2. Цит. покн. «Le marquis de Sade», Librairie Armand Colin, Paris, 1968, p. 243.[↩]
3. Marquis de Sade, Lettres choisis, Col. 10 – 18, Plon, Paris, 1970, p 58,[↩]
4. Marquis de Sade, Lettres choisis, p. 76.[↩]
5. Цит. покн. J.-J. Brochier, Sade, Editions Universitaires, Paris, 1966, p. 26.[↩]
6. D.-A.-F. de Sade, Idee sur les romans, Paris, 1878, p. XVII-XVIII.[↩]
7. Marquis de Sade, Idee sur les romans, p. 17.[↩]
8. J. Fabre, Sade et roman noir, «Le Marquis de Sade», p. 275.[↩]
9. См. M. Blanchot, Lautreamont et Sade, 10 – 18, Paris, 1967, p. 69.[↩]