«Любовник леди Чаттерли»: опыт межкультурного изучения

Автоперевод с английского Натальи Рейнгольд статьи «Lady Chatterley’s Lover» of the Cultural Crossways / Natalya Reinhold. «Lady Chatterley’s Lover» of the Cultural Crossways // D.H. Lawrence. Firenze e la sfida di Lady Chatterly: Il corpo, la fiamma, il desiderio / A cura di Serena Cenni e Nick Ceramella. Atti del convegno internazionale. Edizioni dell’Assemblea 40. Regione Toscana: Consiglio Regionale, 2010.

Вопреки многочисленным изменениям литературной моды и издательской конъюнктуры, роман Д. Г. Лоуренса «Любовник леди Чаттерли» оказался одним из произведений литературного мейнстрима в мировой культуре ХХ века; он и поныне представляет собой «твердый орешек» для той части человечества, которая озабочена поиском свободы и «экзистенции» (existingness)¹ души и тела. Об этом говорят отклики современных британских писателей, например, книга Э. Берджеса «Пламя бытия: жизнь и творчество Д. Г. Лоуренса² (1985), эссе Фаулза «»Человек, который умер»: комментарий»³ (1992) или замечания Мартина Эмиса, сделанные им во время интервью автору этих строк.

Так, Фаулз в вышеупомянутом эссе не скупится на комплименты в адрес Лоуренса — великого писателя: «Я по-прежнему не могу снизить Лоуренсу цену, как то, похоже, все чаще ожидается в наши дни от любого читателя. Он остается для меня величиной поистине огромной как в контексте Викторианской эпохи, так и наших дней, этаким Эверестом среди обычных гор; значимость его творчества можно сравнить с богатствами таких старинных столиц мира, как Рим или Париж, или же с неким бесценным видом растений — скажем, из числа дубовых или первоцветов, которые слишком важны для нашего мира, чтобы их можно было сбросить со счетов. Лоуренс бесконечно велик; его можно, конечно, и критиковать, и презирать, но лучше бы делать это достойным образом. Ни жалкие насмешки и хихиканье, ни принятый в наши дни «пекснифианизм»⁴ тут не пройдут»⁵.

Фаулзу вторит Мартин Эмис, полагая, что многим обязан Д. Г. Лоуренсу, — во всяком случае, вот что он ответил на мой вопрос во время интервью, взятого в 1999 году:

Н. Р. А как возник замысел «Лондонских полей»?

М. Э. «Каждый убийца ищет жертву»: это Бёркин из «Влюбленных женщин» Д. Г. Лоуренса. Увидев эту фразу на странице, я подумал: «Спасибо тебе, Дэвид Герберт». Хоть в начале я и высказал какие-то сомнения на его счет, но он вновь и вновь всплывает в моем подсознании. Он живет во мне, это определенно. Постоянно возвращается⁶.

Если же смотреть шире, то значимость творчества Лоуренса обнаруживается (рискнем сделать такое предположение) тогда, когда в обществе и в культуре происходят серьезные изменения, — так случилось, например, в наши перестроечные 90-е, когда в 1989 году был впервые опубликован полноценный русский перевод романа «Любовник леди Чаттерли». Как известно, перестройка сопровождалась шумным открытием многих идеологических шлюзов, и отказ от запретных тем в литературе совпал по времени, в частности, с журнальной публикацией перевода лоуренсовского романа, который до той поры был недоступен отечественному читателю. Тот факт, что роман был написан в 1928 году в Италии (точнее, во Флоренции), кажется, только привносит в это произведение особую межкультурную интригу, — ведь Италия, как известно, «приютила» многих русских писателей и поэтов: вспомнить Гоголя, Тургенева, Герцена, Блока, Горького, Бунина, Цветаеву, для которых Италия стала символом культуры и свободы⁷. Впрочем, чем именно объясняется особая популярность этого романа среди русских читателей, — действительно ли дело в межкультурной подоснове этого произведения, или же причина кроется в его эротической стороне, — сказать трудно.

В предлагаемой статье роман Лоуренса рассматривается в трех плоскостях: на уровне анализа текста, на уровне читательской рецепции и с точки зрения межкультурного взаимодействия оригинала и перевода. Вначале предлагается вспомнить знаменитые лоуренсовские приемы диалогического повествования, повтора и открытой структуры текста как способа реализации «неписаного пространства» (an unwritten space)⁸ читателя. Далее обратимся к четырем русским переводам «Любовника леди Чаттерли», опубликованным в 1932, 1989, 1991 и 2000 годах, — посмотрим, как русские переводчики, обремененные знанием места и значения культуры Италии, использовали этот опыт в процессе перевода «флорентийского» романа английского прозаика. В завершение попытаемся определить, какие аспекты романа представляются особенно важными с межкультурной точки зрения и насколько они поддаются переводу.

Возвращаясь к мнениям английских романистов о Лоуренсе, приведенным в начале статьи, хочу обратить внимание читателей на одну любопытную подробность: очевидно, что и для Фаулза, и для Мартина Эмиса Лоуренс интересен как прозаик, писавший об экзистенциальной и психологической сторонах жизни. Характерно, что Фаулз связывает лоуренсовскую «экзистенцию», понятую как ощущение «полноты бытия» или «ощущения себя живым всем своим существом», с любовью писателя к Средиземноморью: «…ненависть Лоуренса по отношению к холодному, «чрезмерно цивилизованному» северу — и в первую очередь к Англии и Северной Америке — произрастает именно из того ощущения, что нам сильно не хватает способности хоть как-то воспринимать эту («экзистенцию». — Н. Р.) (existingness), ибо мы ведем себя так, словно не можем поверить, что она вообще есть <…> Одна из самых известных попыток Лоуренса выразить идею «общей природы» вещей — это рассказ «Солнце», также относящийся <…> ко времени его окончательного возвращения в Европу, на берега столь любимого им Средиземного моря»⁹.

Взгляд Фаулза на Лоуренса как на художника, воспевшего «чувство жизни» под солнцем Италии, вполне выражает представление современных британских читателей о Д. Г. Лоуренсе, даже если сделать поправку на некоторую субъективность фаулзовской оценки: кто-то скажет, что в ней проявляется не столько Лоуренс, сколько сам Фаулз, любивший соотносить «чувство жизни» со Средиземноморьем (см. его роман «Маг» 1965 года). Как бы то ни было, сегодня британцы воспринимают Италию, что называется, «по Лоуренсу», — они ценят в итальянцах «полноту бытия», «ощущения себя живым в каждой клеточке», раскрепощенность души и тела в противоположность остальному миру, где торжествует «бесчувственная машина».

В связи с темой статьи возникает «русский» вопрос: как русские воспринимают Лоуренса и Италию? Есть ли что-то общее между тем, как воспринимает Италию гипотетический русский читатель, и тем, как смотрел на Италию Лоуренс? Если есть, то что? — «экзистенция», «чувство жизни», или что-то другое?

Любые обобщения такого рода, конечно, относительны, и все же позволю себе предположить, что если и есть что-то общее между тем, как на Италию смотрел Лоуренс и как воспринимают ее «русские» (при всей неопределенности этого последнего обобщения), то оно лежит в области свободы — неискоренимого чувства свободы, которое присуще и каждому отдельному итальянцу, и всем итальянцам вместе; оно привлекает нас в итальянцах гораздо сильнее, чем «экзистенция», которой придается философский и психологический смысл. Одним из подтверждений этого служит английский перевод рассказа И. Бунина «Господин из Сан-Франциско» (1915), выполненный совместно Лоуренсом и С. Котельянским в 1922 году. Оставляя в стороне подробности сравнительного анализа оригинала и перевода, сошлюсь на некоторые результаты текстологического изучения поправок, внесенных Лоуренсом в рукопись, которую удалось недавно раскрыть¹⁰: в описании богатых пассажиров трансатлантического парохода есть описка по Фрейду — вместо слова «deck» (палуба) Лоуренс поставил слово «dead» (мертвые); в изображении простых итальянцев Лоуренс-редактор усилил мотив полного отсутствия какого-либо сервилизма по отношению к богатым и сильным мира сего, — речь идет об эпизоде в гостинице на Капри, когда Луиджи комичнейшим образом копирует снисходительную манеру богатого «господина из Сан-Франциско», только что скончавшегося от апоплексического удара.

Разумеется, не только Бунина привлекала человечность и раскованность итальянцев. Схожие наблюдения находим у Бориса Зайцева, в его книге об Италии, изданной в 1923 году в Берлине: посвящая Флоренции отдельную главу, русский писатель создает образ города, в котором смешались все краски человеческой природы, разнообразные оттенки культур. На бумагу так и просится картина воображаемой встречи Лоуренса и Бориса Зайцева: в 1920 году они вполне могли бы встретиться во Флоренции, — интересно, что сказали бы они друг другу о своей жизни в этом городе? (И, кстати, на каком языке шел бы разговор?) В своем письме сестре Аде Кларк от 24 ноября 1919 года, отправленном из дома № 5 на площади Ментана, Лоуренс писал: «Флоренция прекрасна, жизнь бьет ключом, всего в избытке!»##Цит. по: The Letters of D. H. Lawrence. Vol. 3. 1916-1921/ Ed. by J.T. Boulton and Andrew Robertson. Саmbridge: Cambridge U. P., 1984.

1. Fowles John. Commentary on «The Man Who Dies» / Fowles John. Wormholes: Essays and Occasional Writings / Ed. and Introd. Jan Relf. London: Jonathan Cape, 1998. P. 235. [↩]
2. Burgess Anthony. Flame into Being: The Life and Work of D.H. Lawrence. New York: Arbor House, 1985. [↩]
3. Fowles John. Op. cit.[↩]
4. По имени лицемера Пекснифа, персонажа романа Ч. Диккенса «Мартин Чезлвит». [↩]
5. Цит. по: Фаулз Джон. Кротовые норы / Пер. И. Бессмертной, И. Тогоевой. М.: АСТ, 2004. С. 178-179. [↩]
6. Рейнгольд Наталья. Мартин Эмис: «Реальность покорно следовала за мной» // Вопросы литературы. 2001. № 5. С. 157.[↩]
7. См., например, стихотворение Блока «Флоренция» (май 1909 года).[↩]
8. Iser Wolfgang. The Reading Process: A Phenomenological Approach // Modern Criticism and Theory / Ed. by David Lodge. London, New York: Longman, 1991. P. 213. [↩]
9. Цит. по: Фаулз Джон. Кротовые норы. С. 183.[↩]
10. D. H. Lawrence Manuscripts: LaL10, in Department of Manuscripts and Special Collections, Nottingham University Library; см.: Reinhold Natalya. A Travel Imagined // Etudes Lawrenciennes. 2007; Рейнгольд Наталья. Бунин и модернисты: загадка ноттингемской рукописи // Вопросы литературы. 2007. № 5. [↩]