Литературный процесс через призму журналистики
«Русская литература и журналистика начала XX века. 1905 -1917. Большевистские и общедемократические издания», М., «Наука», 1984, 353 с; «Русская литература и журналистика начала XX века. 1905 – 1917. Буржуазно-либеральные и модернистские издания», М., «Наука», 1984, 368 с. Ответственный редактор Б. Бялик.
В дальнейшем в тексте книги обозначены цифрами I, II.
Рецензируемые книги завершают коллективный труд ИМЛИ о русской литературе и журналистике конца XIX- начала XX века. Первые две книги, хронологически охватывающие 1890 – 1904 годы, проанализированы на страницах «Вопросов литературы» Л. Долгополовым1. Появление третьей и четвертой книг делает необходимым, однако, осмысление не только материала, вошедшего в них, но и всей картины литературного развития России начала XX века, увиденной через призму журналистики.
Журналистика XX века, долгое время изучавшаяся выборочно, привлекает внимание не только историков печати, но и специалистов других областей – вплоть до естественных наук. Именно периодические издания, на страницах которых публиковались литературные новинки и осмыслялось литературное развитие эпохи, стали предметом коллективного исследования.
Сама попытка воссоздать историко-литературный процесс, рассмотреть все многообразные явления искусства начала века через призму журналистики предпринимается впервые. В этом своеобразие рецензируемого издания. Но главной целью обращения литературоведов к печати было не воссоздание системы литературной журналистики, а стремление по-новому увидеть литературное развитие начала XX века. Забегая вперед, хочется отметить, что прежнее знание дооктябрьского литературного движения, зафиксированное в серии книг «Русская литература конца XIX – начала XX в.», в книге «Литературно-эстетические концепции в России конца XIX – начала XX в.», во многом уточнено и конкретизировано в коллективном труде «Литературный процесс и русская журналистика конца XIX – начала XX века».
В первой серии коллективных трудов шел поиск закономерностей основных хронологических этапов литературы начала XX века, были выделены черты ведущих направлений в литературе и прослежена борьба этих направлений, наконец, даны творческие портреты крупнейших писателей. Говоря несколько упрощенно, пафосом книг «Русская литература XIX – начала XX в.» было «разведение» различных литературных тенденций, изучение их в некоей обособленности.
Однако за прошедшее время актуальными стали другие задачи, одна из них – выявление общих закономерностей в искусстве начала XX века, установление не только различий, но и сродства в исканиях несходных писателей.
Наиболее продуктивной и потому наиболее притягательной для историков литературы начала XX века стала оформившаяся в конце 70-х – начале 80-х годов концепция В. Келдыша и Л. Долгополова о «промежуточных явлениях», в которой акцент делался не только на борьбу, но и на диалог (хотя и «немирный») литературных направлений рубежа веков.
Не случайно пафосом новых книг, посвященных литературному процессу и русской журналистике, стало желание рассмотреть сложные явления в искусстве начала века во взаимосвязи, стремление определить суть «немирного диалога» литературных направлений.
Это оказалось возможным именно потому, что знакомство с литературной политикой журналов выявило сосуществование в них противоречивых, порой взаимоисключающих тенденций: например, под обложкой одного в целом реалистической ориентации «Журнала для всех» сходились реалисты и символисты, а на страницах модернистских «Весов» начинался бой против Вяч. Иванова и других петербургских символистов.
Как отмечается во введении ко всем книгам рецензируемого издания, журналистике начала XX века было присуще «ослабление связей между общеидеологической платформой издания и непосредственно зависимыми от нее отделами, с одной стороны, и художественным- а иногда и литературно-критическим – отделом – с другой» 2.
Рассмотрение литературного процесса в зеркале журналистики позволило избежать огрубления связей общественной жизни и искусства, снять «ярлыки» с имен ряда писателей и критиков, установить новые литературные репутации. Благодаря изучению литературного процесса через такую «единицу», как журнал, удалось отойти от стереотипных представлений не только об отдельных личностях, но и целых эпохах. В первую очередь это касается литературного развития 1905 – 1917 годов, которому непосредственно и посвящены рецензируемые книги. Авторы издания перешли от констатации сложности и противоречивости литературного развития между двух революций к достоверному его изучению. И если у прежних исследователей годами вырабатывалось недоверие к исканиям конца 900-х – начала 10-х годов в области искусства (исключение делалось лишь для немногих писателей), то в рецензируемых книгах утверждается значительность художественных открытий 1905 – 1917 годов.
Идея неоднородности, многоликости литературного процесса – объединительная для двух книг «Русская литература и журналистика начала XX века». Коллективом авторов двигало нежелание во имя зачастую ложно понимаемой концептуальности ради концептуальности ограничить свои выводы заранее заложенными установками. И такое доверие к материалу – журналистике – обернулось выигрышем.
Это касается в первую очередь анализа большевистских изданий, на страницах которых ставились проблемы литературного развития. Вообще говоря, большевистские печатные органы изучены довольно основательно. Но тем успешнее В. Максимова (в статье о «Новой жизни» и «Вестнике жизни» и в статье о «Правде»), И. Ревякина (в работе о «Мысли» и «Просвещении»), И. Усок (в статье о «Звезде» и «Невской звезде») справились с трудной задачей, стоявшей перед ними: выявить новые грани в знакомом материале. Так, В. Максимова, например, опровергла расхожее мнение, опирающееся на утверждение мемуариста М. Лядова, будто «с приездом В. И. Ленина все декаденты и «без пяти минут большевики» исчезли из редакции и со страниц «Новой жизни» и что Ленин «требовал «выгнать» из газеты Минского, Львова, Гиппиус, Тэффи и др.». Как отмечает В. Максимова, во-первых, «З. Гиппиус вообще не принимала участия в «Новой жизни», во-вторых, «другие писатели, названные Лядовым, продолжали печататься и при В. И. Ленине» (I, стр. 20). Эта корректировка существенна не только потому, что упраздняет ошибку, кочующую из одной работы в другую, но и потому, что позволила сделать знаменательный вывод об отсутствии сектантства, широте и одновременно принципиальности программы большевистского издания: «…Дело было не в том, к какой литературной группировке принадлежали те или иные писатели, а в направлении их произведений, в мере их приближения к правильному пониманию современных событий» (там же).
Вместе с тем литературное развитие начала XX века отличается резкой непримиримостью: литературно-эстетическая борьба отражала острую социальную конфликтность эпохи, особенно это относится ко времени «между двух революций», когда так явственно обозначился классовый антагонизм в русском обществе. Однако столкновение идей писателей разных направлений сочеталось в искусстве начала века с выходом, порой неосознанным, крайне несхожих художников к совпадающим путям в искусстве.
Рассматривая номер за номером журналы начала века, авторы убедительно проследили процесс не только отталкивания, но и взаимопроникновения ведущих литературных направлений. Этот процесс проявился на страницах общедемократических изданий «Образование» и «Современный мир», которые в литературном отношении стояли в основном на реалистической платформе. Оба журнала играли важную роль в литературном движении начала века.
Любопытно, что и в истории «Образования» (впервые прослеженной А. Ермаковым), и в истории «Современного мира» (исчерпывающе изученной Л. Скворцовой) переломными были 1907 – 1908 годы. С 1907 года «Образование» меняет свою ориентацию – в числе его редакторов появляется М. Арцыбашев, с 1908 года привычными становятся новые для журнала имена К. Бальмонта, А. Блока, В. Брюсова, мелькают имена Д. Мережковского, З. Гиппиус. В 1907 – 1908 годах на распутье оказался и «Современный мир»: в нем печатались писатели «знаньевского» крута и деятели «нового искусства». Так, в N 2 журнала за 1907 год рядом с продолжением «Санина» Арцыбашева помещено стихотворение Брюсова «Хвала человеку». Затем идут рассказ Тана (В. Богораза) «Ночной поход» и отрывок из повести С. Сергеева-Ценского «Бабаев». В том же номере «Современного мира» – «Гамбринус» А. Куприна. Но, как показано А. Ермаковым и Л. Скворцовой, совмещение под одной обложкой столь разных имен было взрывоопасным: в 1909 году заканчивает свое существование «Образование», в уходом из редакции журнала Е. Ляцкого возвращается на прежние позиции «Современный мир». История этих двух журналов показала, сколь острой оставалась борьба литературных направлений, даже если она проходила в условиях сосуществования разных художественных систем.
Но литературный процесс конца 900-х и особенно 10-х годов выявил и иное…
История возникновения и упадка «Современника» в этом отношении весьма показательна. (Отошлем читателей за характеристикой общественно-политической стороны издания непосредственно к статье К. Муратовой и остановимся на вопросах литературы.)
К. Муратова приводит знаменательное письмо основателя «Современника» А. Амфитеатрова Горькому, в котором так определялась литературная платформа журнала: «Общеходовых, затрепанных, модернистских и т. п. имен не будет ни одного» (I, стр. 162). Хотя «в программе «Современника», – как пишет К. Муратова, – говорилось о верности реализму, не ограниченному в своем творческом развитии», художественная программа «Современника»»не вызывала у молодых литераторов стремления сотрудничать в новом периодическом органе» (I, стр. 164).
Особенно уязвимым оказался в «Современнике» отдел поэзии: журнал объявил, что современная реалистическая поэзия слаба, но издание скорее откажется от поэзии вообще, чем обратится к творчеству модернистов. В результате лирика была представлена в «Современнике» лишь поэтами эпигонского толка.
Все это привело к падению подписки на журнал и к его неминуемой реорганизации, вызванной в большей степени недовольством читателей литературной платформой издания: сначала в журнал приходит В. Миролюбов – человек «просимволистских» эстетических взглядов, затем, после ухода Амфитеатрова, – Е. Ляцкий, с именем которого уже была связана надежда на обновление другого издания – «Современного мира», Как и в случае с «Современным миром», Е. Ляцкий не помог «Современнику» преодолеть кризис (из редакции выходит Горький, недовольный эклектизмом журнала). Однако напрашивается вывод: если попытка свести в одном издании писателей различных направлений была в начале 10-х годов обречена на неудачу («Современный мир», «Образование»), то и издание журнала без учета новейших достижений в прозе и особенно поэзии уже было невозможным.
Это сказалось и в истории двух ведущих журналов буржуазно-либерального толка – «Вестника Европы» и «Русской мысли», воссозданной М. Никитиной. Оба эти издания имели репутацию «солидных», что объяснялось их эстетическим консерватизмом. Любопытна в связи с этим эволюция ведущего критика «Вестника Европы» Е. Ляцкого: в начале 900-х годов он огульно отрицал новейшие искания русского искусства, чем вызвал едкие нападки Брюсова со страниц «Весов», в 1906 году Ляцкий помещает в «Вестнике Европы» положительную рецензию на брюсовский сборник «Венок» и приглашает затем символиста сотрудничать в журнале. И хотя из-за публикации Ляцким в «Вестнике Европы» статьи «Вопросы искусства в современных его отражениях», в которой автор заявил себя сторонником новейшей литературы, ему было предложено оставить редакцию, после революции 1905 года «в литературной критике журнала пересматриваются старые оценки, уделяется значительно больше внимания художественной современности» (И, стр. 25).
Если перегруппировка ведущих литературных сил сказалась в «Вестнике Европы» лишь в критическом отделе и менее ощутимо в беллетристическом, то в «Русской мысли» обновление литературы отпечаталось на всем облике журнала. М. Никитина справедливо полагает, что о «Русской мысли» под редакцией В. Гольцева и «Русской мысли» под редакцией П. Струве (1907 – 1917 годы) «следует говорить как о разных, хотя и одноименных изданиях» (II, стр. 26). Чтобы «вытянуть» беллетристический отдел, Струве пригласил заведовать им Брюсова. Исследователь полноправно выделяет «брюсовский период» в истории «Русской мысли»: Брюсов противостоял коммерческому подходу к изданию, не только расширил отдел беллетристики, «но и внес существенные изменения в его содержание, характеризующиеся повышенным вниманием к качеству публикуемых художественных произведений и критических статей, а также к архитектонике каждого номера журнала» (II, 31 – 32).
Так произошел своеобразный парадокс: эстетический, художественный, наконец, журналистский и издательский опыт символизма пришел на помощь традиционному толстому журналу.
Заслугой авторов коллективного труда является то, что в нем впервые, пусть пока и неполно, охарактеризована модернистская печать России начала XX века: к «Северному вестнику», «Миру искусства», «Новому пути», «Вопросам жизни», представленным в предшествующих книгах, в последней книге серии добавлены статьи о «Весах», «Золотом руне», «Перевале», «Трудах и днях», «Аполлоне».
Современная наука, не сбрасывая со счетов то, каким сложным и противоречивым явлением был русский модернизм, пришла к убеждению, что без многих имен деятелей «нового искусства» картина литературного развития будет неполной. Симптоматично и другое: сегодня становится понятно, что без исследования эстетики символизма не понять путь Блока, Брюсова, без изучения акмеизма – путь Ахматовой, без изучения эстетики футуризма – путь Маяковского.
Осознать же противоречивость, неоднородность модернизма помогает знакомство с модернистскими журналами, так как «новое искусство» заявило о себе именно с их страниц.
В рецензируемых книгах обозначались два подхода к изучению модернистской журналистики. Первый связан с воссозданием истории существования журналов, он смыкается с методом изучения печати историками журналистики. При втором подходе история журнала как бы несколько отходит на задний план, основное внимание сосредоточено на литературном движении (статьи И. Корецкой об «Аполлоне»).
Было бы несправедливо противопоставлять эти два подхода, и тот и другой сопряжены с тем, что модернистская литература изучена не до конца.
Казалось бы, журнал «Весы» достаточно изучен, но это ощущение ошибочно… «Весы» – тонкий по типу журнал – был чрезвычайно насыщен литературным материалом. Все в «Весах» – статьи и рецензии, обзоры и заметки – работало на программу издания.
Полностью прочесть «Весы» еще предстоит современным исследователям. Статья Д. Максимова и А. Лаврова является еще одним приближением к этому прочтению. Исследователи уточнили многое в понимании роли «Весов» в литературном процессе. Так, конкретизировано представление о литературной платформе «Весов». В ряде статей прошлых лет брюсовский журнал рассматривался как издание, движимое исключительной неприязнью к реалистам. Однако, отмечают авторы статьи, лишь на первом объединительном этапе «творческое самоутверждение»»Весов»»определялось в борьбе с враждебными ему идейно-художественными направлениями, прежде всего с демократическим реализмом». На втором этапе «Весы» были погружены во внутрисимволистскую полемику, а на третьем этапе существования журнала в условиях «диффузных» процессов между модернистскими и реалистическими течениями полемическая линия «Весов» пошла на спад» (II, стр. 72).
Это не означает, что в «Весах» была размытая программа: по замечанию авторов, «Весы» были первым периодическим изданием, полностью исключившим со своих страниц художественные произведения чуждых литературных направлений. Однако самоопределение литературной платформы журнала шло в русле символистских концепций искусства. И здесь нередко обозначался изъян в его литературных установках.
В статьях о символистских изданиях затронуто немало сюжетов, не существенных для литературного процесса в целом, но необходимых для понимания эволюции символизма и истории журналов. Так, очевидна бесперспективность полемики «Весов» с «Золотым руном» и «Перевалом» о так называемом мистико-анархизме. Но думается, что эта полемика, реконструированная А. Лавровым в деталях, окажется важной не только для комментария к истории модернистской журналистики, но и для определения новых граней литературного процесса начала века.
В ином ключе, как уже отмечалось выше, решена статья об «Аполлоне»: в ней, вероятно, сознательно оставлены в стороне архивы, обширный фактологический материал ради обнаружения основных концепций журнала. Работа И. Корецкой помогает уяснить многолетний спор: является ли акмеизм новым по отношению к символизму течением в искусстве начала века, или он был одной из группировок символизма?
Из статьи И. Корецкой можно сделать вывод о том, что и расхожее определение «Аполлона» как печатного органа акмеистов требует осторожности: журналом акмеизма «Аполлон» стал лишь с конца 1912 года, когда С. Маковский пригласил Н. Гумилева заведовать литературным отделом. На первых же порах (с 1909 года) «литературный отдел «Аполлона», намеренно многопланный и весьма пестрый, запечатлел последний этап символистской эстетики и творчества и оформление нового течения – акмеизма» (II,. стр. 215). Переплетение «исходных» требований модернизма 90-х годов с новыми задачами искусства, осознанными после 1905 года, характеризует первые программные выступления «Аполлона». Первоначально Вяч. Иванов, А. Белый, другие символисты играли заметную роль в «Аполлоне». Причем притяжение и отталкивание символистских и акмеистических тенденций принимало неожиданные формы. Это проявилось и в том, что, как отмечает И. Корецкая, в «Аполлоне» ощутимо «стремление размежеваться с миром Анненского» (II, стр. 223). Оно было присуще и М. Кузмину, и одновременно М. Волошину, Г. Чулкову, Вяч. Иванову.
Самоопределение акмеизма, ускоренное кризисом символизма, не могло, однако, не вызвать резкого противостояния с лидерами символизма. Это отчетливо проявилось в N 1 «Аполлона» за 1913 год, в котором помещены манифесты С. Городецкого и Н. Гумилева. И. Корецкая делает вывод об «Аполлоне»: «Литературное значение журнала было уже. Но в нем запечатлелись характерные черты русского литературного процесса 1910-х годов…» (II, стр. 256). Думается, вывод этот в свою очередь уже концепции, развернутой самой же И. Корецкой, Хотя сегодня представляется не до конца точной концепция В. Жирмунского о «преодолении» акмеистами символизма, хотя акмеизм и связан генетически с символизмом, статья И. Корецкой побуждает понять эстетическую и художественную самостоятельность акмеизма. То же общее в эстетике, что было и у символистов и у акмеистов, являлось знаком общих черт русского модернизма 10-х годов в целом.
Чертой литературного процесса начала века было возрождение альманахов. Первыми здесь были символисты, обозначившие в названии своих альманахов – «Северные цветы» – перекличку с другим «альманашным веком» – 20-ми годами XIX века. В рецензируемых книгах прослежена судьба нескольких сборников: писателей реалистической ориентации – «Знания» и «Слова», модернистских альманахов издательства «Шиповник» (все три статьи написаны В. Келдышем), коммерческих сборников «Земля» (статья А. Тарасовой).
Казалось бы, история сборников товарищества «Знание» хорошо известна. Однако ощущение изученности этой проблемы возникало лишь потому, что мы, как и в случае со всем литературным процессом начала XX века, часто распространяем представление о сборниках «Знания» 1904 – 1907 годов на все годы их существования, тогда как период после 1908 года «отмечен противоречиями в деятельности товарищества, постепенным ее ослаблением» (I, стр. 228). Уменьшается количество выпущенных книг, падают тиражи. Из ведущих участников издания после 1909 года остаются лишь И. Бунин и С. Гусев-Оренбургский.
Как отмечает В. Келдыш, решающими причинами упадка «Знания» были усилившееся официальное преследование прогрессивной печати, спад читательского интереса к литературе социологических вопросов и политических проблем, наконец, подорванное финансовое положение издательства, отсутствие Горького и Пятницкого.
Определенное значение имела размолвка 1907 года между Горьким и Л. Андреевым по поводу модернистов: Андреев согласился по просьбе Горького редактировать книжки «Знания», но при условии приглашения в сборники Блока, Сологуба и других модернистов. Горький, не споривший «о собственно художественных заслугах модернистов» и заметивший по этому поводу, «что история скажет им спасибо», тем не менее отверг предложение Андреева. Как пишет В. Келдыш, Горький «был прав, не приемля уязвимого противопоставления демократизма свободе мысли… Но был неправ, заключая в одни скобки Сологуба и Блока… упрекая всю представляемую ими литературу в том, что она поет «панихиду российской революции»…» (I, стр. 257). В. Келдыш делает затем убедительный вывод о том, что сотрудничество с теми модернистами, «которые шли навстречу новому… не повредило бы сборникам «Знания», но усилило бы их» (I, стр. 262).
Целый ряд названных выше причин привел к образованию новых издательств – «Шиповника» с Андреевым и позже (1912 год) – «Слова» с В. Вересаевым во главе. В «Слове», пишет В. Келдыш, «предстали новые пути реалистического движения (по отношению к «знаньевскому» реализму), вызванные к жизни общественно-литературной ситуацией 10-х годов» (I, стр. 280).
Особое значение для понимания литературной ситуации 10-х годов имеет работа В. Келдыша об альманахах «Шиповника». Автор справедливо видит уязвимость общераспространенной точки зрения на эти альманахи как на явление упадка литературы в том, что она «явно недостаточно учитывает разнородность и противоречивость издания» (II, стр. 257). В «Шиповнике» сотрудничали и реалисты А. Толстой, М. Пришвин, А. Чапыгин, Тан (Богораз), и модернисты Ф. Сологуб, А. Блок, В. Брюсов, Н. Минский, С. Городецкий. Как пишет В. Келдыш, «модернистская тенденция, наиболее влиятельная в альманахах, встречалась с другими». Это определило «основной признак издания – именно «смешанность» (II, стр. 259). Исследователь считает недостаточным и определение платформы «Шиповника» критикой 10-х годов лишь как эклектической. В. Келдыш видит в альманахах «Шиповника» отражение более сложного процесса: «…Возникали отдельные художественные явления на стыке систем, отличающиеся своеобразно двойственной природой – переходной, «промежуточной» (II, стр. 261). Характерный пример – творчество Л. Андреева, Б. Зайцева, А. Ремизова. И показательно, что самый внушительный «количественный» вклад в альманахи «Шиповника» внесли именно эти писатели. Восстановление репутации альманахов «Шиповника» чрезвычайно продуктивно: оно вообще предостерегает от непроверенных оценок, когда на одну доску ставятся истинные – пусть и противоречивые, драматичные – искания писателей модернистской ориентации и потуги создателей коммерческой литературы.
В. Келдыш зафиксировал тот многозначительный факт, что «Шиповник»»отмежевался и от наиболее вульгарного из упадочных течений, связанного с именами М. П. Арцыбашева, А. П. Каменского, В. К. Винниченко» (II, стр. 262). Писатели этого толка, активно эксплуатировавшие художественные открытия литературы начала XX века, сосредоточились в коммерческом сборнике «Земля», исследованном А. Тарасовой.
Журналистика эпохи между двух революций представлена в рецензируемой книге еще одним кругом изданий – оппортунистического направления. Эти издания, знакомые историкам и отчасти изученные ими, впервые рассмотрены в обзоре И. Баскевича в свете не только различий идеологических платформ, но и «пестроты воззрений на литературу и искусство» (I, стр. 309). Показав основные направления литературной политики газеты меньшевиков «Начало», изданий группы «Вперед», ликвидаторской газеты «Луч» и журнала «Борьба», И. Баскевич делает крайне любопытный вывод, выявив тем самым перспективный срез будущего изучения литературных связей начала века и 20-х годов: одним из истоков «вульгарного социологизма», упрощенчества, сектантства, пренебрежительного отношения к культурному наследию, затруднившего развитие послеоктябрьского искусства, «явились «концепции» и «теории», высказывавшиеся в оппортунистической периодике дооктябрьского времени» (I, стр. 341).
Из-за недостатка места приходится лишь упомянуть своего рода «маленькие энциклопедии» – обзор Л. Евстигнеевой по сатирическим и юмористическим изданиям и Л. Иокар – по театральной журналистике, без которых представление о литературном развитии начала XX века было бы неполным.
Так, опираясь на журналы, газеты, альманахи, авторы рецензируемых книг дали свою – во многом новую – картину литературного процесса 1905 – 1917 годов.