Литературное наследство. Том 100. Кн. 2, 3. Чехов и мировая литература

Перерыв между первой, и двумя недавно вышедшими книгами чеховского тома «Литературного наследства» составил восемь лет. Его содержание теперь дополнено обзорами по странам Европы¹, Северной Америки (США и Канада), Австралии – во второй книге, и по странам Востока, Азии и Африки – в третьей². Хронологический диапазон – почти весь XX век. Завершает этот трехчастный том раздел «Чехов в переписке с переводчиками» (в него вошли ранее не публиковавшиеся письма к писателю), а также указатель иллюстраций, имен и упоминаемых произведений Чехова во всех трех книгах.

Существуют специфически чеховские темы, которые, так или иначе, обсуждались на протяжении всего XX века. Один из таких «краеугольных камней» – проблема автора.

Несколько лет назад в интеллектуальном клубе «Что? Где? Когда?» знатокам был задан примерно такой вопрос: «Как относился Чехов к своим героям?» Было предложено три варианта ответа: любил, не любил, был равнодушен. Во время обсуждения стало ясно, что этот, в общем-то, прозрачный и простой вопрос поставил знатоков в туник.

Судя по сборнику «Чехов и мировая литература», мнения о Чехове, его авторской позиции в разные времена и в разных странах были часто противоположными:

– Чехов сострадающий, с «чарующей, несколько виноватой улыбкой»³ (II, 45) и Чехов медик, бесстрастно анатомирующий «гнойные язвы буржуазно-помещичьего строя» (И, 99);

– Чехов-бытописатель и натуралист/создатель «исторического альбома русской жизни» (II, 95) и Чехов-символист и предтеча театра абсурда;

– Чехов-буревестник революции и Чехов-плакальщик уходящего мира;

– Чехов-оптимист, призывающий к действию и верящий в прогресс и Чехов-пессимист и «певец потерянных поколений» (II, 533).

Словами Висконти можно сказать, что «Чехов – сам по себе проблема» (II, 423).

Именно фигура автора с самого начала осознавалась как загадочная, парадоксальная и словно требующая от читателя той определенности, которой нет в чеховских текстах.

«В его пьесах поразительным образом отсутствует авторский голос, они кажутся почти «природным явлением», ни от кого не зависящим» (II, 769).

«…он так стремился отсутствовать <…> но, как правило, ему не удается скрыться <…> он постоянно изображал себя» (И, 663).

Не называя чеховский диалог полифоническим, иностранные критики замечают его бросающееся в глаза отличие от толстовского: «Чехов учит передаче диалога таким, как в действительности (без авторской стилизации, которая есть у Толстого), – иногда разорванным, с заиканиями, но это не натуралистический фотоснимок, а художественное обобщение, доведенное до эффекта полной естественности…» (III, 281).

Другая «сквозная линия» – жанровая загадка чеховской комедии – так же связана с вопросом об авторской позиции: «Автор, единственный взрослый человек в этом мире, видит, что смешно, глупо и трогательно в этих детях, которые неспособны нести на – себе груз трагедии» (III, 271).

Немало параллельных мест в обзорах находим и по поводу масштабов чеховского таланта. Чеховскому буму («зафиксированному критическими сейсмографами» (III, 262)) предшествовал период недоумения – куда это поместить? В один ряд с Толстым и Достоевским или во «вторую шеренгу»? Интересно, что в первой половине прошлого века Чехов, в отличие от других «русских классиков», часто воспринимался как сугубо национальный писатель. Но уже с конца 20-х годов все чаще высказывается мнение о его универсальности.

Восток открывает Чехова медленнее, чем Европа, но нередко с це меньшим энтузиазмом. Стиль Чехова импонирует своей интровертной красотой, своим «умением поразить глубиной смысла, скрывающегося в молчании» (111,79). В Китае чеховская проза сравнивается со «вкусом зеленого чая» (III, 52).

Чехова «принимали» или «отталкивали» в зависимости от конкретной исторической ситуации. Приведу два примера:

«После того, как Финляндия отделилась от России и стала самостоятельным государством, интерес к русской литературе уменьшился. С 1918 по 1944 гг. <…> драматургия Чехова сошла с финских сцен», а «финская критика 1920 – 1930-х годов Чехова почти не упоминала» (II, 631 – 632). (Для сравнения – в Японии «с 1933 года на протяжении 10 лет выходило 18-томное собрание сочинений Чехова, полностью переведенное с русского языка» (III, 95).)

В США среди южан было много почитателей Чехова. Американский юг, как и Англия периода распада колоний, воспринимал «Вишневый сад» как пьесу «про себя». Появились американские «вишневые сады» – «Осенний сад» Лиллиаи Хеллман, «Дом хороших манер» Томаса Вулфа.

Некоторые обзоры разбиты на главы – о переводах, о влиянии на других писателей, об исследованиях литературоведов, но в основном берутся две большие темы – проза и драматургия. В большинстве стран Чехов вначале становился знаменит как драматург, а потом как прозаик. И в этом огромную роль сыграли гастроли МХАТа в 20-е годы по Европе и США⁴. Чеховские спектакли, поставленные Станиславским, становились событием; все казалось завораживающим и непривычным – и драматургия, и исполнительская манера актеров. В 1922 году в Копенгагене МХАТ показал «Три сестры», успех был грандиозным. Но когда после русского спектакля датчане сами поставили Чехова, реакция публики была полностью противоположной, критики объяснили провал так – не пианист плохой, а музыка. Датчане посчитали, что когда играли русские «именно потому, что слова были непонятны, удалось избежать калейдоскопа утомляющих подробностей» (II, 541).

Во второй половине века миф о несценичности Чехова был развеян окончательно. Многие режиссеры, отчасти под влиянием Станиславского, пытались передать «медленное дыхание пьесы» (II, 411), чтобы было «почти слышно, как думают персонажи» (II, 456) Так ставили Стрелер и Висконти, которым посвящены отдельные главы раздела «Чехов в Италии».

В мировом театре последних десятилетий была освоена проза Чехова, а также юношеская пьеса «Безотцовщина» (или «Платонов»). В 1959 году в Италии почти одновременно были поставлены сразу три версии – «Безумец Платонов», «Любовные истории Платонова» и «Платонов и другие» Стрел ера. Спектакль последнего длился почти 5 часов, и рецензенты назвали эти пять часов антологией всего Чехова (II, 417). Сырой, наивный материал, написанный провинциальным и очень литературным юношей, давал возможность режиссеру, знающему зрелого Чехова, войти в этот мир на правах соавтора.

Однако любовь к Чехову иногда имела разрушительные последствия: тексты кромсались, перемешивались с текстами самих режиссеров или других «любимых», классиков. В Италии в 1981 году была поставлена «Чайка», в которую был включен кусок из «Трех сестер» плюс отрывок из… «Хозяйки гостиницы» Гольдони. Тексты Чехова породили массу переделок. Можно вспомнить «Записную книжку Тригорина» Теннеси Уильямса и «Чайку» Маргерит Дюрас.

Жизнь Чехова мифологизируется, выходят биографии, ставятся пьесы на материале писем писателя: в Англии – «Влюбленный Чехов», в США и Финляндии – полереписке Чехова с женой пьеса «Чехов в Ялте». В США также были написаны и поставлены пьесы «Прием в саду Антона Чехова», «Антон собственной персоной», «Чехов и Мария».

Одна из главных удач отдельных обзоров (увы, не всех) в том, что за сухим перечислением переводов, критики и постановок видны образы и судьбы тех людей, через которых пришла мировая слава Чехова… Китайский драматург, который написал несколько вещей в подражание Чехову, но сжег их, считая «оскорблением своего учителя» (III, 68); первые израильтяне, переводившие Чехова на иврит еще в начале XX века; японский поклонник Чехова, приглашенный в 1912 году самим Станиславским на Новый год в его московскую квартиру…

В Софийском университете долгое время преподавал замечательный историк и литературовед П. Бицилли, иммигрировавший из России после революции. О нем, опубликовавшем, в Болгарии несколько интереснейших работ о Чехове, говорится пышными фразами: «огромный вклад внес» (II, 99) и «являются заметной вехой» (II, 100), – но, увы, ничего не сказано 6 его драматической судьбе, о том, что после 1946 года Бицилли травили, уволили без, пенсии.и, по сути, забыли. В итоге – «при переосмыслении роли Чехова в русской литературе болгарские критики обращались к опыту советского литературоведения. Книги В. В. Ермилова о Чехове <…> оказали влияние на болгарскую науку о Чехове» (II, 100).

Как и во всех сборниках такого рода, разделы неравноценны по объему и полноте (от нескольких страниц до сотни), неровны по языку (от неуклюжего «советского» стиля до легкого и увлекательного изложения). Информация по некоторым странам не всегда систематизирована, что, впрочем, отчасти компенсируется в конце III тома в именном указателе и в указателе по произведениям Чехова. В целом можно сказать, что этот гигантский том послужит необходимым справочником по мировой славе Чехова.

…Знатоки из передачи «Что? Где? Когда?» на поставленный вопрос об отношении Чехова к своим героям ответили «любил» и проиграли. Правильный ответ был: «Чехов старался быть равнодушным к своим героям». Однако, читая том Литнаследства, невольно думаешь, что правильность этого или иного однозначного ответа не так уж и очевидна, судя по тому, как по-разному откликались на чеховское имя во всем мире.

Е. ВИНОГРАДОВА

1. В первой книге, вышедшей в 1997 году, были главы по Франции, Германии, Австрии, Англии, Ирландии,и Бельгии. А во второй (2005) – обзоры по Польше, Болгарии, Чехии, Словакии, Сербии, Хорватии, Венгрии, Румынии, Греции, Италии, Испании, Португалии, Дании, Швеции, Норвегии и Финляндии. ^[↩]
2. Китай, Япония, Индия, Корея, Вьетнам, Иран, Турция, Ирак, Израиль плюс два общих обзора «Чехов в арабских странах» и «Произведения Чехова в тропической и южной Африке». [↩]
3. Все цитаты Из рецензируемого тома даются в скобках в тексте с указанием тома римской цифрой и страницы арабской. [↩]
4. Помимо Станиславского и МХАТа, театр Чехова пропагандируют деятельные и талантливые русские эмигранты – Федор Комиссаржевский в Англии, Жорж и Людмила Питоев во Франции, Петр Шаров в Италии. [↩]