Литературно-критическая мысль: день сегодняшний, день завтрашний

Готовясь достойно встретить XXV съезд ленинской партии, советские люди с законной гордостью осмысляют путь, пройденный нашим обществом за период между двумя историческими партийными форумами; анализируются итоги, обдумываются перспективы. Для отряда советских критиков и литературоведов минувший период был как никогда знаменателен: пять лет назад важность задач, стоящих перед литературной критикой, была специально подчеркнута с высокой трибуны партийного съезда. В Отчетном докладе ЦК КПСС XXIV съезду Коммунистической партии Советского Союза товарищ Л. И. Брежнев сказал: «Несомненно, успехи советской литературы и искусства были бы еще значительнее, а недостатки изживались бы быстрее, если бы наша литературно-художественная критика более активно проводила линию партии, выступала с большей принципиальностью, соединяя взыскательность с тактом, с бережным отношением к творцам художественных ценностей «. Эти глубокие суждения нашли отражение и в Резолюции съезда по Отчетному докладу ЦК КПСС.

В 1972 году задача повышения уровня литературно-художественной критики была – в развитие предначертаний съезда – выдвинута в постановлении ЦК КПСС «О литературно-художественной критике». В нем отмечалось, что «состояние критики пока не отвечает в полной мере требованиям, которые определяются возрастающей ролью художественной культуры в коммунистическом строительстве», и намечались действенные меры по преодолению недостатков и обеспечению развития литературно-художественной критики на уровне, отвечающем высоким запросам времени. Встреченное единодушным одобрением общественности, Постановление ЦК КПСС, как верно подчеркивает ниже А. Метченко, «отразило назревшую потребность не только нашего литературного развития, но и развития науки о литературе».

Как отозвалась литературная критика на то огромное внимание и заботу, которые уделялись и уделяются ей партией; что сделано и что еще предстоит сделать, чтобы претворить в жизнь положения важнейших партийных документов, посвященных задачам критики и литературной науки, – таков основной смысл вопросов предсъездовской анкеты, направленной редакцией журнала ряду советских критиков и литературоведов. Суммируя и обобщая высказывания, содержащиеся в опубликованных в этой журнальной книжке выступлениях участников анкеты, надо прежде всего отметить следующее.

Возрос общественный авторитет критики, возросло ее значение и как носителя самосознания литературы, и как жанра, на материале литературы обращающегося к актуальной жизненной проблематике. Проникнутая ленинской партийностью, коммунистической убежденностью, критика немало делает, чтобы стать активной направляющей силой литературного развития. «Критика стала, на мой взгляд, более глубоко осмыслять литературный процесс», – пишет М. Каратаев. «Партийное слово о критике, прозвучавшее с трибуны XXIV съезда КПСС, и известное Постановление ЦК партии, – отмечает Лазиз Каюмов, – обязывают покончить с бытовавшей еще кое-где недооценкой критики, создать деловую атмосферу для ее развития… Повысился авторитет критики, возросло ее влияние на творчество писателей и литературную жизнь».

Несомненно увеличение внимания и интереса к критике со стороны литературной общественности, писательских организаций, органов печати. В свою очередь, как подчеркивает А. Иезуитов, «заметно возросла творческая активность литературно-критической мысли. На страницах периодической печати регулярно и в большом количестве публикуются различные литературно-критические материалы… Обращает на себя внимание разнообразие жанров, в которых выступают современные критики… Появляются новые критические имена со своим кругом художественных интересов и специфических проблем, в результате чего наше представление о текущем литературном процессе становится более многогранным и полным».

Боевитость, идейная зрелость, масштабная проблемность – существенные черты многих литературно-критических выступлений последнего времени. Участники анкеты отмечают, что в эти годы в критике «чувствовалось крупное напряжение социальной, философской, художественно-нравственной мысли» (Вл. Гусев); критика ныне «по праву находится на переднем крае идеологической борьбы» (А. Иезуитов), Весом вклад критики в укрепление идейно-эстетических позиций советского искусства, в отстаивание завоеваний марксистско-ленинской эстетической мысли.

В условиях все усиливающихся и все более изощренных – учитывающих изменения в международном климате – атак идеологических противников социализма, стремящихся во что бы то ни стало дискредитировать идеалы и принципы социалистического искусства, наша критика и литературная наука значительно повысили свою наступательную активность, разоблачая любые попытки опорочить искусство социалистического реализма и его идейные устои, вскрывая беспочвенность буржуазных и ревизионистских эстетических концепций, обнажая реакционную сущность и антигуманизм модернизма.

В выступлении Л. Якименко справедливо подчеркивается: «Время между XXIV и XXV съездами КПСС явилось важным этапом на историческом пути построенного в нашей стране развитого социалистического общества… Дух обновления и дерзания, стремление научно решать сложнейшие проблемы, которые выдвигает жизнь, сказались и на характере современного литературного процесса, на состоянии и движении литературной критики». В сущности, всеми авторами, ответившими на предсъездовскую анкету журнала, владеет такое же ясное осознание этих новых задач и требований времени. Наличие позитивных сдвигов в развитии литературной критики за годы, прошедшие после XXIV съезда партии и постановления ЦК КПСС «О литературно-художественной критике», ни у кого из участников анкеты не вызывает сомнений. Вместе с тем авторы публикуемых нами выступлений стремятся в канун XXV съезда КПСС по-деловому проанализировать, что´ еще мешает советской критике и литературной науке в полной мере ответить требованиям, которые ставит перед ними время.

Забота и высокое доверие партии обязывают – эти слова могут служить эпиграфом к размышлениям участников анкеты о насущных задачах критики, истории литературы, литературной теории, о некоторых до сих пор не изжитых негативных явлениях, тормозящих поступательное движение литературно-критической мысли. Достигнутое за последние годы – «только начало процессов, которые должны вывести нашу критику на принципиально новый теоретический и методологический уровень», – верно замечает В. Ковский. До сих пор литературно-критической продукции бывают порой присущи методологические просчеты и слабости, поэтому совершенствование и оттачивание методологического инструментария литературной науки и критики встает на повестку дня как одна из самых неотложных задач. Недостаточная весомость и масштабность обобщений, отсутствие должной четкости во взглядах и глубины в эстетическом анализе – отнюдь не единичные явления в сегодняшнем литературно-критическом процессе. «Все еще дают себя знать в современной критике примиренческое отношение к идейному и художественному браку, приятельские и групповые пристрастия», – пишет А. Иезуитов. К большей боевитости критики, к умению «создать атмосферу нетерпимости в отношении литературной серости и примитивизма» взволнованно призывает Д. Бугаев. Как обеспечить стабильно высокий уровень анализа развития многонациональной советской литературы и искусства, неустанное углубление проблемности литературно-критических выступлений, обогащение их философской и эстетической оснащенности; как добиться кардинального перелома на самом, быть может, «узком» на сегодняшний день участке – рецензировании текущей литературной продукции, – обо всем этом идет живой, заинтересованный разговор. В нем, как увидит читатель, встречаются и суждения субъективные, а то и просто спорные (к примеру – неправомерно резкое противопоставление Вл. Гусевым «познавательного», «социологического» и т. п. «акцентов» в нашей критике; некоторые выводы и оценки М. Лобанова). Думается, однако, что бесспорно присутствие в состоявшемся разговоре пафоса ответственности, одушевляющего ныне всех советских критиков и представителей науки о литературе. Это чувство ответственности напоминает: большая работа по реализации предначертаний партии проделана, но главная работа ждет впереди. Тем более что с началом нового этапа коммунистического строительства в стране, который возвестят исторические Решения XXV съезда КПСС, перед советской литературой и ее критическим «цехом» встанут новые сложные, вдохновляющие творческие задачи. Быть на уровне этих задач – первейший долг советской критики и литературной науки.

Г. АСАТИАНИ

НА ПОЧВЕ РЕАЛЬНОСТИ

Я бы хотел сказать о некоторых примечательных явлениях в грузинской критике последних лет. Самой существенной тенденцией в ее развитии мне представляется стремление к трезвой реалистичности в оценках и суждениях.

Многие современные грузинские литераторы отказались от «романтического метода» в критике, который в этой области оказался крайне неплодотворным. Я имею в виду своеобразный «критический романтизм», опиравшийся не на реальный литературный материал, соотнесенный с реальными фактами жизни, а, главным образом, на собственные домыслы критика, когда желаемое выдавалось за сущее или в гипертрофированном виде представлялось значение второстепенных фактов. Нередко начало «нового этапа», «коренных сдвигов», «нового стиля» в литературе связывалось с произведениями художественно неполноценными, сомнительные опыты котировались как бесспорные достижения. С другой стороны, некоторые глубоко своеобразные, противоречивые по своей художественной структуре литературные явления подгонялись под схему «одного направления», «одной тенденции». (Надо сказать, такой грех был и за автором этих строк.)

Я думаю, этот «критический романтизм» уходит в прошлое, и это обстоятельство нашего читателя настраивает отнюдь не на траурный лад.

В грузинской критике заметны те сдвиги, которые характерны вообще для нашей литературы последних лет. Это сдвиги в сторону актуальности и, стало быть, в сторону публицистичности в хорошем и широком понимании этого слова. Особенно наглядны изменения в самых оперативных жанрах литературы – очерке, публицистике. В этом смысле существенно иным стал облик газеты «Литературули Сакартвело», которая гораздо глубже нынче входит в народную жизнь, больше занимается реальными проблемами современности. В ней появились дельные передовые статьи, где речь идет о конкретных проблемах, на ее страницах организован интересный дискуссионный клуб – встречи с юристами, учителями, работниками искусств.

В критике сдвиг в сторону «злобы дня» (литературной) вызвал новое отношение к «текущему материалу». Вместо отвлеченных эссе все чаще появляются острые, конкретные по содержанию и проблематике статьи. Я глубоко уважаю своих коллег – грузинских критиков, которые не гнушаются текущей «черной работой» и делают это дело не только добросовестно, в меру своих сил, но порой и с истинным вдохновением. Так работают, например, Г. Гвердцители, А. Бакрадзе, К. Имедашвили, Дж. Титмерия, Дж. Гвинджилия. Есть интересные материалы и дискуссии и на страницах нашего альманаха «Критика».

Однако параллельно у нас возникла тенденция совершенно иного характера. Появилась своеобразная разновидность критиков, которые свое призвание видят исключительно в том, чтобы от поры до поры наставлять собратьев по «цеху». Все критерии, все эстетические мерила в их руках приобретают вид нехитрого прокрустова механизма. Непонятна им и необходимость литературных споров, обсуждений. Самое печальное здесь в том, что авторы подобных статей пришли к вершинам обобщений, назиданий и т. п., всецело миновав элементарную критическую практику. Порой даже обидно: ну почему критик, столь просто разобравшийся в том, какой должна быть и какой не должна быть литература, сам не попробует пера, сам не напишет хоть об одном конкретном факте литературы, с тем чтобы обогатить нас не только общими мыслями, но и живым примером их претворения в жизнь.

Такие чувства вызвала у меня статья доктора филологических наук, специалиста по античной литературе Р. Миминошвили «Позиция критика», напечатанная в августе прошлого года в «Литературули Сакартвело». Автор статьи не учитывает диалектического единства частного и целого, индивидуального и общезначимого в литературном процессе. Понятие «гражданственности», социально-воспитательной функции искусства приобретает в его трактовке метафизический смысл, – здесь не видим стремления вникнуть в исторические видоизменения, в конкретные оценки, вносимые в содержание этого понятия временем, новыми общественными условиями и задачами. На деле это оборачивается теоретическим узаконением халтуры, выдающей себя за «гражданскую поэзию».

Увы, такого рода статьи мне представляются отнюдь не национальной особенностью грузинской критики. Их рудименты до поры до времени попадаются и в центральной периодике.

Мне кажется очень важным для критики и печатных органов умение вести дискуссии, широкий и в то же время принципиальный подход к обсуждаемым проблемам, умение видеть перспективу развития литературы и каждого талантливого автора. Необходимо для участника дискуссии добросовестное стремление вникнуть в аргументацию оппонента. Я, например, всецело разделяю чувства тех литераторов, которые защищают Андрея Вознесенского: наша критика (в частности, «молодая») в самом деле, слишком сурово обходится с ним – с одним из талантливейших поэтов. Но я не могу согласиться с тенденцией оглупления его оппонентов. Такая тенденция наметилась, на мой взгляд, в некоторых выступлениях – в частности, направленных против Вяч. Куприянова. Что говорить, Вяч. Куприянов несколько педантичен в своих рассуждениях о сегодняшней русской поэзии (имеется в виду его статья «Поэзия в свете информационного взрыва» – «Вопросы литературы», 1974, N 10), но в доводах молодого критика, несмотря на «перехлесты», безусловно, есть доля истины, к которой поэту стоит прислушаться.

Широта взглядов, проникновение в сложную диалектику искусства, высокая принципиальность – вот что характеризует творчество литераторов, задающих сегодня тон в советской критике. Таким мне представляется, в частности, доклад Акселя Тамма о современной эстонской прозе, сделанный им на состоявшемся в Таллине всесоюзном совещании на тему: «Социальная активность героя современной советской прозы». Только гордость за подлинные достижения родной литературы (а они налицо!) и вера в ее внутренние силы могут позволить критику вести столь нелицеприятный разговор по самому высокому счету о творчестве художников, создающих сегодня облик этой литературы.

г. Тбилиси

Д. БУГАЕВ

СДВИГИ ЕСТЬ, НО…

Начну с оговорки. Я не берусь оценивать общее положение дел в критике и литературной науке, а буду опираться только на белорусский материал, мне более близкий и знакомый. Такой подход в данном случае представляется правомерным хотя бы потому, что в современной белорусской критике, мне кажется, достаточно определенно отражаются не только специфически национальные, но и некоторые общие – и положительные и отрицательные – тенденции, в той или иной мере характерные и для других национальных отрядов критической мысли.

Итак, что сделано белорусскими исследователями после XXIV партийного съезда и постановления ЦК КПСС «О литературно-художественной критике»? Думается, сделано немало. Государственной премией БССР за 1972 год отмечены содержательные книги И. Шумейко о духовном облике героя в творчестве Я. Купалы и Я. Коласа. Это первое в Белоруссии специальное исследование концепции человека в художественном творчестве – проблема эта в наши дни приобретает все большую актуальность. В талантливой книге А. Адамовича «Горизонты белорусской прозы» (1974), как и в предыдущей работе автора «Масштабность прозы», обращает на себя внимание новизна самого подхода к важнейшим проблемам развития национальной литературы на путях социалистического реализма. Творчество крупнейших белорусских писателей, от Я. Коласа и К. Чорного до И. Мележа, Я. Брыля и В. Быкова, Адамович рассматривает с учетом общесоюзного художественного опыта, идейно-эстетических критериев, выработанных всей многонациональной советской литературой, а также через «увеличительное стекло мировой культуры человековедения». Назову и недавнее исследование А. Адамовича, посвященное М. Горецкому.

Немаловажным достоинством работ А. Адамовича является и то, что он умеет писать ярко, темпераментно, временами с той публицистической страстностью, за которой хорошо чувствуется не только научная позиция исследователя, его гражданственный пафос, но и его человеческая личность. В нашей критике – и вряд ли только белорусской, – часто все еще безлико-однообразной, это хотя и не исключительное, но все же довольно редкое явление.

К бесспорным достижениям нашей литературоведческой мысли принадлежит книга В. Коваленко «Истоки. Влияния. Ускоренность», в которой рассматриваются связи белорусской литературы XIX – начала XX столетия с соседними славянскими литературами. Фактографически-информационный подход к этой проблеме, характерный для многих прежних работ о литературных взаимосвязях, в книге В. Коваленко последовательно заменяется концептуально-обобщающим. Впервые в нашем литературоведении автор широко исследует ускоренное развитие белорусской литературы, рассматривая с этих позиций и проблему влияния со стороны соседних литератур, и проблему национально-самобытных истоков, без которых никакое влияние не может быть плодотворным. Как раз органическая связь проблемы влияний с проблемой ускоренного развития литературы обусловили концептуальность работы В. Коваленко, придали ей завидную целостность и оригинальность.

Богатый фактический материал и его осмысление с позиций современности привлекают в исследовании М. Мушинского «Белорусская критика и литературоведение» – истории нашей критической мысли 20 – 30-х годов. Следует назвать также такие работы, как «Эпос революции» Ю. Пширкова, «Национальное в интернациональное в литературе», «Человек в советском романе» Н. Перкина, «Пути родного слова» С. Александровича, «Вопросы поэтики» В. Журавлева, И. Шпаковского, А. Яскевича, «Белорусская драматургия в театрах народов СССР» А. Соболевского, «Белорусская поэзия начала XX столетия» О. Лойко, коллективные исследования Института литературы имени Я. Купалы АН БССР о белорусском романе и повести, рассказе и очерке, о стиле писателя, положительно оцененные в республике.

Заметная роль в активизации литературной критики в Белоруссии принадлежит издательству «Мастацкая лiтаратура», созданному после XXIV съезда партии. За три с половиной года своего существования оно выпустило в свет книги Г. Березкина и Г. Шкрабы, Я. Казеки и В. Колесника, В. Коваленко и В. Юревича, В. Гниломедова и А. Мальдиса, коллективные труды о современном литературном процессе «На стрежне времени» и «На орбите времени», сборники статей, выступлений, эссе, интервью писателей – «Разговор с читателем» И. Шемякина и «Жизненные заботы» И. Мележа.

Книга И. Мележа представляется особенно значительной. Она вобрала в себя размышления художника над главными литературными и некоторыми общественными проблемами современности, его живое волнение за наши дела, за воспитание нового человека, за авторитет писательского слова в будущее нашей литературы, его понимание самых тонких «секретов» художественного творчества. Очень весомо звучат в «Жизненных заботах» совершенно справедливые упреки И. Мележа нашей литературной критике за ее очевидную снисходительность и отнюдь не безобидную терпимость к посредственным произведениям, которые все еще воинственно выдают себя за подлинное искусство. В то же время И. Мележ хорошо чувствует насущную необходимость глубокого взаимопонимания между критиками и непосредственными создателями художественных ценностей, – в конечном итоге это забота о действенности и общественном резонансе критического слова.

А какой резонанс это слово может иметь, когда оно начисто лишено доказательности, а порой до такой степени противоречиво, что автора просто трудно понять? За практическими примерами далеко ходить не надо. Вот, скажем, в газете «Вечерний Минск» С. Петрович рассуждает о драматургии Я. Коласа, и в том числе о его лучшей пьесе «Война войне»: «Блестящие коласовские поэмы, стихи и проза с течением времени заслонили его драматургию. Постепенно у театральных критиков, актеров и режиссеров сложилась ошибочная мысль, что драматургия Я. Коласа слабая, что его пьесы не пользуются, популярностью, устарели по тематике и т. д. Но эта мысль не имеет под собою никакого основания». Пока все вроде бы понятно. Однако через два абзаца в той же статье читаем уже нечто противоположное: «Действительно, пьеса «Война войне» по своей форме слабо отвечает сегодняшним требованиям сцены. Она растянута, перенаселена действующими лицами, имеет много сюжетных линий, подробных характеристик, второстепенных картин».

Вот тебе, бабушка, и юрьев день! Выходит, что расхожее ошибочное мнение, которое автор вначале довольно энергично оспаривал, будто бы вовсе и не ошибочно. И такая путаница продолжается на протяжении всей статьи.

Наша общая беда – комплиментарная критика. Образцы ее можно найти в любом периодическом (и не только периодическом) издании республики. Но, на мой взгляд, рекорд здесь держит газета «Лiтаратура i мастацтва». Даже опытные, обычно принципиальные наши критики, выступая в этой газете, становятся на удивление деликатными в отношении слабых, неудачных произведений. Тот же В. Коваленко, хорошо известный не только в Белоруссии, но и по выступлениям в центральной прессе, в газете «Лiтаратура i мастацтва», напечатал статью, в которой так пишет об одной весьма спорной, чтобы не сказать – просто неудачной, повести: «Смелый новаторский выбор темы и проблемы сам по себе обещал уже такому опытному и талантливому писателю, как Б. Саченко, значительный творческий успех».

Думается, слишком легко было бы жить в литературе многим писателям, если бы уже один выбор темы и проблемы хоть сколько-нибудь надежно обеспечивал заведомый успех.

Но главное – весь конкретный и, надо сказать, глубокий, проницательный анализ повести в статье В. Коваленко находится в явном противоречии с его выводом о том, что это – «бесспорное достижение современной белорусской прозы в осмыслении сложных процессов общественного развития».

В последние годы успешно ищет новые формы общения с читателем журнал «Маладосць», популярность его растет. Хорошо приживается в «Маладосцi не очень распространенный в Белоруссии жанр литературного портрета, ежегодно печатаются обзоры молодой литературы, и не только белорусской. Все это можно только приветствовать. Но вот беда – из журнала практически исчезла рецензия. Ее теперь заменяет коротенькая аннотация. И об этом нельзя не пожалеть.

Говоря о проблемах белорусской критики и ее живой практике, ее достижениях и просчетах, не могу не сказать, что у нас мало молодых критиков. Можно, конечно, назвать талантливого В. Бечика (он в 1974 году издал хорошо принятую книгу статей «Свет живой и близкий»), М. Тычину, автора книги о К. Чорном, Е. Лецко, С. Ловшука, Г. Шупенько, Т. Шемякину. Они заявили о себе рядом интересных публикаций в периодике. Но на этом список активно выступающих в печати молодых критиков, пожалуй, и кончается. А потребности в литературно-критических кадрах растут. Мы давно ведем разговоры о подготовке критиков в БГУ, но дальше разговоров дело практически не двинулось.

Подведем итоги. Белорусская критика и литературоведение имеют существенные успехи, но при всем том их влияние на читателя, на современный литературный процесс могло бы быть гораздо большим. И главная причина тут – недостаточная боевитость самой критики, ее неумение создать атмосферу нетерпимости в отношении литературной серости и примитивизма. Излишне тихо стало на Парнасе, – писал в 20-е годы один из популярных тогда поэтов. Кажется, и на сегодняшнем критическом Парнасе преобладает благостное спокойствие, а это не всегда на пользу литературе. Так что прогресс в нашей критике хотя и совершается, но все же идет он замедленными темпами. Их ускорение – общая забота нашей литературной общественности.

г. Минск

Н. ГЕЙ

ПОД ЗНАКОМ КАЧЕСТВА

Литературная критика последних двух лет стала более адекватно отражать существо литературных явлений, более глубоко проникает в художественный замысел таких непростых для критического анализа писателей, как, например, Ч. Айтматов, С. Залыгин, Ю. Трифонов, В. Быков. Особенно отрадна, думается, в критике постепенно (хотя все еще недостаточно) возрастающая требовательность, за которой должны стоять объективная оценка сделанного художником и настоятельная заинтересованность в росте художественного уровня нашей литературы.

Об этом сейчас довольно много говорят и пишут, и мне представляется чрезвычайно существенным поддержать этот пафос, прозвучавший в последних выступлениях Ю. Суровцева, Ф. Кузнецова и ряда других критиков. Вместе с тем нужно еще решительнее говорить о том, что и критика ответственна за художественный уровень искусства своего времени. Именно так ощущал свою миссию Белинский, даже тогда, когда выступил со своим категорическим суждением – у нас нет литературы, – ибо за этим уже стояла вся последующая борьба автора статей о Пушкине, Лермонтове, Гоголе за русскую классику, за мировое ее значение.

Вот почему мне кажутся недостаточными, робкими, половинчатыми аргументы, основанные лишь на подсчетах соотношения положительных и отрицательных рецензий в нашей периодике без решительного и ясного обозначения самых высоких критериев оценки и без осознания цели – достижения искусством вершин художественного развития.

Развитие литературы, разумеется, не может идти по одним вершинам, но благожелательный и требовательный подход к добросовестной работе писателя – это одно, а понимание реальных масштабов явлений – другое. Между тем в выступлениях о необходимости борьбы за повышение художественного уровня нашей литературы все еще дает о себе знать инерция безусловно ошибочных представлений, будто художественность и актуальность проблематики произведения, новизна его тематики и совершенство исполнения – величины, находящиеся в отношениях чуть ли не обратной пропорциональности, так что чем больше одна из этих величин, тем меньше другая. Отсюда и обязательность оговорок у ратующих за художественность, а подчас и неточностей, связанных с опасением, чтобы отстаиваемая ими точка зрения не могла быть воспринята как нечто способное помешать постановке актуальных проблем современности, которые не могут, дескать, ждать своего высокохудожественного отображения в сегодняшней литературе.

Но подобная дилемма носит совершенно искусственный характер. Речь не должна идти об извинении плохого и слабого произведения на нужную тему, потому что такой подход – лишь компрометация важных проблем нашей жизни. И в этой связи совершенно неточно интерпретировались в ряде критических выступлений пушкинские слова, якобы оправдывающие существование псевдохудожественной литературы, хотя в них речь идет совершенно о другом. Вот что писал поэт: «Скажут, что критика должна единственно заниматься произведениями, имеющими видимое достоинство; не думаю. Иное сочинение само по себе ничтожно, но замечательно по своему успеху или влиянию».

Вряд ли слова Пушкина следует рассматривать как отпущение греха малохудожественное™.

Если произведение «замечательно» по успеху у публики – это не обязательно делает его замечательным по своей художественной ценности. А заниматься таким произведением – не значит прощать его слабости, но прежде всего объяснить причины появления такого сочинения и его успеха у публики. И потому, по замечанию того же Пушкина, в данном случае «нравственные наблюдения» важнее «литературных», то есть о плохом произведении как таковом просто нет смысла говорить, потому что «цель художества есть идеал, а не нравоучение». Так что из суждений Пушкина никак нельзя вывести мысли о «скидке» и снисхождении к малохудожественному за счет его «замечательного успеха» и распространенного влияния.

Белинский поставил вопрос о дифференциации литературного творчества, различая в нем художественную литературу и беллетристику, но это не было опять-таки оправданием низкопробного искусства, а указанием на разные типы освоения жизни в литературе, предполагающие и создание «высокой» художественности или классики и «высокой» беллетристики, а совсем не низкопробного «чтива», рассчитанного на нетребовательного потребителя.

Нетребовательная критика ведет к девальвации литературных ценностей и ликвидации объективных критериев художественности искусства. И напротив, требовательная критика, руководствуясь высоким идеалом создания классической литературы, достижения вершин мирового искусства, находит свое место каждому подлинно честному художнику и каждому добротному произведению. Вот почему не следует думать, что задача литературной критики ограничивается обращенностью ее к текущим потребностям времени и литературного процесса, а объективные и окончательные решения о художественных достоинствах могут быть вынесены когда-то потом лишь «безошибочным» судом времени; только времени, дескать, этому «Великому критику», дано определять, что отнести к творениям подлинного искусства, а что – к произведениям, которым не дано «второго дыхания».

При афористической безукоризненности суждения: «время – справедливейший и безошибочный судья», – многое здесь требует уточнения. Не «абстрактное» время, а квалифицированная работа многих людей приводит к устойчивым выводам во времени. Но бывает, что и устоявшиеся мнения подвергаются существенным и подчас оправданным пересмотрам.

И в заключение еще раз хочется сказать о союзе истины, верной позиции и таланта, замысла и исполнения в творчестве художников и критиков; подобный союз и гарантирует ценность в долговечность того, что делается в искусстве.

В преддверии XXV съезда КПСС, в год вступления нашей страны под знак качества – как один из символов нового пятилетнего развития страны, – особенно значимо звучит ленинский призыв, раздавшийся в годы нужды и бедности: «лучше меньше, да лучше». Вдумываясь в этот завет, в опыт нашего литературного развития, видя, что в литературе – наряду с художественными завоеваниями и подлинными открытиями нашей военной прозы и нашей «деревенской» прозы и документальных жанров – еще не иссяк поток ремесленных, а подчас и макулатурных изданий, понимаешь: нельзя большим количеством плохих произведений оправдать отсутствие хороших.

Пусть будет больше хороших произведений о нашей эпохе и нашем современнике и меньше плохих, – вот о чем мы должны заботиться.

И. ГРИНБЕРГ

ПОВЕРХ БАРЬЕРОВ

Внушителен поток произведений поэзии и прозы, драматургии театральной и кинематографической, публицистики и очерка, книг и журналов, требующих оценки справедливой, обоснованной, впечатляющей. Точность обязательна: тяжко грешит критик, оставшийся глухим к исполненному смысла и чувства, свежему, звонкому слову или, напротив, одобривший, поддержавший слово никчемное, лживое, пустопорожнее.

Отзываться на все примечательное, заслуживающее внимания – прямой долг критики. И вряд ли кто-нибудь станет отрицать, что на этом направлении сделано многое, что появляющимся в периодике лучшим статьям и рецензиям, посвященным отдельным книгам или писателям, свойственна большая убедительность и глубина. Встречаются, увы, и выступления косноязычные, уклончивые, сбивчивые, необоснованно восторженные либо несправедливо разгромные. Но там, где редакции журналов и газет выказывают добрую волю и умную заботу, находятся даровитые, увлеченные и добросовестные труженики пера – в том числе из среды молодых журналистов, преподавателей, научных работников, а то и других профессий, – способные успешно действовать на литературно-критическом поприще.

Выдвижение новых сил – одно из убедительнейших свидетельств зрелости нашей критики, обилия ее возможностей, широты ее перспектив. Вместо составления перечня трудов, вышедших за истекшие годы и подтверждающих плодотворность усилий исследователей современного словесного творчества, позволю себе сказать лишь об изданной в 1975 году книге Казбека Султанова из Дагестана (кстати сказать, участника одного из семинаров, проведенного писательской организацией России) «Поэзии неугасимый свет». В его раздумьях о мастерах и подмастерьях родного горского стиха живет одновременно и намерение понять, определить их неповторимые особенности и стремление поставить все сделанное, добытое ими в прямую связь с общим развитием поэзии. Поэтому, характеризуя мотивы обличения косности и безнравственности, занимающие такое приметное место в стихах Расула Гамзатова, критик обращается к проблематике иронического восприятия жизни в образном творчестве и от разбора произведений молодых дагестанских поэтов переходит к оценке суждений, высказанных участниками дискуссии о поэзии, только что состоявшейся на страницах журнала «Вопросы литературы». Отчетливо выступает здесь известное, вероятно, всем действующим сегодня критикам желание обстоятельно, полно освоить, обрисовать своеобразный облик каждого из писателей, достойно представляющих современную советскую литературу, и одновременно уловить, запечатлеть важнейшие, существенные черты литературного процесса в целом.

Необходимость, плодотворность этого сочетания так ясна и вместе с тем так трудно достижима… Увы, настойчиво напоминая о нужности синтеза, о полезности комплексного подхода к образам словесным и сценическим, живописным и экранным, литературные критики и искусствоведы делают лишь первые шаги на этом многотрудном, но заманчивом пути.

«Теоретики» и «аналитики» – позволим себе эти условные обозначения! – движутся навстречу друг другу. Кое-где уже происходит «стыковка», сближение двух начал. В качестве примера здесь может быть названа книга Вл. Гусева «В предчувствии нового». Но работы – непочатый край! И стоит сказать о том, что теоретические рассуждения приобретают необходимую предметность там, где живое движение прозы, поэзии, драмы не «втискивается» в тесные рамки заранее составленных концепций, когда в самом выборе литературных явлений и в подходе к ним отсутствует односторонность и часто скрывающаяся за нею предвзятость. Надо признать, что к пережиткам групповщины, к прихотливости вкусовых пристрастий нередко присоединяется простое… незнание, неосведомленность. Что и говорить – немало времени и энергии требуется для освоения художественных открытий, совершаемых нашей литературой и искусством. Впрочем, здесь возникает необходимость не только узнавания, но и сопоставления, сопряжения, производимого «поверх» языковых, возрастных, видовых подразделений. Разумеется, влияние, оказываемое особенностями национальности, поколения, жанра, обязательно должно быть отмечено и изучено, но оно не отменяет, а, напротив, оттеняет общность поисков и свершений образного творчества.

Переходя к тем произведениям, которые сейчас стоят в «повестке дня», и к выдвинутым, подчеркнутым их появлением проблемам, замечаешь, что полезно было бы, к примеру, обдумывая дела и дни нашего романа, осмыслить и кинематографические работы Сергея Герасимова, Сергея Бондарчука, а обсуждая нынешнее состояние повести, обратить внимание на такие фильмы, как «Жил певчий дрозд» Отара Иоселиани или «Афоня» Георгия Данелия.

Точно так же для понимания общественно-воспитательного пафоса нашей прозы, сказывающегося в творчестве Василия Шукшина и Юрия Трифонова, в книгах Виля Липатова и Гурама Панджикидзе, Энна Ветемаа и Чингиза Гусейнова, стоит обратиться к стихотворениям Леонида Мартынова, Евгения Винокурова, Владимира Соколова,

в которых эти столь несхожие поэты единодушны – каждый на особый лад! – в своем отрицании всего эгоистического, ограниченного, ущербного.

А обзор тех произведений, в которых подвиг военных лет заново увиден и пережит, наверное, будет не только более развернутым, но и более глубоким, содержательным, если вместе с широкоохватной «Блокадой» Александра Чаковского в него войдет лирика Михаила Дудина и Бориса Слуцкого, рядом с драматическими повестями солдата Василя Быкова станут исполненные драматизма стихи солдатского сына Юрия Кузнецова.

Сближение некоторых имен, здесь названных, на первый взгляд может показаться внезапным, немотивированным. Но право же, это лишь на первый взгляд. Единство нашей литературы в искусства выступает со всей убедительностью и полнотой, когда речь идет не только о близости очевидной, наглядной, а и о связях глубокого залегания, неповторимо своеобразных в своем выражении и тем более разительных.

Что же касается «внезапности», неожиданности, она соприродна художественному творчеству, постоянно сопутствует ему. О том свидетельствует и великий опыт мировой, отечественной литературы, и практика текущих десятилетий. В канун появления «Облака в штанах» и «Тихого Дона», «Двенадцати» и «Разгрома», «Баллады о синем пакете» и «Я убит подо Ржевом» (немногие из возможных примеров!) никто и не чаял, не предвидел появления таких произведений, огнедышащая сила которых сразу же меняла «климат» литературы, раздвигала ее пределы, свидетельствовала о неисчерпаемости ее возможностей, до поры до времени остающихся неосуществленными, но выступающими наружу, как только приходит время и талант, этим временем воодушевленный.

И сейчас, естественно, возникают, будут возникать подобные счастливые неожиданности!

В ряде выступлений, касающихся состояния нашей поэзии, отмечается, подчеркивается усиление тех свойств, что обычно связываются с именем Пушкина, – «классической» стройности, дисциплинированности, «трезвости», «здравого смысла»; заходит речь даже о «сухости». Стоит заметить, что необозримая многоликость пушкинского стиха здесь воспринимается односторонне, так сказать, выборочно. Между тем в послании Гнедичу о том, каков «прямой поэт», сказано:

То Рим его зовет, то гордый Илион,

То скалы старца Оссиана,

И с дивной легкостью меж тем летает он

Вослед Бовы иль Еруслана.

«Дивная легкость» перевоплощения, преображения, позволяющая сочетать «Парки бабье лепетанье» – и «В поле чистом серебрится снег волнистый и рябой», «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит» – и «Сват Иван, как пить мы станем», это всеобъемлющее постижение бытия в самых противоположных, бесконечно отдаленных друг от друга проявлениях побуждает и новые поколения искать в беспредельных просторах пушкинского мира свои, нужные им ценности. Надо ли распространяться о том, что в этих обещающих великую награду устремлениях любая узость окажется досадной помехой.

Что же касается дисциплинированности, строгости рифмованных строф, – она, как и следовало ожидать, принесла и принесет свои добрые плоды. Но вот что примечательно – рядом с нею обнаруживают свою плодотворность и совсем иные поэтические свойства.

Ты лети, лети, душа,

На огонь

Любви и ветра!

Может, вправду хороша,

Может, вправду ты –

Бессмертна?!

Так завершается одно из недавних стихотворений Анатолия Жигулина – строками, которые никак не назовешь размеренными и расчисленными. И, тем не менее, в них присутствует подлинно поэтическое восприятие жизни, как присутствует и в элегиях Ивана Драча, балладах Мариса Чаклайса, «метаморфозах» Юстинаса Марцинкявичюса. Как много потеряла бы наша поэзия, если бы исчез этот дух образного волшебства, подчас позволяющий взволнованному стиховому слову освещать такие глубины действительности, к которым еще только добирается слово взвешенное, четкое, размеренное.

Тут можно сказать и о том, что в нашей прозе возрастающее значение документального начала отнюдь не ослабило роли воображения и анализа в раскрытии человеческих отношений. Вспомним, какое ключевое место в имеющих точную, достоверную основу книгах Александра Чаковского и Владимира Богомолова занимают развернутые психологические характеристики. И как подчеркнуто далеки от рассудительного, «упорядоченного», опирающегося на прочные факты повествования причудливые и вместе с тем проникновенные финалы совсем не схожих по своему умонастроению и образному колориту последних книг Юрия Бондарева, Даниила Гранина, Юрия Трифонова…

Новые и новые нечаянные и негаданные открытия совершает наша литература, и очень часто их непредвиденность оказывается в прямом соответствии с их содержательностью и действенностью. Вот почему не стоит торопиться с предсказаниями и прорицаниями. Да, все мы знаем: критика призвана к смелому участию в приближении завтрашнего дня. А решает она эту высокую задачу, проницательно поддерживая первые проблески близящихся озарений, прозорливо улавливая и утверждая своим отзывчивым словом те сложные, разветвленные связи времен, талантов, наречий, которыми сильна литература, рожденная социалистической революцией.

Вл. ГУСЕВ

РАЗВИВАЯ ПЛОДОТВОРНЫЕ ТРАДИЦИИ

В эти годы критика наша весьма интересна. В ряде случаев она чутче, крепче ощущала пульс времени, запрос эпохи, чем проза, поэзия. В ней чувствовалось крупное напряжение социальной, философской, художественно-нравственной мысли. Слов нет, это старая традиция отечественной критики – «тут нет особых заслуг». Но и старые традиции ведь можно развивать, а можно забывать.

Достоинствами нашей современной критики как целого я считаю ее глубокий интерес к главным проблемам человеческой жизни, широкий, а иногда и широчайший, культурный диапазон (чего как раз сплошь и рядом не хватает нашей прозе, поэзии, драматургии), напряженную социальность и одновременно глубину, «духовность» мышления, ориентацию на лучшие достижения всего мирового искусства или, во всяком случае, учет их и многое другое. Как черты, особенно ярко проявившиеся в последние годы, хотел бы отметить разнообразие интересов, стилей и жанров современной критики, ее явно возросшее чисто исполнительское мастерство и еще – как бы это сказать? – остро заметную позитивность ее мышления. У нас теперь нет критиков, «критикующих» ради самой критики; у каждого из заметных ныне представителей этого «клана» есть своя заветная идея, своя концепция литературы и жизни, а это немедленно сообщает творчеству глубинный смысл и центростремительность, внутреннюю законченность. Без своей «длинной… мысли» нет критика, говорил Блок, и наша критика хорошо учитывает это.

Говоря «критика», я здесь имею в виду самый широкий контекст понятия. И Д. Лихачев – критик, и М. Бахтин, и Б. Сучков, и С. Аверинцев, и П. Гайденко (имена привожу не как «список», а в пояснение мысли).

Критика – это некое творчество во второй инстанции, творчество, имеющее героем не самое жизнь, а само искусство. Поэт, прозаик, сам художественный процесс – герои критика. При этом в силу специфики самого материала и целей творчества критик сочетает в себе черты ученого и художника, а критика есть некий (условный, конечно) «синтез» науки и искусства. Ныне не надо доказывать, что литературная наука неизбежно более, чем иные науки, несет в себе нечто от своего объекта – от искусства (забвение этого – ошибка структуралистов); с другой стороны, критика более аналитична и абстрактно-синтетична, чем искусство как таковое. Всякая «поэзия», «проза» и «наука» внутри самой критики все-таки неизменно отделены от сфер поэзии, прозы и науки как таковых. Тут, как в гегелевских триадах: внутреннее их строение аналогично, но сами триады все же – на разных «витках», отделены друг от друга…

Я это все к тому, что в критике могут быть свои акценты в пределах общей нам всем методологии. И мы действительно наблюдаем в нашей сегодняшней критике различие этих акцентов, порою настолько явное, что это смущает любителей рассудочного порядка и ложной гармонии. Так, у Д. Лихачева резко преобладает познавательный, у Б. Сучкова – социологический, у М. Бахтина – общефилософский акценты. У тех или иных более молодых критиков преобладает нравственный, социальный, общехудожественный, гносеологический (в ином смысле, чем у Д. Лихачева) интерес. Ничего плохого в таком различии акцентов, на мой взгляд, нет. Каждый из ныне действующих критиков имеет в виду общие идейные цели, присущие нашему обществу; но при неизмеримо возросшем уровне информации и самой идейной, духовной зрелости нашей критики некоторое относительное «разделение сфер» труда не только возможно, но в определенном смысле и неизбежно. Я уж не говорю о том, что просто и по складу критического мышления, дарования одни ближе собственно художественному, другие научному типу; а иногда одни и те же люди попросту могут выступать в разных критических жанрах, что еще недостаточно учитывается оппонентами и вызывает недовольство то с той, то с иной стороны.

Критика – это творчество «во второй инстанции», имеющее соответственную специфику в мышлении и методологии и направленное на современную проблематику (независимо от конкретного характера самого материала). Последнее-то, на мой взгляд, и отличает ее от академического искусствознания… И думаю, что если это суждение вызовет какие-нибудь несогласия как формула, то все же оно близко к сути. И с точки зрения этой-то сути наша нынешняя критика весьма интересна во всех отношениях.

Наиболее слабой, мне кажется, остается наша так называемая текущая критика. Заниженность и смешение критериев и просто недостаточность идейного, духовного багажа – ее главные недостатки. Сплошь и рядом она лишь вяло идет за материалом, а не выдвигает его духовную перспективу. Особенно это относится к рецензионной и обзорной критике.

С этим прямо связана «проблема художественного качества» в отношение к ней критики. Критик должен иметь вкус, быть добросовестным и культурным. Не знаю уж, какого из этих свойств не хватает тем или иным критикам, но факт есть факт. Причем по этой части «грешат» не только слабые или начинающие, но и умные, авторитетные наши критики. Тут надо вспомнить, что есть оборотная сторона медали у «концептуальное™» и позитивности критики, о которых я говорил как о похвальных чертах и которые в принципе таковыми и являются. Сплошь и рядом мы имеем дело с ситуацией, когда критик «гнет» под свою «концепцию жизни», «заветную идею» материал заведомо недоброкачественный; или, наоборот, ради прокрустова ложа своей дедуктивной идеи отсекает материал интересный и свежий. Тогда как надо бы помнить, что если «не влезает» – ищи изъяна в самой идее. Даже Гегель просчитался со своим: тем хуже для природы (что она не входит в его схему). Хуже-то будет для нас, а природа сама по себе, ей все равно… А материал художественный обладает, может, такой же внутренней сопротивляемостью по отношению к догме, к схеме, как материал чисто природный; в принципе все это, конечно, известно, но практика дела, как мы знаем, порою забывает об известном и об уроках.

Хотелось бы отметить активную работу нашей критики, действующей на зарубежном материале, и возросший интерес к комплексным исследованиям, хотя результаты их, на мой взгляд, с общегуманитарной точки зрения пока не слишком значительны.

Б. ЕГОРОВ

СОДРУЖЕСТВО «ЛИРИКОВ» И «ФИЗИКОВ»

В последние годы в нашей общественной жизни, в художественной литературе, в критике заметно возрос этический пафос, больше внимания уделяется категориям гуманизма, совести, чести, добра. Фактически это – в более усложненной и опосредованной форме – следование традициям русской культуры XIX века, для которой столь важна была, например, связь этики с различными аспектами жизни, в том числе и с художественными. Характерно поэтому подчеркивание этических факторов в исследовании и наших будней, и событий прошлого, особенно событий Великой Отечественной войны; а в последние месяцы, в связи с юбилеем декабрьского восстания 1825 года, обострилось внимание к моральным проблемам и чертам декабристского движения.

Буржуазная культура, которой свойственно расщепление целостной жизни на разорванные куски, издавна относилась явно свысока к этическому пафосу нашей литературы, объявляя его примитивной политизацией, социологизацией «чистого» искусства. С другой стороны, представление о человеке как «двойнике», сложном, многоликом, переменчивом, антиисторично налагалось буржуазными литературоведами и историками на русских литераторов, и часто высокий моральный накал их творчества объяснялся сугубо практическими, чуть ли не корыстными целями. Мне уже приходилось полемизировать с современным французским ученым Шарлем Корбэ, который, заметив существенное различие в оценках Чернышевским и Добролюбовым творчества Гончарова, счел похвалы Добролюбова лицемерием: якобы они были продиктованы видным положением Гончарова в цензурных кругах; то есть Корбэ проявил полное непонимание рыцарственной чистоты облика Добролюбова.

Но в последнее время сложные процессы, протекающие в общественной жизни капиталистических стран, приводят некоторых деятелей западной культуры к любопытной «этизации» литературы и критики, в том числе и к оглядкам и пересмотру опыта русского и советского искусства. Чем больше обстоятельства толкают человека на путь «атомарного», «автономного», отчужденного существования, тем больше его тянет к общественности, к моральности, к традиционным коллективным ценностям. Точно так же, как перенасыщение искусства схемами, «метасмыслами», знаками мучительно влечет многих творцов и воспринимающих к естественным формам, к простоте, к природе, к живой жизни…

Диалектическая взаимосвязанность всего и вся, столь характерная для XX века, находит отражение и в «стыковке» искусств между собою (телевидение, цветовая музыка, «переводы» прозы в драму, кинофильм, балет, музыку), и во все более сложном сближении гуманитарной и естественно-технической сфер человеческой деятельности.

С одной стороны, гуманитарии, в том числе и литературоведы, все больше используют методы точных наук: к традиционной «арифметической» статистике прибавились такие математические отрасли, как теория вероятности, комбинаторика, теория множеств, топология, теория игр; расширяются сферы применения кибернетики и теории информации; используются физические приборы, электронно-вычислительная техника.

С другой стороны, по сути, впервые намечается научно-методологическое влияние «лириков» на «физиков». В творческом содружестве хоздоговорных групп при кафедрах русской литературы ЛГПИ имени А. И. Герцена и Тартуского университета и кафедры вычислительных машин Ленинградского института авиаприборов создан термин «артоника», по аналогии с бионикой: использование в технике различных методов и форм искусства. О кафедре, во главе которой стоит доктор технических наук профессор М. Игнатьев, об интересных конструкциях роботов уже писалось в «Правде» и в «Науке и жизни». В настоящий момент наши группы достигли определенных успехов в следующих областях: культурологическое исследование проблемы «человек и искусственный интеллект» (доказательство логической закономерности неизбежности прихода человечества ко все более сложным метанаукам и метаязыкам; доказательство компенсаторной роли искусства как естественно-жизненного противовеса абстрактным этажам знания); использование сюжетологии и пространственно-временных аспектов художественной литературы для создания сценариев поведения роботов (здесь были применены структуральные методы выделения уровней текста и сегментации каждого уровня на первоэлементы с последующим изучением конфигураций и видов; попутно получены интересные данные плана содержания анализируемых произведений). «Кибернетическую общественность» (если можно так выразиться) эти исследования уже заинтересовали, в частности и за пределами страны; хорошо, если бы ими занялась и наша критика. Впоследствии, наряду с дальнейшим изучением указанных проблем, мы надеемся заняться многозначностью художественных произведений, чтобы использовать ее в теории и практике роботологии.