Лев Толстой и Америка его времени

Когда размышляешь о Толстом и Америке, неизбежно возникают два вопроса. Во-первых, почему американцы открыли для себя художественный мир Толстого раньше, чем литераторы и читатели Западной Европы? Нам удалось выяснить, что не Гюстав Флобер, как считалось до сих пор, а американец Юджин Скайлер десятилетием ранее познакомил читателей Запада с «Войной и миром», перевел один из «Севастопольских рассказов», а затем «Казаков».

Второй вопрос не менее загадочен. Толстой хорошо знал иностранную литературу, любил читать Диккенса, высоко ценил таланты Гюго, Мопассана, Анатоля Франса, написал предисловие к переводу романа «Крестьянин» немецкого писателя Вильгельма фон Поленца. Наряду с литературой Европы Толстой интересовался Востоком. Однако «блестящую плеяду» писателей он обнаружил лишь в литературе Соединенных Штатов. В чем причина столь высокой принципиальной оценки целой литературной школы, известной в истории под именем писателей трансценденталистов?

Толстой получал из Америки более всего писем и называл ее – «самая сочувственная мне страна» ¹. Он соотносил американское общество и американских мыслителей с русской действительностью и с русской мыслью.

Толстому удалось уловить самую суть национального развития американского общества. В «Яснополянских записках» Д. Маковицкого читаем слова Толстого, сказанные 9 ноября 1906 года: «Американцы достигли наивысшей степени материального благосостояния и упали на низшую степень нравственности, религиозного сознания. На днях бывший здесь Scott – он американский писатель – не знал лучших писателей своей страны. Это так же, как русскому писателю не знать Гоголя, Пушкина, Тютчева» ².

В беседе с американским журналистом Стивеном Бонслом, заявившим, что американцы велики и сильны, Толстой сразу ухватился за это определение. «Велики и сильны! Велики и сильны!.. Кто это говорит, что вы велики и сильны? Только лишь ваши глупые и пустые политики! Я допускаю, что вы были велики и сильны в эпоху Эмерсона и Торо, но сегодня вы уповаете на войско и на сокровища в ваших банковских сейфах. Велики и сильны! Как бы не так! Нация, как и отдельная человеческая личность, сильна лишь своей верой, а нынешняя Америка, боюсь, верит только во всемогущий доллар» ³. Впечатление такое, как будто эти слова об Америке сказаны не в 1907 году, а сегодня.

Обращаясь к высказыванием Толстого об американской литературе, а также к истории восприятия наследия великого русского писателя в Америке, не следует забывать, что В. И. Ленин призывал подходить к его наследию исторически. «Четверть века тому назад, – писал он, – критические элементы учения Толстого могли на практике приносить иногда пользу некоторым слоям населения вопреки реакционным и утопическим чертам толстовства» ⁴. С течением времени толстовская доктрина «совести» и «любви», призыв к «нравственному самоусовершенствованию» стали переосмысливаться новым поколением, лишившим эти идеи конкретно-исторического наполнения и оправданности. Ленин напоминает глубокое замечание Маркса, что значение критических элементов в утопическом социализме «стоит в обратном отношении к историческому развитию» ⁵.

В беседах с английским переводчиком его произведений Элмером Модом Толстой говорил о причинах расцвета русской и американской литератур в XIX веке: «Великая литература рождается тогда, когда пробуждается высокое нравственное чувство. Взять, например, период освободительных движений, борьбу за освобождение от крепостного права в России и борьбу за освобождение негров в Соединенных Штатах. Посмотрите, какие писатели появились тогда в Америке: Гарриет Бичер-Стоу, Торо, Эмерсон, Лоуэлл, Уитьер, Лонгфелло, Уильям Ллойд Гаррисон, Теодор Паркер, а в России – Достоевский, Тургенев, Герцен и другие» ⁶.

Почти те же имена американских писателей названы и в обращении Толстого к американскому народу, посланном 21 июня 1900 года Эдварду Гарнету для публикации в журнале «Harper’s Magazine». Это письмо было напечатано в Полном собрании сочинений с пояснением: «В России публикуется впервые, о публикации за границей сведений не имеется» (72, 398). Как нам удалось установить, в Америке письмо Толстого появилось не в «Harper’s Magazine», a в журнале «North American Review» в апреле 1901 года. «…Если бы мне пришлось обратиться к американскому народу, – писал Толстой, – то я постарался бы выразить ему мою благодарность за ту большую помощь, которую я получил от его писателей, процветавших в пятидесятых годах. Я бы упомянул Гарисона, Паркера, Эмерсона, Балу и Торо, не как самых великих, но как тех, которые, я думаю, особенно повлияли на меня. Среди других имен назову: Чанинга, Уитиера, Лоуела, Уота Уитмена – блестящую плеяду, подобную которой редко можно найти во всемирной литературе» (72, 397).

Отношение Толстого к Уитмену складывалось непросто. 3 февраля 1889 года английский журналист Дж. Стюарт посетил Толстого в Хамовниках, о чем свидетельствует его письмо с просьбой принять его, помеченное этим числом⁷. В тот же день Стюарт под глубоким впечатлением беседы с Толстым отправил ему из гостиницы Дюссо другое письмо, в котором воспроизводится их разговор: «Мне кажется, мы заговорили о Венере Милосской потому, что я спросил вас, читали ли вы Уолта Уитмена, который сказал:

Я говорю, что тело – есть душа,

а вы упомянули еще о ком-то (не помню, кого вы назвали), говорившем то же самое. По приезде в Англию тотчас же вышлю вам сочинения Уолта Уитмена, потому что уверен, что они вам понравятся» ⁸.

В Дневнике Толстого запись о посещении Дж. Стюарта помечена 1 февраля 1889 года, однако 2 февраля Толстой пишет: «Пропустил день и записал на 1-е то, что было 2-го». И далее следует перечисление того, что было 1-го без упоминания о Стюарте. Под датой 3 февраля читаем: «Записал два дня и иду чай пить», – то есть вечером того дня Толстой записал о том, что происходило 1-го и 2-го. Значит, Стюарт был у Толстого не 1 февраля, как значится в «Краткой хронологической канве жизни и творчества Л. Н. Толстого за 1889 г.», а 3-го, как свидетельствуют письма Стюарта.

Дж. Стюарт сдержал свое слово и прислал Толстому Уитмена. 11 июня 1889 года Толстой записывает в Дневник: «Получил книги: Whitman, стихи нелепые». Однако именно Дж. Стюарт, «дикий вполне англичанин», как назвал его Толстой в своем Дневнике, оказался тем человеком, кто заронил в душу Толстого еще неясный интерес к великому американскому поэту.

В Отделе рукописей Музея Л. Н. Толстого сохранилось недатированное письмо председателя Общества Уолта Уитмена, созданного в 1887 году, поэта и искусствоведа Карла Садакити Хартманна, в котором он извещает Толстого об избрании его почетным членом Общества.

Постепенно отношение Толстого к стихам Уитмена менялось. Еще в 1887 году завязалась переписка служащего дублинского банка Р. У. Коллеса с Толстым (в Музее Л. Н. Толстого сохранилось три письма Коллеса за 1887 – 1889 годы). В ответ на одно из писем русского писателя Коллес выслал ему 1 ноября 1889 года томик лондонского издания (1887) стихов Уитмена, который ныне хранится в Яснополянской библиотеке. Письмо, которое было послано вместе с «Листьями травы» Уитмена, пришло в Москву 25 октября 1889 года (старого стиля) ⁹, а 27 октября в Дневнике Толстого появляется запись: «Читал опять присланного мне Walt Whitman’a. Много напыщенного пустого; но кое-что уже я нашел хорошего…»

В книге, присланной Коллесом, отчеркнуто семь стихотворений, которые Толстой счел наиболее близкими своим настроениям: «Приснился мне город» (1860), «Читая книгу» (1867), «Я не доступен тревогам» (1860), «Европа (72-й и 73-й годы этих Штатов)» (1850), «Когда я слушал ученого астронома» (1865), «Мысли» из цикла «V дороги» («О справедливости…» и «О вере, о покорности, о преданности…», 1860), Приведем отрывок в переводе К. Чуковского, ибо он особенно близок толстовским настроениям и позволяет понять, почему Толстой выделил именно эти стихи с их поиском нравственной правды:

О вере, о покорности, о преданности;

Я стою в стороне и смотрю, и меня глубоко изумляет,

Что тысячи тысяч людей идут за такими людьми, которые

не верят в людей.

Именно эти стихотворения рекомендовал Толстой для перевода Л. Никифорову, который писал; «Книжечка весьма оригинального и смелого поэта Walt Whitman. Он в Европе очень известен, у нас его почти не знают. И статья о нем с выборкой переведенных его стихотворений будет, я думаю, принята всяким журналом» (65, 130). Замысел Толстого не был осуществлен, так же как и не был напечатан первый тургеневский перевод из Уитмена, выполненный еще в 1872 году¹⁰.

Десятилетие спустя, перечитывая Уитмена, Толстой отнесся к нему строже. Упоминавшийся уже Э. Мод в своей книге 1901 года рассказывает; «Превыше всего Толстой ставил откровенность и ясность… Выражать свои мысли так, чтобы тебя не понимали, – грех. Главный недостаток Уолта Уитмена состоит в том, что, при всем его воодушевлении, ему недостает ясной философии жизни» ¹¹. Однако 7 января 1907 года Толстой вновь просит найти ему «Листья травы», перечитывает книгу и 14 января заносит в Дневник: «То, что многие люди, огромное большинство людей, называют поэзией, это только неясное, неточное выражение глубоких мыслей (Walt Whitman и др.)».

Но Толстой продолжает читать Уитмена. 12 декабря 1907 года Д. Маковицкий записывает: «Вечером читал… вслух Уолта Уитмена из его «The Leaves of Grass», переводя по-русски.

– Волт Витман – американский поэт, очень интересный; он философский поэт. Он был разбит параличом и, несмотря на это, жизнерадостен. Он очень мало известен в России, а значительнее веек, – сказал Л. Н.».

В чем-то близким Уитмену Толстой считал своего друга американского поэта Эрнеста Кросби, одно из стихотворений которого он перевел на русский язык. В Музее Л. Н. Толстого сохранилась вырезка статьи Кросби из лондонской газеты «New Age» за 25 августа 1898 года, в которой проводится сопоставление «суровой правды» Толстого и «безудержного оптимизма» Уитмена: «Так уж случилось, что оба они – самые любимые мои писатели. Мне было бы трудно объяснить себе, почему мне нравятся эти два человека, столь различные, по крайней мере на первый взгляд, Они как бы дополняют друг друга, а вместе обнаруживают такой уровень мастерства, какому мог бы позавидовать любой век… И мне понятно, почему в столь важном и запутанном вопросе, как неудовлетворительное состояние нашей цивилизации, оба они – Толстой и Уитмен – указывают на возможность изменений к лучшему, причем представление об этом лучшем у них во многом совпадает».

Уитмен заинтересовался творчеством Толстого после появления в Америке переводов романов и повестей русского писателя. Таким «толстовским годом» стал в Соединенных Штатах 1886 год, когда одновременно появились переводы «Войны и мира», «Анны Карениной» и трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность». В ноябре 1888 года Уитмен познакомился с анонимной статьей в журнале «The Critic» об открывшейся в Нью-Йорке выставке работ В. Верещагина. В статье говорилось о связи реализма русского художника с идеями народности в русской литературе: «Верещагин, подобно своим литературным собратьям Гоголю, Толстому и Достоевскому, писал картины не ради чистого искусства, а в стремлении к гуманизму, русскому гуманизму, то есть народности. Современное русское искусство, как и современная русская литература, основываются на народности – на разновидности национальной идеи, родившейся в литературе вместе с Пушкиным, вскормленной Гоголем и расцветшей в книгах писателей-реалистов за последние тридцать лет. Романтизм Пушкина вырос в реализм Гоголя и, развиваясь в этом направлении, вылился в реализм нынешних романистов» ¹².

И далее следует рассуждение, заставившее Уитмена усомниться, является ли автор этой статьи американцем, настолько она «необычна в наших условиях». Автор статьи утверждает, что этическая сторона русской литературы и искусства привела к возникновению на национальной почве идей «пролетарианизма». «Сегодня в русской литературе и искусстве слова национальное и пролетарское имеют один и тот же смысл».

Жизнь и взгляды Толстого, говорил Уитмен, близки и понятны ему. «Есть великий смысл в жизни Толстого – такой возвышенной и мужественной» (3, 134). 9 декабря 1888 года биограф Уитмена и его друг Горас Тробел говорил о сходстве уитменовских взглядов на искусство с толстовскими: «Толстой не считает искусством то, что бесполезно народу», – на что американский поэт заметил: «Толстой – это всемирная сила, огромная и страстная первоэнергия, стремящаяся к воплощению великой цели» (3, 273).

В декабре 1888 года Уитмен прочитал «Севастопольские рассказы» Толстого в переводе Фрэнка Миллета с предисловием У. Д. Хоуэллса. Прежние переводы Толстого производили на Уитмена гнетущее впечатление. Так, о переводе Н. X. Доулом «Анны Карениной» он сказал: «Кажется, будто перевод сделан человеком, начавшим переводить книгу прежде, чем он прочитал ее до конца… Роман звучит по-английски так, будто его писал человек, к виску которого приставлен пистолет» (3, 273).

«Севастопольские рассказы» поразили Уитмена не только живым и ясным стилем повествования, но прежде всего правдивостью. «Книга потрясла меня своей честностью, прямотой, реализмом» (3, 371). После прочтения «Севастопольских рассказов» он сказал Тробелу: «Эта книга во много-много-много раз – в три, в четыре раза превосходит все, что я прежде читал у Толстого» (3, 381). Толстой как бы заново открывался Уитмену после «невыразительных и безликих» переводов Доула. «Никто из гигантов мировой литературы не превосходит Толстого в его «Севастополе» (3, 390), – говорил Уитмен Тробелу. В письмах друзьям, написанных в конце 1888 года, Уитмен делится неизгладимым впечатлением, произведенным на него «Севастопольскими рассказами». Получив книгу С. Степняка (Кравчинского) «Подпольная Россия», Уитмен сравнивает ее простоту с толстовской: «Я живо вспоминаю «Севастополь» Толстого: великолепная, яркая книга, которая по мере чтения захватывала меня все глубже и глубже» (5, 255).

Вместе с тем толстовская «Исповедь», изданная в Нью-Йорке в 1887 году, вызвала недоумение американского поэта. Он не понял этического пафоса этой книги и не дочитал ее до конца: «Для меня это бесполезное чтение, ибо я никогда не бывал там» (3, 494), – сказал он Тробелу. Вместе с тем он писал 2 января 1889 года об «Исповеди» своему другу Ричарду Баку: «Это странный плод нашего века, взращенный в России. Искренность и автобиографичность книги не вызывают сомнения, но искренность эта какая-то болезненная: как будто автор применяет к себе приемы Джека-Потрошителя». Уитмен утверждал: что подходит для России Толстого, не всегда приемлемо для Америки.

1. Л. Н. Толстой, Полн, собр. соч. (Юбилейное), т. 87, с. 4. Далее ссылки на это издание даются в тексте.[↩]
2. «У Толстого 1904 – 1910. «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого». – «Литературное наследство», 1979, т. 90, кн. 2, с. 298.[↩]
3. «Лев Толстой беседует с Америкой». – «Иностранная литература», 1978. N 8, с. 240.[↩]
4. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 20, с. 104.[↩]
5. Там же, с. 103.[↩]
6. «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. 2, М., 1978, с. 156 – 157. Обычно эта цитата приводится именно в таком, «усеченном» виде. В английском тексте первого издания книги Э. Мод перечень имен русских писателей более пространен и включает в себя имена Гоголя, Некрасова, Надсона (см.: A. Maude, Tolstoy and His Problems. Essays, L., 1901, p. 38).[↩]
7. Государственный музей Л. Н. Толстого, БЛ, 241/84 (в дальнейшем обозначается: ГМТ).[↩]
8. «Литературное наследство», 1965, г. 75, кн. 1, с. 436. Приведенная строка из стихотворения Уитмена «О теле электрическом я пою»[↩]
9. ГМТ. БЛ, 210/40.[↩]
10. См.: И. Чистова, Тургенев и Уитмен. – «Русская литература», 1966, N 2, с. 196 – 199.[↩]
11. »Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. 2, с. 156. [↩]
12. Н. Тгaubеl, With Walt Whitman in Camden, vol. 3, N. Y., 1961, p. 133 – 134. Далее том и страницы этого издания бесед Г. Тробела с У. Уитменом указываются в тексте.[↩]