«Карамзинский код» в романе И. Гончарова «Обыкновенная история»

В научных работах, посвященных творчеству И. Гончарова, имя Н. Карамзина возникает неслучайно. Исследователи отталкиваются от высказываний самого Гончарова, с глубоким уважением относившегося к своему предшественнику. В изучении воздействия Карамзина на Гончарова выделяют два взаимосвязанных аспекта: личностный и творческий. Во-первых, анализируется влияние Карамзина на духовное становление Гончарова, выявляются параллели и расхождения во взглядах двух писателей¹. Во-вторых, карамзинская традиция учитывается при изучении гончаровского творческого метода.

«Карамзинский след», безусловно, не исчерпывает всего богатства межтекстуальных связей прозы Гончарова. Его произведения глубоко укоренены в литературном контексте эпохи. Трудно представить современное всеобъемлющее исследование творчества писателя без упоминания имен Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Гете, Шиллера, других классиков зарубежной и русской словесности. Приемы межтекстуального взаимодействия в романах Гончарова сложны и хорошо продуманы. Их диапазон широк: от прямого цитирования и ссылок на авторов (вспомним упоминание басен Крылова героями «Обыкновенной истории») до имплицитной опоры на прецедентные тексты, знакомство с которыми необходимо для проникновения в замысел произведения. Гончаров с очевидностью предполагает такое знание у читателя, рассчитывает на понимание используемых в романе этических и эстетических кодов. Проза Карамзина входит в список подобных литературных прецедентов, в том числе как хорошо известный современникам и доступный для понимания широкой публики «манифест» сентименталистской морали.

В данной статье предлагается соотнести действия героев романа «Обыкновенная история» с поведенческими моделями персонажей сентиментальной прозы Карамзина. Выбор этого внешнего — находящегося за пределами гончаровского текста — камертона оправдан, прежде всего, тем, что творчество Карамзина входит в тот культурный контекст, который несколько десятилетий оказывал влияние на литературный процесс (и на читающих, и на пишущих)². Основания для использования «карамзинского кода» дает также и сам текст Гончарова — в нем слышится созвучие идей и образов двух писателей. Исследователи давно заметили сходство главных персонажей «Обыкновенной истории» с типами «чувствительного» и «холодного» Карамзина³. Кроме того, Гончаров постоянно создает зеркальные романные ситуации, в которых поведение главного героя можно сопоставить с действиями других персонажей и при этом сравнить с сентименталистским этическим каноном, представленным в карамзинской прозе. Писатель будто подсказывает публике «ключ» к исследованию сюжетного конфликта чувства и разума — поверить поведение героев теми законами, которые они сами так или иначе объявили — либо в качестве своей жизненной модели, либо как объект непримиримых нападок.

С первых страниц романа «Обыкновенная история» молодой помещик Александр Адуев — главное действующее лицо — заявляет о себе как о чувствительном, склонном к аффектации юноше. Он уверяет окружающих в вечности своей любви («Софью! Нет, маменька, я ее никогда не забуду!»); патетически упивается дружбой («О, есть дружба в мире! Навек, не правда ли?»); не стыдится слез и при случае готов падать «на подушки лицом вниз». Иными словами, Александр ведет себя как герой сентиментальной повести. Впечатление от театральных жестов Александра Адуева, на первый взгляд, не противоречит характеристике, данной персонажу самим Гончаровым. Согласно авторским ремаркам, перед нами избалованный, но не испорченный юноша с преждевременно развитыми сердечными склонностями и излишней доверчивостью.

Однако ход событий первой главы зарождает у читателя некие сомнения в глубине и подлинности декларируемых чувствований героя. Возникает желание взглянуть на него в сентименталистском дискурсе, то есть рассмотреть образ Александра Адуева в системе тех этических ценностей, которые он сам провозгласил (любовь, дружба, семья, возвышенный нравственный идеал). Карамзинский код позволяет заметить, что в тексте романа присутствует неявная оппозиция «видимость — сущность», которая разворачивается на протяжении трех этапов становления героя (подготовка к отъезду в столицу, петербургский период, возвращение домой). Обратимся еще раз к первым страницам повествования и внимательно вчитаемся в то, что прямо или косвенно сообщает об Александре Адуеве автор.

В самом начале романа мы узнаем, что, пока в доме все хлопотали, молодой барин спал богатырским сном — «как следует спать двадцатилетнему юноше». На этом этапе повествования у нас еще не хватает информации, чтобы в полной мере оценить значение этой будто бы бытовой детали и соотнести ее с другими обстоятельствами. Далее выясняется, что события разворачиваются в тот судьбоносный день, когда юноша отправляется в Петербург. Он покидает одинокую мать-вдову, у которой подкашиваются ноги при виде готовой к отъезду ямщицкой тройки («Убийственный для нее день»!). Расстается с Софьей, своей возлюбленной («Как она, моя голубушка <…> любит тебя: слышь, третью ночь не спит!»). Оставляет благоговеющую перед ним няньку и всю дворню, а также кота Ваську, который «был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь в доме». Что же Александр? Проснувшись, молодой человек «весело поздоровался с матерью». Правда, бросив взгляд на чемодан и узлы, он несколько смутился; но «через минуту <…> уже опять говорил с матерью и беспечно, даже с радостью смотрел на дорожные сборы». Не только сон и настроение, но и аппетит юноши не пострадал от треволнений решающего утра. Не дожидаясь общего застолья, Александр дважды обрывает горестные речи матери вопросами о еде. «Довольно маменька; я бы позавтракал? — сказал он почти с досадой». И чуть ниже: «Вот до чего договорились, — прервал он, — велите скорей подавать что там у вас есть: яичница, что ли?»

Как видим, ни горе матери, ни собственные переживания не омрачают покоя двадцатилетнего молодца. Разлука с Софьей тоже, видимо, не слишком его тревожит. Про отношения Александра с возлюбленной автор говорит прямо, без обиняков: «Что ему эта любовь? <…> Он любил Софью пока маленькою любовью, в ожидании большой». Преданная няня и вовсе не попадет в поле зрения молодого барина — ни в сцене отъезда, ни в дальнейших эпизодах романа она не появится (для сравнения можно вспомнить трогательное отношение к няне в повести Карамзина «Наталья, боярская дочь»).

Крепкий сон, хороший аппетит и радостное настроение отличают Александра Адуева от других действующих лиц «Обыкновенной истории». Никто из близких не ел за завтраком, мать вообще весь день не притрагивалась к еде и молчала до вечера. Софья, как мы уже знаем, не спала три ночи. Плакала даже суровая ключница Аграфена Ивановна — из-за разлуки с Евсеем, отбывавшим в столицу вместе с барином. Мужские персонажи романа вели себя, конечно, сдержаннее, но тоже по-своему выражали свои переживания. Друг Александра целые сутки мчался в пыли на тройке, чтобы проститься. Евсей жалобно кряхтел и охал, хотя и не утратил интереса к водке и закуске. Возможно, сам он и не был опечален в той же мере, что его подруга, но, во всяком случае, своим поведением полностью соответствовал сути момента.

В минуты глубоких волнений чувствительный герой сентименталистской традиции должен демонстрировать приоритет душевных переживаний над телесными потребностями — терять аппетит, сон и бодрость духа. Так поступают персонажи Карамзина — как женские, так и мужские. Например, героиня повести «Наталья, боярская дочь» после первой встречи с Алексеем Любославским «не ела, по обыкновению всех влюбленных». Сам юноша, со слов няни девушки, от сердечной болезни не мог «ни пить, ни есть», был «бледен как полотно» и насилу ходил.

Обязательными чертами добродетели «чувствительного человека» были также способность к состраданию, сопереживание чужому горю, умение выслушать, понять и разделить чувство другого. Так, благородный Лиодор, герой одноименной незавершенной повести Карамзина, умел слушать и становился братом-сочувственником всякому нежному сердцу. Достойный Арис «слушал каждого, по крайней мере, с терпением» («Юлия»). Поэтому поведение Александра Адуева должно насторожить читателя — даже если сам юноша и не жалел о предстоящей разлуке с миром детства (что странно для героя-идеалиста), он должен был проявить больше внимания к переживаниям близких. Он же, как мы видели, ни терпения, ни сочувствия не обнаружил, не совершил ни одного сердечного поступка (не считая поцелуя с Софьей в темных сенях и слезных объятий с другом).

Важный атрибут сентиментального расставания — памятные подарки, «знаки». От Софьи Александр получает локон и колечко. «Вот возьмите скорей», — торопится девушка, улучив момент после объятий в сенях (другой возможности проститься ей, как видно, не представилось). Кроме того, Софья подрубила платки и вышила метки на белье Александра. Об ответных дарах Адуева Гончаров умалчивает, однако при этом сообщает читателю о трогательном жесте слуги Евсея. Тот хотел оставить подруге жизни чуть не главное свое богатство — засаленную колоду карт («Нате, Аграфена Ивановна, вам на память; ведь вам здесь негде взять»), но, правда, в последний момент передумал по причине ревности.

Интересно, что более чувствительный характер носил отъезд дяди Александра, Петра Ивановича Адуева, проделавшего когда-то тот же путь из деревни в столицу. Переживания того дня оставили глубокий след в его душе — спустя семнадцать лет он помнил, как отправляли его в дорогу брат (отец Александра, ныне покойный) с женой; помнил ее слезы при прощанье, ее почти материнские благословения (какой контраст с ее родным сыном, Александром!), ласки, пироги и последние слова — надежда на то, что, может быть, когда придет время, он приласкает Сашеньку. Забегая вперед, отметим, что именно эти трогательные воспоминания — вопреки доводам рассудка — заставили Адуева-старшего принять участие в судьбе племянника, свалившегося ему как снег на голову. Больше чувствительности проявлял в свое время юный Петр Адуев и в отношении памятных знаков — если верить воспоминаниям его деревенской подруги Марии Горбатовой, он сам вытащил ленточку из ее комода, не дожидаясь инициативы девушки и даже вопреки ее воле.

Вторая глава переносит действие романа в столицу. События петербургского периода происходят на фоне мировоззренческого конфликта двух главных героев: Адуева-младшего и Адуева-старшего, племянника и дяди. Александр упорствует в своих сентиментальных убеждениях-заблуждениях; Петр Иванович пытается образумить юношу, настаивая на рациональных началах человеческой жизни. Внешне это действительно выглядит как повторение уже упоминавшейся выше карамзинской оппозиции «чувствительного» и «холодного».

В «петербургских» главах усиливаются притязания Адуева-младшего на роль поборника высоких идеалов. Александр заявляет о своей исключительности, к тому же к набору сентименталистских клише прибавляется претензия на байронизм — «чисто внешняя» и «совершенно беспочвенная», как давно и справедливо замечено исследователями⁴ [Иванов-Разумник: 225]. При этом Гончаров продолжает создавать своему герою ситуации, сопоставимые с перипетиями персонажей сентиментальных повестей Карамзина.

Богатую почву для сравнительного анализа дают любовные истории Александра Адуева. В отношениях с женщинами он только берет, ничего не отдавая взамен. Гончаров раскрывает эту особенность натуры героя во всех смыслах. Как уже отмечалось, у Александра не возникло даже мысли сделать ответный прощальный подарок Софье (автор противопоставил молодого барина его слуге Евсею, у которого подобная мысль родилась).

Роман с Наденькой Любецкой (первое столичное увлечение Адуева-младшего) вновь показал отсутствие у Александра подлинного глубокого внимания к предмету обожания. Их отношения в чем-то схожи с началом истории благородного Ариса и Юлии («Юлия»). В повести Карамзина скромному юноше удается на время заинтересовать собой самолюбивую красавицу: «Юлия отличала Ариса от других искателей, ободрила его застенчивость приятным взглядом, приятною улыбкою; начала с ним говорить, ласкать его, показывать уважение к его достоинствам, внимание к его словам, желание видеть его чаще». Александр Адуев добивается даже большего — не просто интереса, но взаимной склонности Наденьки. Далее обоих искателей ждет разочарование:

1. Среди исследователей, рассматривающих мировоззренческий аспект проблемы, можно назвать В. Мельника. См., например: [Мельник].[↩]
2. Наследие Карамзина как часть культурного контекста, воздействующего на создание и восприятие произведений литературы и искусства, мы называем «карамзинским кодом». [↩]
3. См.: [Иванов-Разумник], [Цейтлин], [Отрадин], [Манн] и др.[↩]
4. На данном этапе исследования соотнесение действий персонажей романа с этическими и эстетическими канонами романтизма не входит в наши задачи.[↩]