К проблеме изучения биографии Грибоедова сегодня

Нет в русской литературе другого писателя, биография которого на протяжении двух веков сохраняла бы столько загадок и темных мест. И сегодня, спустя более 200 лет со дня рождения Грибоедова, несмотря на то, что найдено немало документов, освещающих события разных периодов его жизни, мы не намного продвинулись в ее изучении.

Научной биографии Грибоедова до сих пор нет. Книги А. Лебедева (1980) и Е. Цимбаевой (2003) в серии ЖЗЛ, очень интересные каждая в своем роде, ни в какой степени не решают этой задачи. «Летопись жизни» (2000), составленная, в основном, по материалам полувековой давности, не включает многих известных сегодня документов, имеет слабый научный аппарат. И вряд ли может считаться авторитетным источником при изучении биографии писателя.

Документирована биография Грибоедова чрезвычайно неравномерно и четко разделяется по этому признаку на два периода — до 1817 года и после него, до гибели. С июня 1817 года, то есть с момента поступления на службу в Коллегию иностранных дел, писатель обретает некую жизненно-биографическую определенность, подтвержденную документами, — возраст, звание, службу, чин, местопребывание. Что же касается первой половины его жизни, то интерпретация ее событий продолжает в значительной степени оставаться столь же легендарной, как и много десятилетий назад. Хотя найденные и опубликованные в конце прошлого века важные документы, касающиеся отдельных событий детства и юности писателя (имею в виду публикации и статьи Л. Дубшана, С. Свердлиной, Г. Овчинникова, Е. Цымбала, А. Андреева и другие работы в сборнике «А. С. Грибоедов. Материалы к биографии»1), позволяют несколько свободнее ориентироваться в еще недавно «темном» материале.

О самом раннем детстве долгое время вообще ничего не было известно. Из публикации Г. Овчинникова2 мы узнали, что семья писателя в 1790-е годы пять или шесть лет жила во Владимире и владимирской деревне, хотя всегда считалось, что с рождения Грибоедов жил только в Москве. Затем недолгое пребывание в университетском благородном пансионе, раннее, в одиннадцать лет, поступление в Московский университет и окончание его в тринадцать лет со званием кандидата словесности, а потом еще четыре года пребывания в университетских стенах, учеба на этико-политическом (окончил его якобы со вторым званием кандидата) и на физико-математическом факультетах. С начала Отечественной войны 1812 года Грибоедов поступает на военную службу, но целый год, то есть все время пребывания французских войск на территории России и их изгнания, проводит вне армии, во владимирской деревне. О времени службы в кавалерийских резервах, кроме анекдотов о разгульной его жизни и армейских шалостях, мы ничего не знаем; публикация С. Свердлиной3 немногих армейских документов прояснила статус писателя при генерале Кологривове в резервной армии и дала возможность исследовательнице сделать некоторые предположения о круге его служебных обязанностей. После выхода в отставку, со времени, когда Грибоедов поселился в Петербурге, внимание биографов сосредоточено, в основном, на его литературно-театральных делах и контактах.

Вот тот привычный комплекс сведений, которыми мы обладаем. И согласимся, биография Грибоедова, соприкасаясь в деталях со многими биографиями сверстников, в целом от них отличается, являя не вполне типичную картину, что можно объяснить либо каким-то особым, невероятным невезением, либо некими реальными экстраординарными обстоятельствами, которые уводили его жизнь с традиционных путей.

Предлагаемая статья обращена к ранним годам жизни Грибоедова и имеет целью обозначить ее ключевые «спорные» моменты в период до лета 1817 года, то есть до поступления на службу, а также те проблемы, без разрешения которых изучение его биографии не может быть успешным. В процессе постараюсь выявить, на чем основаны и какими документами подтверждаются, опровергаются или ставятся под сомнение традиционно сложившиеся вехи жизни писателя.

На мой взгляд, главная проблема, из-за которой мы не можем выстроить биографию писателя (она не составляет логической цепи в существующих исследованиях), — это ВОЗРАСТ. Знание реального года рождения Грибоедова сразу перечеркнуло бы многие, если не все, загадочные и спорные моменты первой половины его жизни. Но именно эта проблема не находит пока разрешения.

В научном обиходе к сегодняшнему дню сосуществуют четыре (!) даты его рождения: традиционная и, добавлю, легендарная — 1795 год, которая ныне вытесняется во многих работах 1794 годом, и альтернативная ей — 1790 год, иногда указывают еще и 1791-й (день рождения — 4 января, названный самим писателем, сомнению не подвергается).

1795 год как время рождения Грибоедова — дата легендарная, но происхождения, несомненно, семейного. Она опирается на дату могильного памятника в Тифлисе, на записи в исповедных книгах приходской церкви, на свидетельство Грибоедова в первом из известных его формулярном списке 1813 года и на «Записку об А. С. Грибоедове» С. Бегичева. Свидетельство последнего должно быть сразу оговорено особыми условиями, в которых он находился. Быть может, единственный из окружения поэта посвященный в тайну его рождения, он, по-видимому, чувствовал себя обязанным эту тайну хранить. Тем более что в 1854 году, когда он писал свою «Записку…», была еще жива сестра, Мария Сергеевна (умерла в 1856 году), и другие родственники писателя. И Бегичев вряд ли хотел, чтобы его статья всколыхнула ненужные толки вокруг имени друга.

Дата рождения Грибоедова на могильном памятнике как один из главных аргументов в пользу 1795 года рождения тоже не является бесспорной. Известно, что «по вопросу о дате рождения» Н. А. Грибоедова, вдова писателя, «переписывалась с матерью и сестрой Грибоедова, которые, понятно, лучше всех знали его год рождения»4. Но сам факт подобного обсуждения не есть ли свидетельство существования проблемы? Зачем вдове писателя потребовалось обсуждать, какой год рождения обозначить на могильном памятнике мужа? Это возможно только в том случае, если она была посвящена в какие-либо семейные секреты по поводу его рождения. Сама идея такого обсуждения представляется весьма странной, если только не предположить, что инициатива переписки принадлежала матери писателя, Н. Ф. Грибоедовой. Тем более проект памятника на могиле писателя был напечатан в «Московском телеграфе» в начале 1830-х годов и широко обсуждался.

Напомню, что важнейший документ, найденный А. Ревякиным, опровергает сложившееся за два столетия мнение о рождении писателя в 1795 году и вообще исключает этот год из обсуждения данной проблемы. Запись в метрической книге церкви Успения на Остоженке за 1795 год: «Генваря 13 в доме девицы Прасковьи Ивановны Шушириной у живущего в ее доме секунд-майора Сергея Ивановича Грибоедова родился сын Павел, крещен сего месяца 18 дня. Восприемником был генерал-майор Николай Яковлевич Тиньков»5 — свидетельствует, что у Грибоедовых в январе 1795 года родился другой ребенок, который, по-видимому, умер младенцем. Необходимо добавить, что записи возраста Грибоедова в исповедных книгах церкви Девяти мучеников (в 1805 году указано, что ему десять лет, в 1807-м — двенадцать, а в 1810-м — пятнадцать) не могут быть признаны бесспорными документами, так как книги заполнялись со слов, и если семья скрывала возраст будущего писателя, то именно этот факт и отражен в исповедных книгах.

В работах биографов сегодня обсуждаются, в основном, две даты его рождения: 1794 и 1790 годы. Важно, что обе они не придуманы биографами, обе названы самим Грибоедовым в разные периоды его жизни: сначала 1794-й — в послужных списках Иркутского гусарского полка 1813—1814 годов и в документах об отставке 1815—1816 годов. Потом, с поступлением на службу в Коллегию иностранных дел и после утверждения его секретарем персидской миссии, Грибоедов всегда обозначал годом рождения 1790-й.

У приверженцев каждой даты свои аргументы и доказательства. Обзоры литературы по этому вопросу сделаны С. Фомичевым6 и отчасти В. Мещеряковым7. Однако признание 1790 года датой рождения Грибоедова вызывает сопротивление многих исследователей, а 1794-й в этом качестве, как и 1795-й, не позволяет разрешить накопившиеся противоречия ранней биографии писателя и связать ее события в логическую цепь.

И все же главная проблема этой полемики заключается не в элементарной разнице лет, как может показаться. И копья ломаются не потому, моложе или старше Грибоедов на четыре или пять лет. В любом другом случае записали бы сложную дату: «1790 или (по другим сведениям) 1794», — на этом бы и успокоились. Но не в нашем, когда две даты рождения определяют две разных жизни, две разных биографии.

Признание того, что Грибоедов родился в 1790-м (или даже в 1791 году), неминуемо влечет за собой вывод о том, что он — незаконный ребенок, бастард (Настасья Федоровна и Сергей Иванович Грибоедовы поженились в 1791 году). Полагаю, что именно это, поистине роковое обстоятельство, до сих пор мешает признать 1790 год временем рождения писателя. Оставляем за скобками саму возможность замужества Настасьи Федоровны за человеком с репутацией и состоянием Сергея Ивановича Грибоедова, не будь на то особых причин (он был не просто игрок по натуре, а профессиональный картежник, принадлежащий к карточной «банде» и живущий исключительно карточной игрой; состояния у него на момент женитьбы не было никакого).

Незаконное рождение в России конца XVIII века настолько значимый, определяющий судьбу фактор, что не учитывать даже его возможности при изучении биографии писателя нельзя, она неминуемо будет искажена. «Незаконность» рождения коренным образом влияла на сословный и социальный статус человека, законодательно выбрасывая его из семьи, лишала имущественных прав, ограничивала возможности существования в той среде, к которой принадлежала его семья. И биографам в этом случае необходимо осознать, что Грибоедов прожил совсем другую жизнь, нежели мы привыкли себе представлять.

Его происхождение и особое положение постоянно должны были направлять усилия семейства на то, чтобы скрыть «незаконность» рождения. Легче всего, до поры до времени, проблему можно было обходить, скрывая истинный возраст Грибоедова. Этим, по-видимому, и определяется жизнь семьи и покров тайны над почти всеми событиями детства и юности писателя. А они не могли не омрачаться сознанием, что он «не как все». Что выключен силою обстоятельств из обычного для всех окружающих состояния и обречен на особый путь.

Напомню, что российские законы, охранявшие целостность и неприкосновенность дворянства как сословия, были чрезвычайно жестоки по отношению к незаконным детям. Института усыновления, то есть признания их законными, не существовало. Даже сын Екатерины Второй и Григория Орлова не мог носить фамилию отца и звался, как и его потомки, граф Бобринский. А для пятерых своих незаконных сыновей граф Разумовский не смог сохранить ни свой титул, ни фамилию, они все были Перовские. Принадлежность этих детей к дворянскому сословию была оговорена специальными императорскими указами. Но подобные указы издавались чрезвычайно редко, и перед большинством русских дворян, имевших незаконных детей (а их было немало), стояла трудноосуществимая задача — найти способ вывести бастарда в дворянское сословие, ведь при рождении они приписывались либо к крепостным крестьянам отца, либо зачислялись в податное сословие (то есть в свободные крестьяне или мещане, которые платили подушную подать, выполняли натуральные повинности, в том числе рекрутские, подвергались телесным наказаниям). И если год рождения Грибоедова 1790-й, если он был незаконным ребенком, то перед его матерью, в первую очередь, а позже и перед ним самим стояла труднейшая задача — преодолеть диктуемые законом ограничения, получить дворянский статус и возможность существовать в тех же рамках, что и люди, принадлежащие его семье и кругу.

И в этом контексте факты изменения возраста в документах, сделанные самим Грибоедовым, уже не вызывают недоумения, растерянности и неловкости от невозможности объяснить, зачем, чего ради он совершал этот обман. Статья О. Глаголевой и Н. Фомина об истории выхода В. Жуковского, одного из «великих бастардов» русской литературы, в дворянское сословие, свидетельствует о том, к каким изощренным способам и средствам приходилось прибегать родителям незаконных детей, чтобы вернуть их хотя бы в свое сословие, избавить от принадлежности к крепостному состоянию, как то диктовал закон8. Надо ли удивляться, что Грибоедов использовал все возможные для него способы, чтобы вырваться из положения, определенного ему рождением?

Как бы проблема незаконного рождения Грибоедова ни была неприятна, как бы ни шокировала она, отмахнуться от нее невозможно. С ней неизбежно столкнется каждый, кто будет пристально изучать биографические документы, кто станет заниматься «Летописью Грибоедова» или его научной биографией. Ведь при рассмотрении тех немногих документов, относящихся к детскому и юношескому периодам жизни Грибоедова, на которые приходится опираться биографам, мы постоянно ощущаем некий логической сбой, никак не дающий выстроить цепь событий и заставляющий, говоря о первой половине жизни писателя, почти все время обращаться к предположениям и допущениям. Предлагаю совершить еще один экскурс по этим документам.

Первый из известных на сегодня документ, где мы встречаем имя писателя, это прошение «малолетнего Александра Грибоедова» от 19 июня 1799 года в палату гражданского суда города Владимира при оформлении купчей на сельцо Сушнево в Покровском уезде Владимирской губернии, которое его бабушка по отцу, Прасковья Васильевна Грибоедова, каким-то образом передавала внуку. Документ содержит просьбу «допросить об этом его бабку при свидетелях». Он написан писарем, а подписи на нем поставили, «за неумением грамоте и писать» «малолетнего Грибоедова», коллежский советник М. Бенедиктов и капитан Е. Палицын9.

Документ этот порождает многие вопросы и потому нуждается в дополнительном изучении: если имение Сушнево — подарок (а бабушка Прасковья Васильевна вроде бы подарила по маленькому имению обоим своим внукам, Марии — деревню Сущево), то почему он оформлен купчей? Возможно, родители Сергея Ивановича были посвящены в тайну рождения Александра Сергеевича, который, как незаконный ребенок, мог владеть собственностью, но не имел права наследовать фамильные владения? Почему суд требует подтверждения этого акта через допрос? Все это предстоит выяснить. Судить же о возрасте Грибоедова на основании этого документа нет возможности: пять или девять лет ему в момент написания «прошения», он все равно «малолетний Грибоедов».

Второй известный документ — сообщение в газете «Московские ведомости» от 22 декабря 1803 года о годичном акте в Университетском благородном пансионе, на котором Грибоедов получил приз за музыкальные успехи в «меньшом возрасте». Его принято считать аргументом в пользу того, что Грибоедову было в это время восемь лет (то есть он родился в 1795 году)10.

Однако не все так однозначно. Грибоедовы вернулись в Москву из Владимира либо в 1800-м, либо, что вероятнее, в 1801-м, так как с осени этого года Настасья Федоровна стала владелицей собственного дома на Новинском бульваре, «в приходе церкви Девяти мучеников, близ Пресни и Кудрина», в котором семья и жила до осени 1812 года11.

В пансион в то время принимали с девяти лет (иногда, в виде исключения, с восьми); младший возраст считался с девяти до тринадцати лет. В момент переезда в Москву Грибоедову либо около семи лет (если он родился в 1794 году), либо десять-одиннадцать (если год рождения 1790-й или 1791-й). В первом случае он совсем мал, ему только предстоит начать учиться грамоте, а поступление в пансион (оно состоялось в 1802 году, всего через год) требовало достаточно серьезной подготовки по основным предметам. В нашем случае еще и музыкальной подготовки, ведь приз-то был получен за музыкальные успехи. Однако при очень усердных занятиях, учитывая способности Грибоедова, быть может, и за год он был подготовлен к поступлению в пансион. С музыкой все, правда, несколько сложнее.

Но в этом случае совершенно непонятно дальнейшее развитие событий: если Грибоедов поступил в пансион в возрасте восьми лет, у него был большой «запас времени», чтобы спокойно пройти весь курс обучения (6 лет) и, как это делали многие воспитанники пансиона, просто перейти по окончании его в университет, что случилось бы в 1808 году, в возрасте всего четырнадцати лет. И дальше, как раз по окончании университета, возраст позволил бы ему выбирать любую сферу деятельности, как то и было принято.

Совершенно необъяснимо, к чему, в этом случае, такая спешка с поступлением в университет в одиннадцать лет (как считается в легендарной его биографии), с получением кандидатского звания в тринадцать, ведь отроки в те времена не принимались ни на военную, ни в штатскую службу, все равно пришлось бы ожидать несколько лет до того возраста, когда это могло состояться (как минимум до шестнадцати лет).

Надо еще учесть, что большинство лекций в университете в те годы читалось на немецком языке или на латыни (приглашенными иностранными преподавателями), и едва ли одиннадцатилетний ребенок, всего три-четыре года назад начавший учиться грамоте, настолько овладел этими языками, что мог воспринимать смысл читаемых дисциплин (кстати, из мемуаров современников мы знаем, что уроки латинского языка Грибоедов брал у Б. Иона еще и в 1810—1812 годах).

Если же он был пятью годами старше, то есть родился в 1790-м, все эти действия и оправданны, и логичны. Обучение он должен был начать еще во Владимире, как и полагалось, лет в семь-восемь. Тогда в Москве он вполне мог оказаться среди учеников Университетского пансиона в декабре 1803 года именно на выходе из младшего возраста, то есть почти четырнадцати лет. Но в этом случае у него уже не было времени на прохождение всего пансионного курса, ведь до совершеннолетия следовало успеть обрести необходимый сословный статус, то есть официально стать дворянином.