Принцип троичности в стихотворении Н. Гумилева «У цыган»

…И долго мне его паденья

Смешон и сладок был бы гул.

А. Пушкин. «Цыганы»

И мелькают летучие мыши,

И бегут горбуны по крыше,

И цыганочка лижет кровь.

А. Ахматова. «Поэма без героя»

Стихотворения, вошедшие в последний сборник Н. Гумилева «Огненный столп» (1921), без сомнения, относятся к области «мистической поэзии» (определение, данное Гумилевым в лондонском интервью Бечхоферу¹). Обращает на себя внимание мастерское сочетание формальных достижений этих текстов с философской проработанностью и психологической глубиной. Эти поздние стихотворения имеют некую тайну, обусловленную «неожиданной зрелостью» и своеобразностью авторского мировоззрения; причем без понимания этой тайны оказывается невозможным проникновение в глубинные смыслы текстов.

Речь идет о выходе на первый план в стихотворениях 1917-1921 годов того приема, который А. Ахматова называла «тайнописью» Гумилева². Данный прием преследует цель установления с читателем вневременной духовной связи посредством включения в текст образов и символов, понятных лишь ограниченному кругу «посвященных» и основанных на автобиографическом и религиозно-философском подтекстах. «Читатель-друг», включенный в «круг доверия», становится собеседником автора, и в этом диалоге раскрывается некая онтологическая тайна о мире, проникнутом энергиями Слова, в котором объединились поэтическое и религиозное начала (в этом случае текст раскрывается как про-изведение, выведение смысла из не-бытия). Эту тайну невозможно сформулировать как законченную мысль, поскольку она может существовать лишь в совокупности текстов, прорываясь между строк и воплощаясь в точке соприкосновения гумилевского слова с читательским сознанием, открытым для конгениального диалога.

Примером подобного диалога может служить стихотворение «У цыган» — одно из самых непрочитанных и малоизученных стихотворений Гумилева, в основе композиции и идейно-философского содержания которого лежит, на наш взгляд, принцип троичности. Отметим, что данный принцип вообще является характерной чертой многих теоретических построений позднего Гумилева³, что соответствует особенностям его мировоззрения.

Среди (немногих) исследований, в которых поднимался вопрос об этом тексте, назовем работу П. Паздникова «Мифопоэтические аспекты стихотворения Н. Гумилева «У цыган»»⁴. В ней справедливо отмечается ключевое значение этого текста для понимания философии позднего Гумилева, однако выводы, к которым приходит автор статьи, не проливают света на сущность этой философии. П. Паздников проводит буквальные аналогии между образами из стихотворения и теми дефинициями, которые имеют данные образы как мифологические символы в научной литературе (к примеру, в знаменитой энциклопедии «Мифы народов мира»). Так, главный герой соотнесен в статье с царем Соломоном из-за образа красной (тигровой) лилии и имени Асмодея, появляющегося в конце стихотворения; фраза «гроза ангелов» перетолковывается П. Паздниковым как «гроза аггелов», то есть бесов, хотя гумилевский текст, как кажется, не дает поводов для такой подмены, а во всех черновиках употребляется именно лексема «ангелы». В целом же автор статьи приходит к следующим выводам: в основе создания образов в стихотворении лежит ассоциативный принцип; мифопоэтика текста базируется на «разыгрывании древней мистерии с обрядовым жертвоприношением»; философский план произведения сводится к констатации двух «равнонаправленных начал» в человеке — «божественного», олицетворяемого Соломоном, и «демонического», персонифицированного Асмодеем, причем, по мнению исследователя, «вывод поэта (Гумилева. — В. М.) неутешителен: чаще всего побеждает второе начало»⁵. Финал текста остается для П. Паздникова затемненным, что и позволяет ему подытожить: в стихотворении «смысл зыблется и ускользает»⁶. По всей видимости, автор статьи воспринимает гумилевский текст как произведение, лишенное определенной поэтической позиции, которая реализовалась бы в относительной стабильности смысла. Однако такой подход, возможно плодотворный при анализе постмодернистской литературы, неприменим для исследования модернистского творчества. Сам Гумилев в лекциях по курсу «Теория поэзии» специально оговаривал: «Для того чтобы личность поэта не терялась, он должен показать свою точку зрения на происходящее <…> Иногда точка зрения может быть скрытой, и только проскользнуть в одной части стихотворения»⁷. Текст постсимволизма — не «сад расходящихся тропок», а дерево с развитой кроной, но единым семантическим стволом.

Мало проясняет смысл стихотворения и комментарий, данный в Полном собрании сочинений Гумилева. Вопросам углубленной интерпретации отводится лишь небольшой последний абзац, в котором со ссылкой на Т. Зорину проводится параллель с все той же «символикой жертвоприношения дионисийских мистерий», а прием наложения «мифологической и литературной образности» соотносится с символистским дионисийским мировоззрением, носителем которого, как следует из мысли Т. Зориной, был и Гумилев⁸.

Как нам представляется, сведение смысла стихотворения к мифологической символике и указание на ряд литературных произведений, которые могли повлиять на гумилевский замысел, балансируют на поверхности и не способны, в конечном итоге, прикоснуться к глубинной религиозно-философской составляющей этого необычного текста. В нашем анализе мы постараемся следовать принципу целостности, учитывая особенности художественной системы Гумилева, взаимосвязь и эволюцию мотивов, а также статус книги «Огненный столп» как целокупного жанрового образования.

История создания стихотворения «У цыган», подобно истории «Заблудившегося трамвая», обросла мифотворческим ореолом. По всей видимости, появление самой «цыганской темы» было инициировано романом Гумилева с известной певицей — цыганкой Ниной Александровной Шишкиной-Цур-Миллен. Об этом романе мало что известно из мемуаристики, однако обращают на себя внимание сохранившиеся автографы Гумилева. Так, на листе с одним из первых вариантов стихотворения, когда оно еще называлось «Цыганский табор», имеется гумилевская надпись: «Сумейте сохранить эту частицу моей души. Шишкиной Цур-Миллен»⁹. Очевидно, было в этом романе нечто особенное, что позволило Гумилеву в еще одной надписи (на книге «Шатер») назвать Шишкину «другом» — словом, для Гумилева особенным, редко встречающимся в его любовной переписке (пожалуй, таким «другом» могла быть для него только А. Ахматова): «Моему старому и верному другу Нине Шишкиной в память стихов и песен. Н. Гумилев, 21 июля 1921 г.»¹⁰.

Чрезвычайно интересен и тот этап творческой биографии Гумилева, на котором создавалось стихотворение. По свидетельству И. Одоевцевой, оно было написано «дней через десять» после «Заблудившегося трамвая»¹¹, занимающего знаковое место в творчестве позднего Гумилева как по уровню мастерства, так и по колоссальному эмоциональному и философскому напряжению, направленному на творческое пересоздание своей биографии. Через небольшой промежуток времени будет написано стихотворение «Память», целиком посвященное рефлексии о собственной внутренней эволюции. Иными словами, стихотворение «У цыган», созданное Гумилевым в период углубленного самоанализа, вероятно, также не избежало значительной примеси автобиографизма, хоть и не столь очевидного, как в двух других текстах. Не случайно Гумилев в начале 1921 года, составляя рукописные сборники своих ненапечатанных стихотворений, помещает в один из них только два текста — «Заблудившийся трамвай» и «У цыган».

1. Русинко Э. Гумилев в Лондоне: неизвестное интервью // Гумилев Н. Исследования и материалы. Библиография. СПб.: Наука, 1994. С. 307.[↩]
2. Ахматова А. Записные книжки. М.-Torino: Giulio Einaudi editore, 1996. С. 288.[↩]
3. К примеру, Ю. Зобнин отмечает важность символики «Божественной троичности» в таблице, созданной Гумилевым для педагогических целей (Зобнин Ю. В. Николай Гумилев — учитель поэзии // Н. Гумилев, А. Ахматова: По материалам историко-литературной коллекции П. Лукницкого. СПб.: Наука, 2005. С. 76).[↩]
4. Паздников П. В. Мифопоэтические аспекты стихотворения Н. Гумилева «У цыган» // Гумилевские чтения: материалы Международной научной конференции (Санкт-Петербург, 14-16 апреля 2006 года). СПб.: СПбГУП, 2006.[↩]
5. Там же. С. 105, 108. [↩]
6. Там же. С. 108[↩]
7. Цит. по: Зобнин Ю. В. Николай Гумилев — учитель поэзии.  С. 85.[↩]
8. Гумилев Н. С. Полн. собр. соч. в 10 тт. М.: Воскресенье, 1998-2007. Т. IV. С. 303-304. [↩]
9. Гумилев Н. С. Полн. собр. соч. в 10 тт. Т. IV. С. 302. [↩]
10. Лукницкая В. Н. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л.: Лениздат, 1990. С. 237.[↩]
11. Одоевцева И. В. На берегах Невы: Литературные мемуары. М.: Художественная литература, 1989. С. 273.[↩]