К пониманию Хлебникова: наука и поэзия. Вступительная статья, публикация и комментарий Е. Арензона

Мало сказать, что поэтические произведения Хлебникова одухотворены его научными идеями о познании природы времени; многие стихотворные тексты поэта буквально (и без каких-либо авторских объяснений) воспроизводят соответствующую числовую символику.

Мой разум, точный до одной

энной.

Как уголь сердца я вложил

в мертвого

пророка вселенной…

На крыльях поднят, как орел,

я видел сразу,

что было и что будет,

Пружины троек видел я

и двоек

В железном чучеле миров,

Упругий говор чисел.

И стало ясно мне,

Что будет позже¹.

 

Этот фрагмент из мистерии «Взлом вселенной» пройдет мимо сознания читателя, если он не знает хлебниковской идеи, что «время построено на ступенях двух и трех, наименьших четных и нечетных чисел» и что «повторное умножение само на себя двоек и троек есть истинная природа времени».

Разумеется, читатель, знакомый с этой идеей, вовсе не обязан соглашаться с ней, как с объективной научной истиной. Более того, очевидно, что от науки в современном понимании этого слова хлебниковские концепции весьма далеки. Зато читателю будет внятен лирический пафос произведения, рожденного верой в познаваемость человеческой истории, в точное предвидение будущего.

Очень верно охарактеризовал в свое время Ю. Тынянов числовые изыскания Хлебникова: «Может быть специалистам они покажутся неосновательными, а читателям только интересными. Но нужна упорная работа мысли, вера в нее, научная по материалу работа – пусть даже неприемлемая для науки, – чтобы возникали в литературе новые явления. Совсем не так велика пропасть между методами науки и искусства. Только то, что в науке имеет самодовлеющую ценность, то оказывается в искусстве резервуаром его энергии» ².

От первого юношеского порыва найти законы времени до размышлений зрелого художника на эту тему поэтическое творчество Хлебникова питалось из резервуара его исторических идей. При этом не абстрактный интерес книжника-схоласта к формализованным теориям руководил Хлебниковым; его волновали и толкали к изысканиям события дня текущего: известие о Цусиме, битвы мировой войны, предчувствия и явления революционного переворота.

Утопичность самой идеи найти и выразить в безусловной числовой конкретности непреложно и якобы циклично повторяющийся ход мировых событий для нас очевидна. Но именно в наши дни обостренного восприятия предельности земного шара и нависшей над ним угрозы гуманизм хлебниковской антивоенной утопии имеет несомненную силу эмоциональной притягательности.

Если я обращу человечество в часы

И покажу, как стрелка столетий движется,

Неужели из нашей времен полосы

Не вылетит война, как ненужная ижица?

 

Самое слово «число» в контекстах Хлебникова имеет особую содержательную глубину. И хотя также очевидна идеалистичность его теории, согласно которой начальная, управляющая словом буква имеет свою семантику и потому «число» стоит в одном ряду с «чашей» и «черепом» (так как в «ч» заключен смысл полого объема, вместилища), – конкретный хлебниковский образ «числа» поэтически емок и выразителен.

Когда краснела кровью Висла

И покраснел от крови Тисс,

Тогда рыдающие числа

Над бедным миром пронеслись.

Эти «рыдающие числа» действительно вмещают в себе горе, страдания, кровь военных лет.

Предлагаемое читателям «Вопросов литературы» хлебниковское «Слово о числе» является предисловием к последнему прижизненному изданию поэта – «Доскам судьбы», в котором зафиксировано итоговое для Хлебникова истолкование числовой природы времени.

Здесь не место сравнивать этапы развития данной концепции и вообще пускаться в анализ предлагавшихся Хлебниковым числовых формул времени. Достаточно сказать, что в «Досках судьбы» с предельной обнаженностью выступает мифологическая основа этой концепции, ничего общего не имеющая с материалистическим пониманием исторического процесса³.

Можно воспользоваться самокритической оценкой самого Хлебникова своих несостоявшихся прогнозов морских сражений 1914 года: «…избранный мною путь ошибочен и никому не советуется итти по нему» ⁴.

В принципе эта самооценка определенного куска работы должна быть отнесена ко всей концепции в целом.

Но путь, по которому идти не следует и по которому Хлебников прошел до конца, важен нам не своим отрицательным опытом архаизирующей утопии, а тем прежде всего, что здесь перед нами открывается тот самый резервуар поэтической энергии, о котором говорил Ю. Тынянов.

Здесь удивительно соотнесение математики с глубинными пластами народной фантазии. Недаром в статье 1914 года «О пользе изучения сказок» Хлебников писал: «Провидение сказок походит на посох, на который опирается слепец человечество» (СП, V, 196).

Опираясь на посох древнеславянской веры в «чет и нечет», Хлебников ощупью брел по пути предвидения будущего. Так созидалась ненаучная «наука» о двоичной природе времени, которая в свою очередь хаотичный материал истории кристаллизовала в поэзию.

«Слово о числе» как бы проясняет смысл многих поэтических текстов 1921 – 1922 годов.

Вот один из примеров исторических сопряжений, данных в «Слове»: «Куликово поле 26/8 1380 остановило движение народов Востока на Запад, этих волн гуннов, славян, мадьяр, половцев, печенегов, татар. Но оно наступило через 3&sup11+3&sup11;=2×3&sup11; после взятия Аларихом Рима 24/7 410 года, когда Рим был сравнен с прахом».

И вот поэтическая параллель этому примеру:

И если востока орда

Улицы Рима ограбила,

И бросила белый град черным оковам,

Открыла для стаи вороньей обед,

Через два раза в одиннадцатой три,

Выросла снова гора черепов

Битвы в полях Куликова –

Это Москва переписывала набело

Чернилами первых побед

Первого Рима судьбы черновик.

Вся XVIII плоскость (глава) «Зангези» – последней «сверхповести» Хлебникова, его поэтического завещания – построена на материале исторических событий по принципу связанности их степенями основополагающих четных и нечетных чисел, двоек и троек. Кажущаяся рассудочность этой постройки неожиданно взрывается эмоциональной насыщенностью заключительной строфы, обращенной к стихии революции:

Если в пальцах спрятался нож,

А зрачки открывала настежью месть –

Это время завыло: даешь,

А судьба отвечала послушная: есть.

Трудно найти более убедительный пример хлебниковского ощущения истории как живого, кровно задевающего поэта явления, как нераздельности прошлого и сиюминутного.

Можно привести стихотворные параллели едва ли не к каждому историческому фрагменту из «Слова о числе». Но будем иметь в виду, что «Слово» не только ключ к пониманию хлебниковских поэтических текстов. Оно и само по себе выразительный образец его художественного мышления.

Нельзя равнодушно пройти мимо своеобразного метафоризма поэта в передаче отвлеченных математических понятий.

Уравнения времени похожи у него на стройные деревья с ветвями степеней. Уравнения пространства напоминают ископаемых животных с громадным телом основания и крохотным черепом степени. Жизнь хлебниковских чисел уподоблена речному руслу и твердому берегу реки, хищной птице и неподвижной горе, многочлены, построенные на двойке и тройке, напоминают города с башнями и колокольнями. И поэтам и писателям, работающим в жанре научной популяризации, есть чему у этого «Слова» поучиться.

«Слово о числе» наполнено и выразительными биографическими деталями, укрепляющими берега жизни Хлебникова фактами и уничтожающими досужие вымыслы.

Наконец, внимательное чтение «Слова о числе» обращает нас к проблеме литературного происхождения хлебниковских «законов Времени».

В статье 1920 года «Наша основа» Хлебников, называя свое числовое определение времени «гаммой будетлянина», указывает на аналогичные по смыслу «звукоряды» прежних цивилизаций. Конечно, и «гамма индусская» (Ариабхата), и «гамма эллинская» (Платон, пифагорейцы) повлияли на становление взглядов Хлебникова. Эти источники, им самим указанные, привычно комментируются во всех работах о поэте. Но существовала и отечественная традиция философствования, которой Хлебников вдохновлялся безусловно. К сожалению, эта область, хронологически и эмоционально близкая поэту и прежде всего важная для понимания его творческой мысли, до сих пор остается в хлебниковедении terra incognita.

Между тем непосредственной моделью для разработки Хлебниковым «законов времени» послужила историософия Л. Н. Толстого, как она выражена в «Войне и мире».

Толстовская эпопея была семейным чтением Хлебникова («Отец – поклонник Дарвина и Толстого», – СП, V, 279); это культурная почва, на которой поэт был воспитан.

Эпилог «Войны и мира» весь пронизан мыслью, что действия людей подлежат общим, неизменным законам, выражаемым статистикой.

«Придя к бесконечно малому, математика, точнейшая из наук, оставляет процесс дробления и приступает к новому процессу суммования неизвестных, бесконечно малых. Отступая от понятия о причине, математика отыскивает закон, то есть свойства, общие всем неизвестным бесконечно малым элементам… На том же пути стоит и история. И если история имеет предметом изучения движения народов и человечества, а не описание эпизодов из жизни людей, то она должна, отстранив понятие причин, отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно малым элементам свободы» (подчеркнуто мною. – Е. А.).

Вот соответствующее место из книги В. Хлебникова 1912 года «Учитель и ученик»: «Я не смотрел на жизнь отдельных людей, но я хотел издали, как гряду облаков, как дальний хребет, увидеть весь человеческий род и узнать, свойственны ли волнам его жизни мера, порядок и стройность… Я искал правила, которому подчиняются народные судьбы» (СП, V, 174. Подчеркнуто мною. – Е. А.).

Хлебниковская идея закономерности движения и противодвижения человеческих волн («вековой поединок Востока и Запада») удивительно точно совпадает с толстовским рассуждением о ходе событий рубежа XVIII – XIX веков.

«В 1789 году поднимается брожение в Париже; оно растет, разливается и выражается движением народов с запада на восток… в 12 году оно доходит до своего крайнего предела – Москвы, и, с замечательной симметрией, совершается противодвижение с востока на запад… Обратное движение доходит до точки исхода движения на западе – до Парижа, и затихает».

«Гамма будетлянина, одним концом волнующая небо, а другим скрывающаяся в ударах сердца», просится в сопоставление с толстовским представлением истории, в которой «существуют линии движения человеческих воль, один конец которых скрывается в неведомом, а на другом конце которых движется в пространстве, во времени и в зависимости от причин сознание свободы, людей в настоящем».

Относясь к историософии Толстого критически, мы ясно понимаем, что «Война и мир» без нее немыслима!

По Толстому, математизация науки есть верный путь к пониманию законов природы и человеческого общества.

Хлебников в первой же своей декларации «Курган Святогора» (1908) заявляет: «Конечно, правда взяла звучалью уста того, кто сказал: слова суть лишь слышимые числа нашего бытия. Не потому ли высший суд славобича всегда лежал в науке о числах?» (НП, 321).

Одним из проявлений объективного, числового строения времени была для Хлебникова закономерность рождения людей, связанных единством творческой идеи или жизненного предначертания. В «Досках судьбы» он, например, определяет ряд «пророков устной беседы»: грек Сократ – учитель монголов Дзонкава – украинец Сковорода («затерянные в толще времени, они послушны закону делимости на 365 лет и однообразными огоньками загораются на улице столетий, как вехи расстояний» ⁵).

Вот как объяснял Хлебников эту идею: «В обычном словесном изложении человечество походит на вороха сырых, свеженабранных листов печати, еще не собранных в книгу. Но есть способ сверстать эти разрозненные белые листы в строгую книгу, применив способ измерения рождений людей с судьбой одной и той же кривизны» ⁶.

Предлагаемая вниманию читателей журнала статья «Закон поколений» является одним из вариантов идеи «сверстанного человечества». Здесь указаны ряды по признаку сходства и контраста идей.

Бросается в глаза неточность во многих приводимых датах рождений знаменитых людей: Хлебников нередко работал по памяти, не сверяясь со справочниками. Но есть особый интерес в самом подборе имен, в неожиданных характеристиках и обобщениях. Перед нами беглый, но выразительный набросок русской истории и русской литературы, акцентированный на «звездной» судьбе самого автора. В черновой заметке к статье это выражено с предельной ясностью: «Среди родившихся в 1885 году должен быть звездный потомок славного ряда» ⁷. Приводимый ряд людей, по характеристике Хлебникова, наиболее связан с государством, он «очерчивает жизнь народа».

Важный смысловой акцент (имея в виду всю творческую биографию поэта) приобретает противопоставление в этой статье А. Кольцова – Д. Мережковскому. В последних стихотворениях Хлебникова Кольцов ассоциативно сближен с Толстым. Выстраивается особый ряд «мужиков», уже вне закона рождений, но как очевидная литературная реальность: Кольцов, Толстой, Хлебников.

Наконец, третья предлагаемая здесь статья Хлебникова (о памятниках) написана в период активного сотрудничества поэта в газете «Славянин» (1912 – 1913).

В этом тексте нет никаких вычислений, но виден интерес к сложной исторической судьбе родной страны. Из такого рода заметок накапливается материал для хронологических таблиц и сопоставительных персоналий. Можно сравнить этот список с памятниками в утопической поэме «Ладомир» («и умный череп Гайаваты // Украсит голову Монблана»), чтобы почувствовать эволюцию Хлебникова.

В разные годы, в текстах разной законченности Хлебников обращается к теме памятников, считая их важным средством в деле сближения народов. Вот примеры из его «Предложений»: «В мелком Ламанше может быть воздвигнут морской, выходящий из воды, памятник Гуриэт Эль Айн, сожженной на костре персиянки. Пусть чайки садятся на него вблизи парохода, полного англичан» (СП, V, 160). Предложения его носят зачастую гиперболический характер, и в этих преувеличениях, как и в намеренной стилизации речи, присутствуют и не выпячивающая себя ирония, и просто добрая шутка (памятник «отцу воздухоплавания» Змею Тугариновичу).

Пониманию Хлебникова препятствует не только эзотеризм его письма, но и наше иногда слишком педантичное отношение к его поэтическому слову.

 

В. ХЛЕБНИКОВ

СЛОВО О ЧИСЛЕ И НАОБОРОТ⁸

Чистые законы времени мною найдены 20 года, когда я жил в Баку, в стране огня, в высоком здании морского общежития, вместе с художником Добраковским⁹.

Громадная надпись «Доброкузня» была косо нацарапана на стене, около ведер с краской лежали кисти, а в ушах неотступно стояло, что если бы к нам явилась Нина, то из города Баку вышло бы имя Бакунина. Его громадная, лохматая тень висела над нами. Художник, начавший лепить Колумба, неожиданно вылепил меня из зеленого куска воска. Это было хорошей приметой, доброй надеждой для плывущего к материку времени, в неведомую страну. Я хотел найти ключ к часам человечества, быть его часовщиком и наметить основы предвидения будущего. Это было на родине первого знакомства людей с огнем и приручения его в домашнее животное. В стране огней – Азербайджане – огонь меняет свой исконный лик. Он не падает с неба диким божищей, наводящим страх божеством, а кротким цветком выходит из земли, как бы прося и навязываясь приручить и сорвать его¹⁰.

В первый день весны 20-го года я был на поклоне вечным огням и, застигнутый ночью быстро наступившими сумерками, спал в степи, на голой земле, среди пучков травы и паучьих нор. Ужас ночи стоял кругом.

Уравнение внутреннего пояса светил солнечного мира найдено мной 25/9 20 г. на съезде Пролеткульта в Армавире, на задних скамьях помещения собрания, когда я во время зажигательно-деловых речей вычислял на записной книжке времена этих звезд.

Это уравнение впервые сковало звездные величины и сделало их гражданами одного общего закона (наряду с людской общиной).

Первое решение искать законов времени явилось на другой день после Цусимы, когда известие о Цусимском бое дошло в Ярославский край, где я жил тогда в селе Бурмакине¹¹.

Я хотел найти оправдание смертям.

Я помню весну севера и звон удил и стремян, их катали на лошадях в особой бочке по полю, чтобы дать ржавому железу серебристый блеск удил и сбруи. Покорные клячи севера тянули за собой бочки с своими цепями.

В этой работе мне был верным помощником случай, подсовывавший среди книжного голода именно ту книгу, какая нужна.

Так тов. Бровко¹² сам дал мне летопись событий 1917 – 20 г. Она позволила приступить к счету дней, что было очередным шагом.

Дыхание этого спутника я всегда слышал.

Я полон решимости, если эти законы не привьются среди людей, обучать им порабощенное племя коней. Эту мою решимость я уже высказывал в письме к Ермилову¹³.

Первые истины о пространстве искали общественной правды в очертаниях полей, определяя налоги для круглого поля и треугольного или уравнивая земельные площади наследников.

Первые истины о времени ищут опорных точек для правильного размежевания поколений¹⁴ и переносят волю к равенству и правде в новое протяжение времени. Но и для них толкачом была та же старая воля к равенству, делению времени на равные времявладения.

Человечество как явление, протекающее во времени, сознавало власть его чистых законов, но закрепляло чувство подданства посредством повторных враждующих вероучений, стараясь изобразить дух времени краской слова.

Учение о добре и зле, Аримане и Ормузде, грядущем возмездии, – это были желания говорить о времени, не имея меры, некоторого аршина.

Итак, лицо времени писалось словами на старых холстах Корана, Вед, Доброй Вести¹⁵ и других учений. Здесь, в чистых законах времени, то же великое лицо набрасывается кистью числа и таким образом применен другой подход к делу предшественников. На полотно ложится не слово, а точное число в качестве художественного мазка, живописующего лицо времени.

Таким образом в древнем занятии времямаза¹⁶

произошел некоторый сдвиг.

Откинув огулы слов, времямаз держит в руках точный аршин.

Те, кто захотели бы пренебречь чистыми законами времени и в то же время правильно судить, походили бы на древних самодержцев, бичующих море за то, что оно разбило их суда.

Более уместно было бы изучить законы плавания.

Впервые я нашел черту обратности событий через 3⁵ дней, 243 дня. Тогда я продолжил степени и росты найденных времен, стал примерять к прошлому человечества.

Это прошлое вдруг стало прозрачным и простой закон времени вдруг осенил все.

Я понял, что время построено на ступенях двух и трех, наименьших четных и нечетных чисел.

Я понял, что повторное умножение само на себя двоек и троек есть истинная природа времени. И тогда я вспомнил древнеславянскую веру в «чет и нечет» ¹⁷, я решил, что мудрость есть дерево, растущее из зерна суеверия в кавычках.

Открыв значение чета и нечета во времени, я ощутил такое чувство, что у меня в руках мышеловка, в которой испуганным зверьком дрожит древний рок. Похожие на дерево уравнения времени, простые, как ствол в основании, и гибкие и живущие сложной жизнью ветвями своих степеней, где сосредоточен мозг и живая душа уравнений, казались перевернутыми уравнениями пространства, где громадное число основания увенчано или единицей, двойкой или тройкой, но не далее.

Это два обратных движения в одном протяжении счета, решил я.

Я видел их зрительно: горы, громадные глыбы основания, на которых присела, отдыхая, хищная птица степени, птица сознания для пространства. И точно тонкие стволы деревьев, ветки с цветами и живыми птицами, порхающими по ним, казалось время.

У пространства каменный показатель степени, он не может быть больше трех, а основание живет без предела; наоборот, у времени основание «делается»»твердыми» двойкой и тройкой, а показатель степени живет сложной жизнью, свободной игрой величин. Там, где раньше были глухие степи времени, вдруг выросли стройные многочлены, построенные на тройке и двойке, и мое сознание походило на сознание путника, перед которым вдруг выступили зубчатые башни и стены никому не известного города.

Если в известном сказании Китеж-град¹⁸ потонул в глухом лесном озере, то здесь из каждого пятна времени, из каждого озера времени выступал стройный многочлен троек с башнями и колокольнями, какой-то Читеж-град.

1. В. Хлебников, Собрание произведений в 5-ти томах, т. 3, с. 95. Дальнейшие ссылки на это издание в тексте: СП (с указанием тома и страницы).[↩]
2. Ю. Тынянов, Проблема стихотворного языка,, М., 1965, с. 295 – 296.[↩]
3. См.: В. В. Иванов, Категория времени в искусстве и культуре XX века. – В сб. «Ритм, пространство и время в литературе и искусстве», Л., 1974.[↩]
4. В. Хлебников, Неизданные произведения, М., 1940, с. 377. Дальнейшие ссылки на это издание в тексте: НП (с указанием страницы).[↩]
5. Велимир Хлебников, Доски судьбы (2-й лист), М., 1922, с. 21.[↩]
6. Там же.[↩]
7. ГПБ, ф. 1087, ед. хр. 30, фр. 3.[↩]
8. Предисловие к «Доскам судьбы (1-й лист)». Напечатано (500 экз.) [М.] в типографии при фабрике «Свобода», треста «Жиркость», 21 /III-1922 г. с пропусками и искажениями.

   Здесь печатается по рукописи ЦГАЛИ, ф. 527, ед. хр. 122.

   Вероятный смысл заголовка: слово о числе и число о слове.[↩]

9. М. В. Добраковский (1895 – 1942) – художник, в 1920 году работал в Бак Роста.[↩]
10. Стихотворная параллель на тему приручения огня (и приручения «судьбы»):

    Как стадо овец мирно дремлет,

    Так мирно дремлют в коробке

    Боги белые огня – спички…

    Капля сухая желтой головки на ветке.

    Это же праотцев ужас –

    Дикий пламени бог

    В буре красных волос.

     

    Сделали спички –

    Стадо ручное богов,

    Огня божество победив.

    Это победа великая и грозная.

    К печке, к работе

    Молнию с неба свели.

     

    Я же, алчный к победам,

    Буду делать сурово

    Спички судьбы.

    Безопасные спички судьбы!

    Буду судьбу зажигать,

    Разум в судьбу обмакнув. [↩]

11. В селе Бурмакине, Ярославской губернии, Хлебников был с братом Александром в мае 1905 года, готовясь к научной экспедиции на Урал.[↩]
12. Бровко – знакомый Хлебникова по Баку.[↩]
13. В. Д. Ермилов (1894 – 1968)-художник, нарисовал обложку первого издания поэмы «Ладомир», письмо к нему Хлебникова в НП, 385.[↩]
14. См. ниже публикуемую статью Хлебникова «Закон поколений».[↩]
15. Добрая Весть – Евангелие.[↩]
16. Перифраз фрагмента из стихотворения Маяковского «Несколько слов обо мне самом» (1913):

    Время!

    Хоть ты, хромой богомаз,

    Лик намалюй мой

    в божницу уродца века![↩]

17. См. в стихотворении 1919 года:

    Точит деревья и тихо течет

    В синих рябинах вода.

    Ветер бросает нечет и чет,

    Тихо стоят невода.[↩]

18. Стихотворная параллель:

    Я затоплю моей силой мысли потопом

    Постройки существующих правительств.

    Сказочно выросший Китеж

    Открою глупости старой холопам.

    См. в поэме Маяковского «Во весь голос»: «и через головы поэтов и правительств».[↩]