Известность Владимира Высоцкого

1

Метельным январским вечером, сильно опаздывая к назначенному сроку и потеряв надежду встретить такси, мы с женой остановили черную «Волгу» и попросили водителя подвезти нас. Подбросить так подбросить, – шофер ехал без начальника, почему бы и не подзаработать?

– В театр уже поздновато, наверное, в гости? – доброжелательно поинтересовался водитель.

– Да, едем на день рождения, – ответил я. – Между прочим, на день рождения человека, вам знакомого.

Водитель вопросительно поднял брови.

– Едем к хорошим людям отмечать день рождения Владимира Высоцкого.

– А, Володи… – кивнул головой наш неожиданный собеседник.

Ехать было недалеко. «Здесь», – вскоре сказал я и протянул шоферу деньги. И тут произошло нечто неожиданное: шибай, выехавший в пургу с явным расчетом на «левый» заработок, отвел мою руку и сказал:

– Спасибо, не надо. Лучше выпейте рюмку вина от меня за Володину память, в его честь.

Я не стал настаивать: имя Высоцкого, как пароль, показало нам, что мы свои, а своим чаевых не суют.

Написав эти строки, по прихотливой ассоциации тотчас вспомнил я Станислава Куняева, который уже неоднократно, приемами как дозволенными, так и прянопахнущими (смотри, например, об одном из них в статье Андрея Мальгина «Лес рубят – щепки летят» – журнал «Юность», N 7 за 1986 год), стремится доказать моральную и эстетическую низменность тех, кто любит творчество Владимира Высоцкого, относя его почитателей к «торгашам», «шашлычникам» и прочим малопочтенным социальным слоям населения. Не знаю, куда уж сейчас отнесет он меня, но смею сообщить, что более двадцати лет тому назад первым, кажется, в нашей прессе заговорил о Владимире Высоцком, что в январе 1967 года на сцене клуба самодеятельной песни «Восток» в Ленинграде вел первый в его жизни длительный, хорошо им продуманный и выстроенный концерт перед большой, тысячной аудиторией, что еще на VII съезде писателей СССР говорил о необходимости двинуть его творчество на радио и телевидение.

Итак, никаких проблем с моим обликом, полная ясность и с водителем, выехавшим на поиски нетрудовых доходов, – откровенный шабашник и «шашлычник». И странно, если бы мы с ним с полуслова не сплотились на единой идейно-эстетической платформе. Все это однозначно. Но вот как быть с рабочим из Свердловска Игорем Литвиновым? 25 июля 1986 года вместе с тысячами других поклонников таланта Владимира Высоцкого он пришел на Ваганьковское кладбище, и корреспонденты «Собеседника» взяли у него интервью: «Почему я приехал к Высоцкому? Могу ответить абсолютно конкретно… Мы слышали, что в Москве собираются создать музей Высоцкого. Мы – вся бригада – решили отработать один день в счет создания музея. Приехал, чтобы узнать, есть ли в Госбанке счет, куда можно перечислить деньги. Пока еще не выяснил. Но если такого счета нет, думаю, его необходимо создать!» Пока оппоненты будут напряженно изыскивать вариант дискредитации этого явно не «торгаша-шашлычника», подкину им еще одну информацию для размышления. «Я прошел всю войну, – говорил Игнатий Семенович Драгомилов, пенсионер. – Военные песни Высоцкого меня поразили. Не знаю, как сумел он, не воевавший, так писать? Почему пришел? Я сюда каждую неделю с цветами прихожу» – так ответил корреспондентам «Собеседника» ветеран Великой Отечественной.

Как быть с железнодорожниками, которые прикрепляют портрет Владимира Высоцкого в тесном пространстве служебного купе? А как быть с многократно, печатно и изустно, разошедшимся эпизодом о триумфальном шествии Владимира Высоцкого по длинной, едва ли не с версту, главной улице КамАЗовской столицы, где навстречу ему и вослед ему из каждого раскрытого настежь окна звучали на полную мощность магнитофоны и сам воздух был упруг и ряб от песен Высоцкого, сталкивавшихся в немыслимом беспорядке и великой гармонии единодушного признания рабочих в любви к своему поэту? И как же быть-то с неоднократно запротоколированными свидетельствами братского почитания его песен космонавтами за то, что песни эти перетряхивают душу и изостряют разум во всех его ипостасях – от юмористически-смешливой до аналитически-напряженной? Уж кого-кого, а эту профессию в «шашлычничестве» не упрекнешь!.. Да и вообще, не слишком ли много – от недр земных до высей занебесных – любителей Высоцкого развелось?

А может быть, подобной» хуле радоваться надо, как свидетельству высокого и даже высочайшего поэтического ранга? В самом деле, присмотримся, в каком ряду сподобился очутиться Владимир Семенович Высоцкий: низвергал когда-то Станислав Куняев Эдуарда Багрицкого, затем по-деловому занялся Булатом Окуджавой. Затем энергично поддал Андрею Вознесенскому. Следующим актом было скальпирование Леонида Мартынова. Затем наступила пора низвержения Ильи Сельвинского (и Семена Кирсанова заодно). Свое получил от него по заслугам и Пастернак. Спрашивается: худо ли быть отмеченным подобным «стилом»? А что исследователь этот невзначай ошибся насчет могилы майора Петрова, которую, несуществующую, растоптали-де почитатели Владимира Высоцкого на Ваганьковском кладбище; а что с ошибками, противными грамматике оригинала, цитирует он Пушкина и Некрасова в своей громокипящей статье «Вольные мысли» из альманаха «Поэзия», N 35, так это все пустое, – главное, что в круг вполне приличных людей ввел он за руку поэта Владимира Высоцкого. Спасибо ему!..

Но вот ведь в чем дело: мне неизвестно и, думается, другим историкам литературы также, чтобы хоть какое-либо поэтическое имя в современном нашем литературном обиходе имело такую же, как у Высоцкого, всенародную популярность, точнее, пользовалось столь безграничной родственной любовью. В самом деле, ведь водитель черной «Волги» попросил нас выпить в память о Володе. В его сознании он живет как друг, как брат, как сотоварищ, живет как Володя, а не как Владимир (тем более Владимир Семенович).

Искренне почитая (и с наслаждением подчас читая) тех поэтов, хороших и разных, в компанию которых столь своеобразно и вместе с тем вполне логично для себя ввел Высоцкого Станислав Куняев, я должен, однако, заметить, что известность Высоцкого, даже по сравнению с теми из них, кто повсеместно обэкранен, беспрецедентно велика. Впрочем, не только по сравнению с крестниками Куняева. Хотелось бы, чтобы историки культуры (не только литературы) помогли мне ответить на вопрос: а было ли у нас что-либо аналогичное подобному общенародному вниманию к личности и творчеству творческого работника?

Сразу скажу, что аналога грандиозным похоронам Высоцкого 28 июля 1980 года в Москве мы не найдем. Известны десятки и десятки могил людей знаменитых и читателями, зрителями, слушателями любимых, но паломничества ежедневного и ежечасного со всех краев нашего безграничного государства к ним нет, а к могиле Владимира Высоцкого постоянно движется разновозрастная толпа, да столь густая подчас, что не всегда можно к могиле и пробиться. Творчество его собирают и изучают дотошно и досконально повсеместно, знатоки составляют его сборники, тематические и хронологические, и исследуют произведения и биографию на столь высоком уровне, что мне, филологу и издателю отечественной поэтической классики, очевиден действительно профессиональный класс многих из собирателей его творчества. Сейчас имеется воистину неоглядный, дифференцировавший свои усилия отряд специалистов и знатоков его творчества. Одни из них сосредоточили свое внимание, скажем, на исследовании вариантов его песен’, а ведь Высоцкий непрестанно совершенствовал свои тексты, и некоторые из исполняемых им песен имеют множество вариантов, и все бытуют в звукозаписях, вот и установи попробуй последовательность их эволюции!.. Другие кропотливо собирают всевозможного рода библиографические свидетельства о его жизни и творчестве. Третьи специализируются на изобразительных материалах. Четвертые… и т. д. и т. п. В одном лишь Ленинграде не менее десяти групп (я не говорю уже о сотнях одиночек), которые добросовестно работают над всем тем, что имеет отношение к жизни и творчеству Владимира Семеновича Высоцкого.

В клубах, домах и дворцах культуры, в домах отдыха от Норильска до Ташкента, от Калинина до Петропавловска-на-Камчатке со стихийной неудержимостью проводятся вечера памяти Высоцкого. Желая поправить свое хлипкое финансовое положение, кинопрокат устраивает ретроспективные демонстрации кинофильмов – и действительно доверху набивает свои карманы звонкой монетой, которую щедро отдают ему ценители Высоцкого.

И еще мне хотелось бы, чтобы нам всем напомнили (если есть тому аналоги, конечно): публиковалось ли о каком-либо из современных поэтов в нашей печати (опять-таки от Ленинграда до Владивостока) когда-либо такое количество статей и заметок, как сейчас о Высоцком? Причем материалы появляются не только в центральных, не только в областных, но и в районных газетах, но и в многотиражках! Прекрасные работы Н. Крымовой, Ю. Карякина, В. Толстых и ряда других авторов, увидавшие свет в солидных журналах, по-настоящему серьезные дипломные работы, выполненные в самых разных городах нашего отечества и в других странах социалистического содружества молодыми филологами и журналистами, – все это лишь предвестие грядущего изобилия научно-исследовательской и популяризаторской литературы, посвященной годам жизни и работы Высоцкого. Размах интереса к нему, любви к нему, знания его и желания познать еще лучше – этот размах воистину беспрецедентен.

Но известность Высоцкого уже давно перехлестнула границы Советского Союза и даже границы социалистического содружества, в целом ряде капиталистических стран по демпинговым ценам продаются изготовленные оборотистыми американскими дельцами на дешевой гонконгской пленке кассеты с его песнями. Повсеместно издаются его пластинки – и пиратским способом, и по конвенции, – публикуются статьи и монографии о нем, сборники его произведений.

Факты – вещь несдвигаемо упрямая. Независимо от того, нравится кому Высоцкий, не принимают его, возникает, не может не возникнуть у сколько-нибудь серьезных обществоведов, искусствоведов, теоретиков литературы, литературно-художественных критиков вопроса о корнях, истоках, причинах подобного феномена. В чем действительно основа подобного приятия поэта за своего: и золотозубыми «шашлычниками», и героическими исследователями Космоса, и конторскими служащими офиса в Гамбурге, и профессорами Принстонского университета в США?

Впрочем, о Гамбурге, Принстоне (а также о Сиднее, Шанхае и Будапеште) потом, сначала попробуем разобраться в теоретических основах этой беспрецедентной популярности.

2

Популярность человека может произрастать из разных корней. Массовая известность деятеля культуры – также. Скандалезность творчества, умение эпатировать публику могут сотворить из него кумира в кругах людей наиболее неразвитых эстетически и этически. Примеров тому в современной западной эстраде сколько угодно. Допустим, яростная площадная брань, низвергающаяся прямо в лицо слушателям, и порноэпизоды тут же на сцене чреваты немалым коммерческим успехом, чему есть множество фактических свидетельств. Разумеется, это самый крайний пример, я привел его для того, чтобы сразу заострить и прояснить проблему: массовое восприятие отнюдь не есть эквивалент народности произведения, ибо народность предполагает следование наиболее глубоким жизненным интересам людей. В то же время: народность отнюдь не есть антагонист массовости! Широчайшей популярностью может пользоваться самый светлый и чистый, самый гуманный автор: худо ли, что трехтомник сочинений Пушкина по свободной подписке собрал около 11 миллионов читателей?!

Далее. Человек настолько сложен и многомерен, что может вливаться одновременно и в массовую аудиторию любителей, скажем, эстрады, Валерия Леонтьева (даже в тот момент, когда этот певец поет кверху ногами), и в аудиторию почитателей, например, органной музыки И. -С. Баха. Думаю, любой из читателей этой статьи без труда найдет среди своих знакомых обладателей еще более контрастных вкусов.

Абстрактные на первый взгляд рассуждения эти имеют, однако, самое прямое отношение как к пониманию природы творчества Высоцкого, так и к пониманию его почитателей. На чем, к примеру, пытаются сыграть отрицатели Высоцкого? На фактах совершенно реальных, но истолкованных с грубейшими нарушениями логики.

Ошибка первая: популярность отождествляется ими с популярностью скандальной. Как правило, эта логическая ошибка проистекает из комплекса неполноценности, из собственной малой творческой известности обвинителей, которая объясняется ими для себя и для другие недоступной-де массам эстетической высотой. Неясно, правда, как быть в таком случае со всенародной и всемирной известностью Маяковского, Блока, Есенина? Им-то эстетическая высота не помешала стать популярными.

Ошибка вторая: наличие у поэта поклонников не самых сильных сторон его творчества является поводом для отлучения его от лика Поэзии. Что тут сказать? Конечно, имеются читатели, для которых «Москва кабацкая» наиболее интересна из всего творчества Есенина. Но Есенин не сводится к этому мрачному циклу, и цикл этот следовало бы анализировать в широком контексте биографии поэта.

Да, мне известны любители тех песен, в которых молодой Высоцкий пародировал, решая творческие этюды, песенную блатную лирику. Известны и такие ревнители общественной нравственности, которые готовы возненавидеть его именно за то, что люди с примитивным сознанием всерьез увлекаются блатной лирикой, – ни те, ни другие не способны понять внутренней ироничности этих песен (из-за которой, между прочим, их реальный блатной мир и не принял). Разумеется, форма не безразлична содержанию, поэтому «шашлычники» и потянулись к этим песням, но повод ли это по большому счету для того, чтобы в данном случае известность скандального плана (сравни с «Москвой кабацкой») явилась отрицанием народности, отрицанием массового признания поэта?

Сейчас в моем тексте воспоследуют довольно пространные извлечения из статьи иркутского журналиста Леонида Мончинского. Цитируя его, я преследую по крайней мере две цели. Первая из них – показать, сколь высокого уровня материалы о Высоцком публиковались и публикуются в нашей периодике повсеместно. Можно было бы приводить цитаты из статей в «Литературной Грузии», в свердловской и кемеровской газетах, множестве районных газет, но я не пишу библиографический обзор, мое дело сейчас лишь продемонстрировать концепционную ясность и богатство фактуры многих материалов на немногих примерах. Главной же задачей при ссылках на статью Леонида Мончинского является фокусирование нашего внимания на том качестве Владимира Высоцкого, которое и сделало его известным у нас повсеместно. Речь пойдет о глубоком, внутреннем, органичном для него демократизме жизненных устоев, на которых и зиждется могучая народность его творческой этики и эстетики. Песни многих ли авторов воспринимаются людьми как народные? Иные же из песен Высоцкого, при всей их характерной индивидуальности, растворялись в бытовом сознании в качестве анонимных, то есть всеобщих, то есть народных. Итак, слушаем Мончинского:

«Одну из своих песен, уже забытую, Володя нашел в ресторанчике на окраине Парижа. Песню исполняли цыгане, ужасно коверкая русские слова, да и те, кто слушал, говорили не лучшим образом, ушел от них родной язык, вместе с Родиной.

– Откуда вы взяли эту песню? – спросил Высоцкий.

Старый цыган крутнул вислый ус:

– От верблюда! Народная песня. Русский ведь, должен знать.

– Перед тобой автор – Владимир Высоцкий.

– О! Дайте барду гитару.

Он пел ее вместе с цыганским ансамблем, и через несколько дней песня разлетелась по свету, обрела вторую жизнь».

А сейчас вместе и с журналистом, и с человеком, о котором он пишет, перенесемся на другой конец света, на север Сибири, в «Бодайбинский район, где, среди диких скал, текут тяжелые, будто масляные реки, и медведи дерут кору с чахлых кедров, отмечая границы своих угодий. Вертолет завис над крохотным поселком старателей Хомонхо. Слева от гольца заходит чернобрюхая туча, вдалеке за ее тяжелой спиной – сплошная стена дождя.

– Это надолго!- кричит пилот Высоцкому. – Возможно, до конца недели. Поворачиваем на Бодайбо?

– Прошу Вас, садитесь. Я обещал.

…Вечером его будут слушать пятьдесят усталых мужчин, большинство из которых трудно чем-либо удивить, люди серьезные, как принято говорить, с большим жизненным опытом. Короче, старатели. Но пока он наблюдал за их работой и сам, сидя за рычагами бульдозера, очень даже прилично толкал золотоносные пески на промприбор.

Потом ветер рванул с темных озер сонную гладь, зашлось в стоне северное худолесье, дождь, до того едва моросящий, хлынул во всю мощь.

– Пошли в избу, ребята, – говорит Вадим Иванович Туманов, хозяин местных золотодобывающих участков, чья репутация специалиста старательской добычи в стране конкуренции не имеет. Человек решительный, умный, в нем крутая воля первопроходца уживается с тонким пониманием поэзии, в нем много чего-то загадочного, к чему так пристально приглядывался Высоцкий. Он даже песню о Туманове написал. Дружили они давно, знакомя нас, Вадим Иванович говорил:

– Вот мой старый друг. Ты его обязательно полюбишь.

И уже тогда, когда остались одни:

– Ты знаешь, Леня, я дышу его песнями.

Знал я и другое: на старательских участках всей Сибири иной музыки не водится. Она с ними и в удаче и в прогаре: рвет сон тайги хрипатый голос москвича.

Высоцкого всегда тянуло к людям нестандартным, к тем, которые зубами зачищали голые провода, могли встать грудью к течению и шагнуть наперекор. У них он находил ответы на вопросы: «что есть там, на краю земли?» и «можно ли раздвинуть горизонты?». Рядом с ними он становился тихим, незаметным, стараясь слушать и понять. В крохотной деревушке Большая Глубокая, что по Култукскому тракту у Байкала, беседовал до первых петухов с седой, много пережившей старушкой, а в шумной компании, где шампанское стреляло чаще, чем охотники на открытии утиной охоты, где зрел душистый шашлык… тосты в его честь, понятно, сопровождали каждый бокал, Володя погас, замкнулся, даже озлобился. Петь отказался наотрез и, сославшись на недомогание, уехал». (Замечу, что цитируемая статья была написана задолго до той приснопамятной публикации Станислава Куняева, в которой имя Высоцкого было вожжами прикручено к таким-то вот любителям шампанского и шашлыков. Однако продолжу репортаж из Сибири.) «По дороге, уже улыбаясь, говорил:

– Не заметил, они смахивают на свои кошельки – тугие, самодовольные. Им песни нужны для лучшего усвоения пищи.