Шевченковедение продолжается

«Тарас Шевченко. Документи та матеріали до бібліографії», вид. 2-е, К., 1982, 635 с; «Спогади про Тараса Шевченка», К., 1982, 547 с; Леонід Большаков, Добро найкращеє на світі… Пошуки. Роздуми. Підсумки, К., 1981, 301 с; Л. Новиченко. Тарас Шевченко – поет, борець, людина, К., 1982 175 с; В. Л. Смілянська, Біографічна Шевченкіана (1861 – 1981), К., 1984, 224 с; Петро Жур, Дума про огонь. З хроніки життя і творчості Тараса Шевченка, К., 1985, 434 с; М. Ш. Гаско, У колі Шевченкових та Гоголевих друзів, К., 1980, 256 с; Юрій Івакін, Нотатки шевченкознавця, К. 1986, 311 с; «Т. Г. Шевченко. Біографія» (автори В. С. Бородін, Є. П. Кирилюк, В. Л. Смилянська, Є. С. Шабліовський, В. С. Шубравський), К., 1984 558 с.

Гёте как-то сказал: «Кто был хорошим гражданином своей эпохи, тот имеет больше всего шансов быть современником всех будущих эпох». Всей своей жизнью гражданина, поэта, художника Шевченко заслужил это высокое право стать «человеком на все времена». Вот почему история его жизни, как и история жизни Байрона и Гюго, Пушкина и Мицкевича, привлекает к себе внимание и далеких потомков. История жизни таких деятелей с каждой новой эпохой как бы расширяется и углубляется, вбирая в себя не только вновь открытые факты личной биографии, но и обнаруживая все новые связи с постоянно развивающейся общественной и культурной жизнью народа, страны, человечества. Как верно отметил один из лучших исследователей Шевченко, «шевченковедение шире самого себя», ибо оно «всегда было не просто исследованием жизни и творчества Шевченко, а общественной проблемой, в характере решения которой по-разному заинтересованы порой полярные общественные силы», ибо оно всегда было и «историей общественного восприятия Шевченко и общественного использования его творчества, имени и авторитета различными классами, сословиями, кругами». В этом аспекте шевченковедение «выходит за собственные границы и перерастает в историю общественной мысли и общественной борьбы на Украине» (Ю. Ивакин, стр. 12 – 13). Именно в таком плане формировалось шевченковедение, постепенно превратившееся в крупную гуманитарную дисциплину, в разработку которой внесли свой вклад литературоведы и историки, языковеды и философы, искусствоведы и фольклористы, социологи и историки культуры всех советских республик и многих зарубежных стран. Трудно назвать имена даже наиболее выдающихся из них – библиография шевченковианы только по 1964 год составляет три больших тома. В ряде специальных работ А. Белецкого, Н. Бельчикова, Е. Шаблиовского и других, а также на шевченковских научных конференциях, которые с 1952 года систематически проводятся Институтом литературы АН УССР в разных городах страны (проведено 27 конференций), не раз подводились итоги сделанного – того, что в наиболее концентрированном виде представлено в двухтомном энциклопедическом «Шевченклвськом словнику» (1976 – 1977) и крупном коллективном труде «Шевченкознавство. Підсумки і проблеми» (1975) под редакцией старейшины советского шевченковедения Е. П. Кирилюка.

И каждый раз среди важнейших и все еще не полностью решенных задач называлась задача создания научной биографии Т. Шевченко. Разумеется, подходов к ней было уже немало. Среди наиболее удачных- коллективный труд Е. Кирилюка, Е. Шаблиовского, В. Шубравского «Т. Г. Шевченко. Біографія » (1964), вобравший в себя практически все тогдашние достижения шевченковедения, использовавший опыт отечественного литературоведения по созданию подобных работ.

Мы здесь сознательно тематически и хронологически ограничиваем круг своих интересов лишь наиболее примечательными новыми книгами, непосредственно касающимися биографии Шевченко.

Книги эти разные по своему характеру. Существенно расширили и уточнили источниковедческую базу новые издания сборников документов и материалов, а также воспоминаний о Шевченко. Все материалы здесь более тщательно отобраны с точки зрения их достоверности, а воспоминания обстоятельно прокомментированы составителями В. Бородиным и Н. Павлюком и автором вступительной статьи В. Шубравским.

Как и в снискавших себе широкую популярность предыдущих книгах, П. Жур («Шевченківський Петербург», 1964; «Третя зустріч», 1970; «Літо перше», 1979) и Л. Большаков («Літа невольничі, 1971; «Їхав поет із заслання», 1977) в своих новых монографиях при решении ряда конкретных вопросов, касающихся жизни и творчества Шевченко, его окружения, удачно использует методику соединения архивных поисков с изыскательскими поездками «по следам» Шевченко. Этой же методики придерживался и М. Гаско, но, к сожалению, результаты его поисков зачастую оказывались весьма сомнительными, а то и заведомо неверными, о чем разговор будет ниже.

Написанный со специфической пропагандистской, популяризаторской целью, очерк Л. Новиченко (переведен на официальные языки ЮНЕСКО) представляет интерес для характеристики духовной биографии, творческой индивидуальности поэта, художника, борца. В книге Ю. Ивакина собраны его наиболее интересные журнальные статьи (1966 – 1983), посвященные творческому наследию Шевченко. Обеим этим книгам свойственна актуальность проблематики, точно нацеленная идеологическая полемичность, смелость и строгость исследовательской мысли, которой претит и легковесность так называемого «романтического литературоведения», и догматическая приверженность к шаблонам.

Поскольку основные результаты этих (как и многих других) исследований были творчески использованы в фундаментальной научной биографии Шевченко, мы будем их касаться в ходе освещения в ней определенных проблем или этапов жизненного и творческого пути Шевченко…

Хотя в предисловии к этому труду утверждается, что «в настоящее время в советском литературоведении уже сложились – на основе марксистско-ленинской методологии – достаточно четкие теоретические и методические основы научной биографии, определенные взгляды на то, что представляют собой ее основные компоненты – предмет, материал, источники материала, содержание биографического исследования, формы его изложения» (стр. 8), но практическое применение этих «взглядов» ко многим частным вопросам, как видно, создавало немало трудностей. К тому же по ряду кардинальных проблем все еще существует в нашей науке теоретическая разноголосица и различные практические подходы.

Определяя предмет биографии, В. В. Виноградов подчеркивал, что история развития личности должна интересовать биографа «совсем не в плоскости истории семейных нравов, быта, индивидуальных физиолого-патологических качеств личности и т. п., но только в плане истории тех событий, переживаний, изменений в личной жизни автора, которые находятся в связи с развитием национальной культуры, общественной мысли, общественно-идеологической борьбы и ее специфических отражений в атмосфере разных видов искусства, в плане развития творческой деятельности этого автора, стиля его социального поведения, его мировоззрения, характера и содержания его переживаний, его жизненного опыта и т. д.»¹. Как известно, вот это ограничительное «совсем не в плоскости» вызывало возражения ряда ученых, настаивающих на большем и «законном» внимании биографов к внутреннему миру писателя. Обобщая эти точки зрения, Н. Бельчиков несколько расширительно рассматривал даже сами понятия «творческая личность», «творческая (художественная) индивидуальность», выстраивая их в один синонимический ряд с понятиями «индивидуальность», «внутренний склад» личности вообще².

С другой стороны, М. Б. Храпченко резонно предостерегал: «…противопоставление творческой индивидуальности и реальной личности художника, столь же не правомерно, как и их полное отождествление. Это явления не разнородные и в то же время не тождественные. Соотношение творческой индивидуальности и писательской личности может быть различным. Отнюдь не все, что характеризует житейскую личность художника, получает отражение в его произведениях. С другой стороны, не всегда и не все, чем отличается творческое «я», находит прямое соответствие в особенностях реальной личности писателя»³.

Именно поэтому нам представляется целесообразным предпринятое одним из авторов научной биографии Т. Шевченко В. Смелянской специальное исследование «биографической шевченковианы», в котором сделана попытка решения комплекса теоретических проблем научной биографии, анализа и оценки в их свете не только наиболее значительных биографических исследований, но и мемуарных материалов и даже автобиографических элементов в произведениях самого Шевченко.

Прежде всего В. Смелянская рассматривает проблему материала и источников биографического исследования – проблему не столь уж однозначную, полную внутренних сложностей. Ведь научная неполноценность ряда современных биографических очерков, посвященных Пушкину, Лермонтову, Гоголю, Некрасову, Шевченко, Франко и другим, во многом объясняется именно произвольным использованием и истолкованием источников.

Дело далее не в том, чтобы подвергать самой тщательной проверке все мемуарные свидетельства и использовать в научной биографии лишь то, что не вызывает сомнений. Это само собой разумеется. Дело в том, чтобы и гипотезы – законный компонент научного исследования – «вписались» в документализированную ткань, не противоречили внутренней логике развития творческой личности.

Чрезмерное доверие к иным мемуарам, предвзятый отбор лишь «выгодных» свидетельств и тенденциозное их истолкование порождают конструирование ложных гипотез, сенсационных «открытий», чем особенно грешит «романтическое литературоведение».

Немало подобных «открытий» и «гипотез» в шевченковедении «запатентовал» уже упомянутый М. Гаско. Специалисты (Ю. Ивакин, В. Смелянская, Л. Большаков, Г. Зленко и др.), отдавая должное его неуемной поисковой энергии и некоторым ценным находкам, уже не раз восставали против порочной методики выстраивания все новых гипотез на основании предвзятых, необоснованных посылок, аргументировано опровергали его утверждения о знакомстве Шевченко с Гоголем и Л. Пушкиным, о якобы совершенных Шевченко поездках на Украину в 1841 году, в Мугоджарские горы в 1852 и на Ак-Мечеть в 1853 году, о датировке некоторых поэтических и живописных произведений и т. п. Как это ни парадоксально, необыкновенная легкость в выдвижении таких «смелых» и ни на чем не основанных гипотез порой объясняется правом на нешаблонное мышление и уверенностью в том, что, как выразился недавно один из любителей квазилитературных мистификаций и легковесной «игры в камешки», – «от великого писателя-де не убудет»…

Особую важность и сложность представляет вопрос, в какой мере само художественное творчество может быть источником биографических данных. На этот вопрос по-разному отвечали сторонники различных литературоведческих школ. Одни (субъективно-идеалистические), считая художественное произведение самоцельным феноменом, полностью отрицали любую его связь с обстоятельствами жизни его творца, другие (позитивистские) склонны были отыскивать ее в сфере психологии, конкретных жизненных обстоятельств, зеркальным отражением которых является творческий замысел и его реализация, и даже в сфере внутренних компонентов произведения, его стилевых, изобразительных особенностей.

Абсолютизация того или другого подхода на практике приводила то к дематериализации творческого процесса, якобы исключительно интуитивного, лишенного конкретных жизненных импульсов, а поэтому никак не объясняемого фактами внешней биографии писателя, то к механистической его примитивизации, к упрощенным иллюстративным жизнеописаниям, в которых игнорировались особенности конкретной творческой индивидуальности.

Между тем устанавливать связи между фактами биографии и творчеством далеко не просто. Жизнь Шевченко наполнена столь многими резкими переменами, душа поэта вместила и своеобразно в себе переплавила столь много, что в его произведениях бывает почти невозможно отыскать и реконструировать какие-то только внешние импульсы. Потрясающий пример контрастности между внешними обстоятельствами и творческими переживаниями поэта: один из нежнейших цветков его лирики «Садок вишневый…» взлелеян в нечеловеческих условиях сырого каземата ??? Отделения. В. Смелянская напоминает вроде бы не новую мысль о том, что, рассматривая художественное творчество во всех его многогранных и сложных связях с общеполитическими, историко-литературными, личностно-мировоззренческими и психологическими факторами, необходимо уделять надлежащее внимание и самой биографии писателя, стремясь при этом избегать как эмпирического нагромождения фактов, так и их тенденциозного отбора и прямолинейного их истолкования по отношению к творчеству.

Особой осторожности и исследовательской проницательности требует изобразительно-стилевая сфера произведений как возможный источник биографических данных. Не только к плодотворным находкам, но и к субъективистским псевдооткрытиям приходили иные последователи известного весьма емкого выражения Ж. Бюффона «стиль – это человек»…

По-своему поучительно в этом свете исследование известного американского литературоведа Дж. Грабовича «Поэт как мифотворец. Исследование символики у Тараса Шевченко»⁴.

Признавая автобиографичность некоторых повестей Шевченко, Грабович начисто и принципиально отказывает в этом стихотворениям, где, по его мнению, реализована лишь так называемая мифосимволическая тенденция творческого процесса.

Убедительно опровергли антиисторическую концепцию американского ученого О. Белый и В. Бородин⁵, раскрывая диалектически сложный процесс освоения исторического опыта, культурного наследия прошлого и отражения реальной действительности в поэзии Шевченко.

Разумеется, конкретизация многих образов мировой культуры происходила у Шевченко в процессе своеобразной их творческой проекции на современные явления, но это отнюдь не становилось трансформацией живого исторического содержания в символическую, мифологическую абстракцию. Поэтические образы Шевченко не лишены реальной наполненности, ретроспективные медитации – живых примет прошлого, а пророческие прозрения, видения – конкретной связи с идеями своего времени. Все это имеет прямое отношение к ответу на вопрос, насколько творчество поэта может служить источником не только для характеристики его политических, идеологических взглядов, но и личной биографии.

Ведь, например, именно политическая лирика дает больше всего материала для -характеристики общности Шевченко с петрашевцами.

В. Смелянская справедливо отмечает: хотя вроде все признают, что в биографическом исследовании уместны лишь те факты личной жизни писателя, которые имеют какое-либо отношение к творчеству, особенностям художественной индивидуальности, но практически никто не может установить более-менее четких пределов исследовательского интереса. Может, поэтому под различными внешне благовидными предлогами («общий интерес представляет буквально каждая черточка его характера, каждая им начертанная строчка, буква…») иные биографы то и дело норовят заглядывать в такие уголки души или семейных шкатулок, тайна которых должна бы оберегаться хотя бы элементарными этическими законами. Сколько праздного, а то и низменного любопытства в угоду не науке, а любящему «клубничку» мещанину реализовано в биографических разысканиях, касающихся Пушкина, Лермонтова, Маяковского, Шевченко. Здесь, помимо этических соображений, надежным принципам отбора фактов должны служить и методологические принципы советской науки, нацеливающие на исследование каждого явления прежде всего с позиций его социальной, исторической, общественной значимости.

В свете сказанного ряд сложных проблем перед биографами Шевченко ставит весь комплекс фактов его личной жизни и творческого наследия. Чреваты существенными потерями как игнорирование связей между ними, так и прямолинейное их истолкование.

Как сейчас установлено (в значительной мере усилиями авторов рецензируемых книг), даже в богатых на автобиографические сведения повестях, дневнике, личных письмах Шевченко немало умышленных (как следствие художественного домысла, более позднего изменения оценок былых событий) или неумышленных (неточность памяти, забывчивость) отступлений от истинных фактов. В научной биографии Шевченко многие подобные неточности не только отмечены, исправлены, но и надлежащим образом объяснены. Но немало загадок осталось и до сих пор – вроде заявлений Шевченко о посещении Варшавы и обучении у художника Лампи, о путешествии в Швед чину и Датчину и др.

Тщательная проверка каждого свидетельства предполагает и корректную гипотетическую реконструкцию определенных житейских, творческих ситуаций, причем крайне важно, чтобы эта реконструкция не только не противоречила известным фактам, но и помогала их более глубокому пониманию.

Не обошла В. Смелянская и тех трудностей, которые возникают при решении такого далеко не второстепенного вопроса, как мера освещения в биографическом исследовании «фона» общественных условий, мировоззрения писателя, идейно-эстетических особенностей его произведений. Ведь не один раз приходилось слышать сетования на то, что порой (даже в имеющем большие традиции пушкиноведении) трудно увидеть, «где проходит грань между биографическим и историко-литературным исследованием»⁶.

Есть основания считать, что выяснение В. Смелянской и ее коллегами ряда принципиальных теоретических вопросов способствовало практической работе над биографией Т. Шевченко.

Как нам представляется, авторы научной биографии Шевченко удачно определили теоретические основы своего труда, подчеркивая, что «именно мировоззрение – история его формирования и развития, отраженная в творчестве художника, – составляет главный остов биографии, которая должна раскрыть отношение писателя к современности, место его в общественно-политической и литературной борьбе, рассматривая каждое его значительное произведение как общественный поступок и освещая общественный резонанс, вызванный публикацией произведений». Существенным является и указание на то, что «в поле зрения биографа должна быть и биография чувств, психологический портрет писателя» (стр. 9).

Что касается вопроса о критериях размежевания биографического и историко-литературного исследования, то, думается, можно согласиться с суждением В. Смелянской: «Биограф определяет место произведения в жизни писателя, а историк литературы – место произведения в литературном процессе; общими усилиями биографии и истории литературы определяется общественное значение творчества писателя и его историческое место» (стр. 21).

В новой биографии Шевченко несколько изменена по сравнению с предыдущим вариантом структура исследования. Как нам представляется, обоснованно выделен специальный раздел «В каземате (1847)», давший возможность более основательно рассмотреть ход жандармского разбирательства по делу Кирилло-Мефодиевского братства, участия в нем Шевченко, поведение поэта на следствии и в каземате ІІІ Отделения. Но, возможно, нет необходимости выделять раздел «В Москве (1858)», который мог бы органично состыковаться с одним из соседних разделов.

Целеустремленно и тщательно отобраны и рассмотрены факты, относящиеся к детским и юношеским годам Шевченко, в освещении которых, как и вообще первых периодов его жизни, сложилось, кажется, больше всего стереотипов. Сам Шевченко в известном автобиографическом письме к редактору журнала «Народное чтение» и ряде повестей рассказал о горестях и уроках своего сиротского детства, тернистых путях к знанию и искусству. Но ряд этих данных, как и отдельных свидетельств современников, нуждался в серьезной корректировке.

Поскольку долгое время бытовало представление о Шевченко как о «поздновоспитанном гении», автор раздела (Е. Кирилюк), используя новейшие исследования (в том числе названные работы П. Жура), много внимания уделил выяснению круга чтения юноши, обоснованию его раннего пристрастия к писанию стихов и особенно к рисованию. Конкретно и аргументированно сказано о большом значении кратковременного пребывания Тараса в Вильно – не только для расширения культурных запросов, но и формирования свободолюбивых взглядов. Дружба с юной полькой Гусиковской способствовала совершенствованию знания польского языка, упрочению интереса к польской культуре, интереса, который Шевченко пронес через всю свою жизнь (свободно читал и говорил по-польски, знакомился по польским переводам с произведениями мировой литературы).

Внимание к внутреннему, духовному миру Шевченко становится одной из главных, сквозных линий и всех последующих разделов биографии. Разумеется, особое место эта проблема занимает в разделах, посвященных принципиально новому периоду в жизни вчерашнего крепостного – времени его учебы в Академии Художеств и литературного дебюта (автор В. Бородин).

Здесь детальнее, чем прежде, освещены годы пребывания Шевченко в мастерской В. Ширяева, где молодой художник овладел не только навыками декоративных росписей, но и построения графических композиций на традиционные античные сюжеты и – что особенно важно – на темы из отечественной истории, а также с натуры. Все это существенно меняет и расширяет традиционные представления об уровне мастерства молодого Тараса к моменту его встречи с И. Сошенко (кстати, далеко не точно воспроизведенной позже и самим Шевченко).

Особо следует сказать о том, насколько аргументировано выявлен круг новых знакомых Шевченко и роль каждого из них в профессиональном и духовном развитии художника и поэта, а затем и в организации его выкупа из крепостного рабства. Как известно, существует несколько версий обстоятельств выкупа Шевченко, причем сам поэт гневно протестовал против явно тенденциозных преувеличений благодетельной роли представителей царской семьи. К сожалению, и рецензируемая книга не внесла ясность в эту важную проблему, по-видимому, предстоит ее дальнейшее исследование.

Рассматривая историю составления, цензурного прохождения и выхода в свет «Кобзаря» (1841), В. Бородин объективно осветил роль П. Мартоса (которая в разное время то чрезвычайно преувеличивалась, то начисто отрицалась) и особенно Е. Гребенки, сказал о характере и содержании появившихся практически во всех крупнейших периодических изданиях рецензий на книгу.

По установившейся традиции (со времен известной статьи В. С. Спиридонова 1939 года⁷ и книги Ф. Приймы «Шевченко и русская литература ХІХ века», 1961), о рецензии, появившейся в журнале «Отечественные записки», говорится: «Приписывается Белинскому» (стр. 72). К сожалению, В. Бородин не высказывает своего отношения к этой гипотезе, хотя, по нашему убеждению, есть достаточно оснований подвергнуть ее сомнению (что и сделал в свое время Ю. Оксман⁸). К тому же в решении проблемы «Белинский и Шевченко» этот факт не самый главный. Как проницательно в свое время писал И. Франко, для формирования общественных и эстетических взглядов Шевченко имел решающее значение весь комплекс суждений Белинского о литературе, в том числе даже не совсем справедливые его суждения о тогдашней украинской литературе и некоторых ее деятелях…

Выразительно прочерчены связи фактов внешней биографии с творчеством поэта и художника в главах и монографиях, посвященных периоду наибольшего расцвета его деятельности: 1843 – начало 1847 года (автор Е. Кирилюк, см. также монографию П. Жура). В эти годы Шевченко оказывается в центре сложной и противоречивой общественной и культурной жизни Украины, становится причастным к важнейшим процессам всей страны и славянского мира.

Прослеживая шаг за шагом «труды и дни» Шевченко во время двух его поездок на Украину, в период окончания Академии Художеств и поисков своего места в жизни, автор не упускает главного – как формировались идейные убеждения революционера-демократа, крепчал и мужал голос художника. Импонирует стремление не выравнивать и не упрощать этот путь, где были не только вершины «Кавказа», «Сна» и «Еретика», обличительного послания «И мертвым, и живым, и нерожденным…» и гениального прозрения «Завещания», но и противоречивые «Разрытая могила», «Чигирин, Чигирин», мистерия «Большое подземелье».

Убедительно доказывая неуместность «фигур умолчания» или облегченных толкований, «оправдывающих» поэта, Е. Кирилюк одновременно дает страстную отповедь всяческим буржуазно-националистическим тенденциозным измышлениям, противоречащим самой сути идейно-политических и эстетических воззрений Шевченко. Именно поэтому перед нами не вариант «жития святых» и против чего предостерегал в свое время А. Белецкий), а правдивое жизнеописание человека и художника с живым и деятельным умом и сердцем, с мучительными поисками и раздумьями, сомнениями и разочарованиями, радостями и страданиями, находками и постижениями. Разнообразно богатая и сложная духовная жизнь художника находила живое, эмоционально и эстетически сильное выражение в его творчестве.

Свежее слово сказано, в частности, о двух важнейших творческих предприятиях Шевченко этого времени – о не полностью реализованном издании «Живописной Украины» и неосуществленном издании нового «Кобзаря». Отмечая все то, что характеризовало революционно-демократические, эстетические взгляды поэта, автор не упускает и того, что было следствием его недостаточной информированности или неумения последовательно применить конкретно-исторический подход к некоторым явлениям истории и культуры.

Очень хотелось бы более обстоятельного разговора о Кирилло-Мефодиевском братстве и участии в нем Шевченко, о связях поэта с петрашевцами, о плане издания журнала для пропаганды идеи республиканско-демократической федерации славянских народов – здесь остается еще большое поле для дальнейших научных розысков и исследований. Давно назрела потребность в научном издании документов и материалов Кирилло-Мефодиевского братства.

Уместно напомнить о все еще не оплаченном долге историков и археологов – изучении всего корпуса оригинальных материалов Шевченко периода его работы в Археографической комиссии.

Много нового находим в освещении пребывания поэта в ссылке (авторы разделов В. Шубравский и В. Смелянская, монография Л. Большакова) – уточнен ряд обстоятельств и дат внешней и творческой биографии, дана более широкая информация о местах, посещенных Шевченко, его окружении. Но главное, авторы более рельефно и ощутимо воссоздают политическую и духовную атмосферу, в которой жил и творил поэт.

Одной из существенных особенностей жизни Шевченко в период ссылки и солдатчины является значительное расширение не только социального, но и национального состава окружения, что не могло не сказаться на углублении его гуманистических, революционно-демократических убеждений. Этим объясняется и усиленное тяготение Шевченко периода ссылки и после освобождения к проблемам национально-освободительного движения «в непробудимом Китае», «в Египте темном», «над Индом и Ефратом» и их деятелям – русским, польским, чешским, китайским, американским. Глубокое проникновение в эти стороны жизни Шевченко предполагает и стремление выявлять особенности их отражения в творчестве. Лишь при таком подходе, собственно, и правомерно их изучение в биографическом плане.

Анализируя новый и по-своему небывалый «творческий взрыв» поэта (за первые три года ссылки им написано больше произведений, чем до ареста!), необходимо учитывать и то, что творчество Шевченко этого периода, требующее неимоверного внутреннего напряжения и сильных импульсов, проходило в условиях запрета «писать и рисовать», в полном отрыве от современного литературного процесса, в вынужденной изоляции от литературного окружения.

По-прежнему остается несколько загадочным и один из парадоксов гения Шевченко – то, что в последующие семь лет ссылки он оставил едва ли не меньше десятка поэтических строк… Разумеется, есть свой резон в утверждении Ю. Ивакина, что эта пауза имела не творческий характер (непродолжительные поэтические паузы вообще характерны для волнообразной динамики творческого процесса Шевченко), а скорее была вынужденной, вызванной известными правительственными запретами. Однако и это объяснение не исключает закономерных вопросов: ведь запрещения касались всех творческих занятий, а между тем Шевченко продолжал заниматься рисованием, а в Ново-Петровском укреплении написал и больше десятка повестей… Кстати, в рецензируемых биографических исследованиях впервые с почти документальной точностью сказано о времени и характере занятий Шевченко новым для него видом творчества – скульптурой, раскрыта история создания русских повестей, прототипы некоторых их героев и т. д. Собственно, сам Шевченко оставил немало свидетельств об этом (в том числе о месте и времени написания некоторых повестей), но есть достаточно основании не все из них принимать на веру. В то же время ряд дневниковых записей рассматривается В. Смелянской как своеобразные творческие заготовки, а может, добавим от себя, и как указатели на написанные, но не дошедшие до нас произведения.

Отнюдь не поощряя авантюрных поисков и сенсационных «находок», мы все же не можем удержаться от поддержки поисков осмысленных и обоснованных. Ведь не хотелось бы примириться с мыслью, что окончательно утрачены ранняя драма Шевченко «Невеста», «Повесть о безродном Петрусе», стихотворения, которые предположительно были написаны… Если утверждение Шевченко в одном из писем о том, что у него повестей «десятков около двух наберется», даже преувеличено, то не в два же раза (нам известно лишь девять). Разве не может привлекать исследователей план неизвестной повести «Из ничего почти барин» и достоверное упоминание о работе над повестью «Лунатик»? Разве к беспочвенным фантазиям можно отнести остроумную попытку Ю. Ивакина реконструировать поэму Шевченко «вроде «Анджело» Пушкина»⁹, в сюжетном каркасе названную «Сатрап и дервиш»?

Волнующе и скрупулезно воссоздана история долголетних усилий многих деятелей – русских, украинских, польских – по освобождению Шевченко. Как справедливо отметил П. Жур, лишь общая революционная ситуация в стране, сильное общественно-политическое движение, требующее ликвидации уродливой крепостнической системы и осуществления прогрессивных реформ, сделали возможным освобождение Шевченко среди других «особо опасных врагов существующего режима». Так еще раз судьба Шевченко оказалась непосредственно связанной с судьбами декабристов и петрашевцев.

Последующие разделы биографии, рассказывающие о возвращении из ссылки (авторы В. Смелянская и Е. Шаблиовский, монография Л. Большакова), о поездке на Украину и последних годах жизни Шевченко (авторы Е. Шаблиовский и В. Шубравский, монография П. Жура), как бы иллюстрируют признание поэта, записанное в дневнике 20 июня 1857 года: «Все это неисповедимое горе, все роды унижения и поругания прошли, как будто не касаясь меня… Мне кажется, что я точно тот же, что был и 10 лет тому назад. Ни одна черта в моем внутреннем образе не изменилась».

Авторы наглядно раскрывают, в чем прав Шевченко и в чем не правы те, кто считал, будто десятилетняя каторга сломила борца и превратила Кобзаря лишь в «огарок таланта».

Шевченко имел право гордо заявить, что не изменились его революционные убеждения, верность избранному пути, непоколебимый дух борца и вера в неминуемую победу

добра над злом. И все таким же могучим оставался выдержавший все испытания творческий гений художника.

Но многое изменилось. Еще зорче стало политическое видение революционера. Жадно вбирая в себя все, что он видел и слышал вокруг, что читал и черпал из общения с единомышленниками, Шевченко все отчетливее постигал причины социальных мерзостей, понимал пути борьбы с ними, осмысливал то будущее, которое ожидает раскрепощенный народ.

Не случайно эти разделы так наполнены фактами, характеризующими политическую биографию революционера и новый творческий взлет поэта и художника, жизнеутверждающий пафос его поэтического слова. В связи с этим Л. Новиченко напомнил слова Горького о том, что жизнеутверждающим чувством является не только радость, но и горе и преодоление горя, страдание и преодоление страданий, преодоление трагедий и смерти (Л. Новиченко, стр. 102 – 103).

В творчестве поэта последнего периода, может быть, наиболее зримы непосредственные связи отдельных произведений с обстоятельствами внешней биографии. Это можно сказать о поэмах «Неофиты» и «Мария», о гениальном триптихе – «Доля», «Муза», «Слава», о потрясающих филиппиках – «Осия. Глава ХІV » и «О люди, бедные слепые!», пророческих видениях «Сна» («На панщине пщеницу жала») и «Исаи. Глава 35», призывном «Я, чтоб не сглазить, не хвораю».

В разнообразной интенсивной деятельности гражданина, поэта и художника как бы выплеснулась, взорвалась годами угнетаемая, накопившаяся творческая энергия.

Талант и напряженная работа гения выводили его на вершину мировой культуры; хорошо, что эта мысль не просто декларируется, а иллюстрируется многочисленными фактами и авторитетными свидетельствами. Впрочем, в этом направлении работы исследователям еще предостаточно. Ведь и до сих пор кое-кого смущает крестьянская баранья шапка Кобзаря и простота его стихов снобистски-высокомерно объявляется специфической особенностью не столько народной, сколько «простонародной» поэзии.

Исследователи резонно отмечают свойственную Шевченко после ссылки более четкую идеологическую направленность деяний, более строгий выбор дружеских общений и даже порой чрезмерную осторожность, конспиративность умудренного горьким опытом борца.

Несмотря на то, что, окруженный громкой славой, Шевченко в это время был в центре внимания прогрессивных сил России и Украины, не говоря уже об усиленном «внимании» к нему властей предержащих, последние страницы его жизни все еще таят много «белых пятен».

Не все ясно с обстоятельствами освобождения Шевченко из-под ареста в Киеве, масштабами его конспиративных связей на Украине. Можно только поражаться тому, как оперативно сообщили о киевском аресте Шевченко «Колокол» (1859, N 80) и парижская эмигрантская газета «Przeglad Rzeczy Polskich» (28 января 1860 года).

Не раскрыта до конца и не во всей полноте содержания «прочитана» даже такая страница – важная не только в личной биографии, но и в истории освободительной борьбы страны, – как взаимоотношения Шевченко с Чернышевским, Добролюбовым, кружками «Современника» и землевольцев. В том, что Шевченко и Чернышевского объединяла не только идейная общность, но и близкие личные отношения, теперь, на основании известных нам свидетельств и последних исследований, сомневаться не приходится. О том, насколько важны были беседы между ними, засвидетельствовал сам Чернышевский в знаменитой статье «Национальная бестактность»¹⁰. Не случайно «Современник» первым из русских журналов напечатал стихи Шевченко, не скрывая его имени, и с его страниц Чернышевский первым заявил о величии поэта и представляемой им литературы¹¹, а Добролюбов в рецензии на новое издание «Кобзаря» назвал Шевченко первым поистине народным поэтом¹².

Нуждаются в дальнейшем углубленном объяснении известные факты о том, что рецензии Чернышевского на первый номер журнала «Основа» и Добролюбова на «Кобзарь» были написаны еще до появления в печати «Основы» и второго номера (1860) журнала «Народное чтение» с автобиографическим письмом Шевченко, процитированным Добролюбовым. Думаем, что неоднократные заявления М. Драгоманова об особых симпатиях Чернышевского и кружка «Современника» к Шевченко могли основываться и на живых свидетельствах русских и польских эмигрантов, – не следует ли дополнительно обследовать соответствующие архивы? Заслуживает квалифицированной проверки свидетельство внучки Чернышевского о рисунках в альбоме Ольги Сократовны, которые семейная традиция приписывала Шевченко.

На протяжении всей книги авторы уделяли внимание личной жизни Шевченко в той мере, в какой она была связана с творчеством и помогала глубже понять особенности художественной индивидуальности поэта и художника.

К загадочным фактам творческой биографии можно отнести то, что в наследии молодого поэта, которому так свойственна исповедальность, почти совсем отсутствует любовная лирика, хотя поводы для ее написания, кажется, были. А может, она просто затерялась среди тех ранних стихов, которые позже с таким трудом (в частности, с помощью А. Козачковского) восстанавливал Шевченко, готовя новое издание «Кобзаря». Исследование судьбы рукописей известных нам и неизвестных произведений, графических и живописных его работ, писем, наверное, надолго еще должно остаться одной из важнейших проблем шевченковедения. В частности, пора более определенно решить вопрос об авторстве рецензии на «Граматку» П. Кулиша в «Современнике» (1861).

Многое надлежит выяснить насчет путей и масштабов распространения стихотворений Шевченко в рукописях и их функциональной роли в антисамодержавной, антикрепостнической пропаганде. Ведь, кажется, даже Чернышевский, Добролюбов и Герцен были знакомы с такими «бунтарскими» произведениями поэта, которые тогда не были и не могли быть опубликованы в России. Значительный интерес представляют обстоятельства бесцензурного издания в Лейпциге знаменитого сборника «Неизвестные стихотворения Пушкина и Шевченка».

Для выяснения этих и многих других проблем следовало бы шире использовать не только наши государственные, но и некоторые личные архивы, а также архивы зарубежные.

Нуждается в более убедительной аргументации или опровержении (что, на наш взгляд, более правильно) получившее известное распространение в нашей науке давнее утверждение И. Айзенштока о том, будто бы Шевченко был связующим звеном между штабом русской революционной демократии во главе с Н. Чернышевским, с одной стороны, и польским петербургским революционным центром, возглавляемым З Сераковским и И. Огрызко.

Разумеется, известной интенсификации исследований и популяризации наследия Шевченко способствуют и крупные юбилейные даты, широко отмечающиеся в нашей стране и за рубежом. Много добрых слов в этом отношении можно сказать и в адрес традиционного ежегодного Шевченковского праздника.

Но все же, кажется, и ему стала реально угрожать та опасность, о которой недавно с тревогой говорил Д. С. Лихачев касательно праздников Пушкинских: много пышных торжеств, громких славословий, но гораздо меньше крупных реальных дел.

Продолжая полезную и необходимую просветительную, популяризаторскую работу, необходимо, чтобы соответствующие государственные, научные и общественные институции одновременно планировали решение ряда не менее важных кардинальных задач. Применительно к проблемам, затронутым в этой статье, речь могла бы идти о научном издании всего корпуса материалов, относящихся к шевченковедению: полная библиография изданий Шевченко и о нем, воспоминания о Шевченко и письма к нему, письма третьих лиц с упоминанием о поэте, новое издание «Шевченковского словаря» с приличествующим ему названием – «Шевченковская энциклопедия». Некоторые из таких изданий, в том числе научную биографию Шевченко и «Шевченковскую энциклопедию», следовало бы издать на русском языке для всесоюзного читателя.

Уместно напомнить, что последнее русское издание «Кобзаря» готовилось почти полстолетия тому назад, а поэтому и многие из переводов не соответствуют современным требованиям. Необходимо познакомить широкие круги почитателей Шевченко и с его живописным и графическим наследием.

…Сейчас Институт литературы имени Т. Г. Шевченко АН УССР готовит к изданию 12-томное собрание творческого наследия Шевченко – поэта, прозаика, графика, живописца. Оно явится своеобразным итогом многолетних исследований целого комплекса конкретных и общетеоретических проблем. И в силу извечной закономерности оно, как и вообще каждая попытка подведения итогов, выдвигает проблемы новые. Шевченковедение продолжается.

1. В. В. Виноградов, Проблема авторства и теория стилей, М., 1961, с. 34.[↩]
2. См. раздел «Научная биография писателя – назревшая задача истории литературы» в кн.: Н. Ф. Бельчиков, Пути и навыки литературоведческого труда, М, 1965, с. 277 – 285.[↩]
3. М. Б. Храпченко, Творческая индивидуальность писателя и развитие литературы, М., 1975, с. 71.[↩]
4. George G. Grabowicz. The Poet as Mythmaker. A study of Simbolic Meaning in Taras Sevcenko – Cambrige, 1982, 162 p.[↩]
5. О. В. Білий, В. С. Бородін, Поетичний символ і можновладдя історії. – «Радянське літературознавство», 1985, N 10.[↩]
6. »Известия АН СССР. Серия литературы и языка», 1966, вып. 5, с. 437.[↩]
7. Ю. Г. Оксман, Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского, М., 1958, с. 568.[↩]
8. В. С. Спиридонов, Неизвестная рецензия Белинского о «Кобзаре», «Литературная газета», 5 марта 1939 года.[↩]
9. Ю. О. Івакін, Сатира Шевченка, К., 1959, с. 264.[↩]
10. Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. 7, М., 1950, с. 792.[↩]
11. Там же, т. 7, с. 935 – 936.[↩]
12. Н. А. Добролюбов, Собр. соч. в 9-ти томах, т. 6, М. – Л., 1963, с. 142.[↩]