Из записных книжек. Публикация В. С. Адамович и Н. А. Шувагиной-Адамович

Начало см.: Вопросы литературы. 1999. N 5, 6. Фрагменты печатаются по публикации в журнале «Неман» (Минск. 2001. N 7).

1987

О терроризме науки по отношению к человечеству.

Будучи в Индии, я разговаривал с известным физиком, он мне поведал, как приезжал в Австрию или ФРГ, там его у трапа самолета встретили полицейские и предупредили, что возможен акт террора по отношению к нему. Подумал: не террористы ли сикхи и сюда достали: нет, европейцы, и не за ним охотятся, а вообще за учеными. Все больше участились случаи целеустр[емленных] покушений на ученых.

Мотивы? А кто сегодня разгадает все мотивы отвратительного явления конца XX века – массового терроризма?

Печально, однако, что наука не только жертва его, но в иных проявлениях и звено этого терроризма исхода XX века, и, чем дальше, тем больше зловещего.

Но терроризма уже по отношению к самому человечеству. Сколько их, молодых и не молодых, гениальных и не очень, тщеславно выстраивающих через науку свое будущее и одновременно лишающих надежд на это будущее все человечество.

Другой физик, уже наш, поразился такому вот поведению коллег «по ту сторону». При встрече в США они ему стали выдавать тайны своих лабораторий, да так рискованно. Он стал гадать, почему и зачем это делается?

Было явно одно: никаких симпатий к Сов[етскому] С[ою-зу] они не испытывают.

Что же происходит? Выполняют чье-то задание припугнуть, как далеко пошли.

Или… Склонился к этому. Цинично добиваются нужных ассигнований. Им просто выгодно, чтобы другая сторона тоже продвинулась на этом направлении, можно поприжать администрации, потребовать новых вложений. Как военные давят на науку – общеизвестно. Как промышленники – тоже. Политики – не секрет.

Но что же получается: и ученые (некоторые) со своей стороны на всех их. Если взывать к совести их, можно услышать: при чем тут совесть? Это всего лишь интересная физика!

Нет, это не интересная физика, когда уже подсчитан ожидающий всех нас результат! Это терроризм науки по отношению к роду человеческому! Ученый все больше по прямой, сознаваемой гадости становится рядом с политиками], военными – в нравственном смысле.

Не потому ли он сегодня становится сам мишенью N 1 для террора? Бернар Бенсон, Теллер (не Эдвард), в свое время Оппенгеймер, сегодня Сахаров – все это примеры нравственного прозрения грозной науки.

Но знаете, как мне объяснил молодой физик, почему 2/3 Нобел[евских] лауреатов] США против СОИ. А, мол, что им: они все получили, да и не способны к новым идеям, старики! А молодым – хочется!

Вот о них, молодых, к-ые рвутся к открытиям, карьере, будущему (к тем же Нобел[евским] и пр. премиям), не задумываясь, что лишают будущего само человечество.

Они все больше в глазах человеч[ества] науку выставляют в роли отвратит[ельного] террориста.

Да, я понимаю: науч[ная] мысль не может остановиться. И многие открытия изначально не имели в виду воен[ного] применения. Но пусть никто не приводит старый пример про нож, к-ым можно и зарезать, и хлеб отрезать.

(Возлюби против[ника], выжить можно вместе лишь.)

Читаешь, что все, даже Пикуль, начинают с первой фразы, «самой трудной». Я начинаю не с первой, м. б., потому, что самая трудная. А где-то с середины разбега, там, где ложится! К первой прихожу потом.

18.5.87 г.

 

27-го – 28-го проходил Пленум СП СССР. Он высветил многое яснее, что уже было понятно и заметно.

Поразительно, но факт: после XX съезда именно писатели стали дрожжами «оттепели», того времени перестройки.

Сегодня – основная масса писателей не только не движет ее, а тормозит. И сама организация как таковая – оплот духов[ного] застоя, бюрократического] самодовольства и злобы против всяких перемен.

Послушаем. Карпов… Михалков… Проханов… Куняев… Бондарев… Проскурин…

И несть числа им.

Против них те, кто и тогда – 60-ники.

Но те кто? Тоже 60-ники. А некоторые] – Бондарев – были тогда активными антикультовиками («Тишина»).

Что произошло, случилось?

Перепрыгнуть через покол[ение] XX съезда. Удалось не только по отнош[ению] к молодежи. Но и писателей. Купля и сращивание серости (и не только) с бюрократией: права, связанные с привилегиями.

Это хорошо высветилось в дискуссии в «Огоньке» – Грибачева и Евтушенко].

Ну, а белорусские писатели?

Испытание гражданственностью в те годы выдерживала молодежь прежде всего. И военные писатели. Не те, что в «Якоре» – фронтовики.

Думаю, что «Покаяние» – это памятн[ик] надолго не только таланту создателей, режис[серу], актерам, опер[атору], но и мужеству, прозорливости тех, кто способ[ствовал] созданию фильма, его выходу к зрителю.

Я в Грузии второй раз. Первый – до фильма «Покаяние», второй – после. И во мне – две Грузии. Вот что способен делать фильм. Один лишь фильм.

Такой фильм требов[ал] не только таланта, но и немалого мужества – делать именно так. Ведь надо было думать, а как примет грузин[ский] народ? Ведь что гов[орить], не в одной Грузии немало людей, так и не понявших, а что же это было, что происходило. Ошибки, злодейство или закономер[ность] историч[еского] развития?

В «Осени патриарха»? Где создан образ обобщенного тирана. Там свои нац[иональные] краски, хотя и обобщенный.

 

У вас свои. Как искали эту тонкую грань: и нац[иональное] и общечеловеч[еское] зло?

На Пленуме СП – о том, что это против традиц[ий] народных – отца выкопать и вышвырнуть. Тем более когда речь идет о народе Кавказа. Значит… Что это значит? Видимо, то, что это был злодей из злодеев. Случай предельный, запредельный.

В чем это злодейство? В тирании, убийстве невин[ных] людей. Такого история знала немало и до того.

Видимо, наибольшее злодейство – в том, что все это прикрывалось гуман[ными] идеями, игрой в народное благо, в служение народу, людям и т. д.?

Не из тех ли руков[одящих] поэтов, к-ые о глобальном думать не хотят – и без того у них забот: там ли посадили в важном президиуме, так ли нарисовали или сфотограф[ировали]. (Одного знал, так он набросился на фотогр[афа]: почему снял его смеющимся?)

Конечно, куда уж думать о ерунде такой, как исчезнов[ение] всего и вся. Почти как в том анекдоте о романисте: знаешь, врач сказал, что умру через месяц. – Месяц… Мой видел новый роман? Еще успеешь прочесть.

Рус[ские] «генералы» от лит[ературы] замечания критич[еские] в свой адрес наз[ывают] «походом против отечественной] культ[уры]». Не меньше. Но они-то хоть генералы, что-то имеют в багаже.

А наши бел[орусские] начинающие с самого порога (еще не переступили даже) завопили, что лишь нелюбовь к бел[орусской] лит[ературе] видна в тех критиках, к-ые сор выносят и их пощип[ываю]т (где там, какая еще критика?) в «Л[итературной] г[азете]» и др. моск[овских] изд[аниях]. Вот уже на парт[ийных] собр[аниях] они же предлаг[али] принять резолюцию: запрещающую!

Успехи в прозе (да и в поэзии) там, где не замыкались на какой-то одной традиции. Как проигр[али] укр[аинцы] от этого в прозе – видим. Так что именно та белорусская проза, к-ая не демонстрир[овала] свою белорусскость, а по-настоящему бел[орусская] (один х[аракте]р Петрока что стоит), способна защитить бел[орусскую] лит[ературу] и язык больше, [чем] все подделки, вместе взятые…

Что такое писатель? Вот Друцэ – 20 лет «конфликта с республикой]», а точнее, с Бодулом и его прихлебателями, в том числе и среди писателей. Он, Друцэ, очернитель, не видит успехов, особ[ой] опеки над Молд[авией], к-ой добился именно Бадя Бодюл (кивок вверх, на опекунов) – эксперименты за счет государства], комплексы и пр., и пр.

Я сам был в… году с «Л[итературной] г[азетой]», спорили о Друцэ, но поражался: действ[ительно], не то, что в сред[ней] России!

Но писатель-то видел больше. И коррупцию среди тех временщиков неизбежную, и отравл[ение] химией земель и насел[ения], слив навоза, загряз[нение] рек и пр. Приписки, очковтират[ельство].

Закупали продукцию в сосед[них] республиках.

Чутье крестьянина – и он патриот Молд[авии], во 100 крат больший тех, кто его «отлучал».

То же с Айтматовым.

«Фундамент[альная] наука» – взгляд дальше и глубже. Вот с чем сравнима лит[ература]. Тут и поэтич[еские] мысли, и пр. («поэзия мысли»).

О, они умеют использ[овать] свою власть, чтобы столкнуть писат[елей] друг с другом (нас – легко) и затем интригой держаться на волне с чем-то. Как с Быковым боролся Севрук: сначала его наняли, но потом уже он нанимал и гнал, гнал, чтобы оправдать свою порновщину чужой.

Пишут: 20 лет полуправды, неправды! А когда жили в правде? Что, в 30-е г.? (20-е не помню). Или: в 40-е? Под взглядом Ягоды, Ежова, Берия? И Главного Варлама. Разве что в войну, когда люди перестали ощущать себя потенциально] виноватыми и могли забыть о себе, страх забыть – в мысли о несчаст[ной] Родине. Ну и еще после XX съезда. Но тогда было ближе к 37-му, откат видели не как откат к застою (что сегодня), а к 37-му новому. Так что говорит[ь] – говорили (правду), но с этой мыслью.

Что ж, почти и не было его. Времени Правды. Т.ч. давайте не отдадим его, ничего дороже для чел[овека] нет. А для пис[ателя], лит[ературы] – и подавно.

Когда запис[ывали] «Я – из о[гненной] д[еревни]», еще застали деревню с блестящим разнообр[азием] языковых диалектов. Каждый: эпоха, социал[ьно]-псих[ический] опыт.

Так что выводить жанр этот из прежних книг, конечно, можно, но психол[огически] они не играли никакой роли.

Стремл[ение] провести мысль, что военная лит[ература] для бел[орусской] лит[ературы] второстепенная], проявл[яется] в неновом стремл[ении] доказать, что весь Быков не вполне нац[иональный] пис[атель] (не о том, все о войне пишет!). И даже Петрок – только обещание «бел[орусского] Быкова». Как легко готовы с парохода бел[орусской] лит[ературы] швырять! Кому-то тесно. С кем останетесь?

Вот какое наблюдение: полит[ический] деят[ель] и пис[атель], теряющий положение, действ[уют] одинаково – кличут нац[иональную] проблему.

Разные пути стерилизации таланта. Один из них: уход таланта в служебную карьеру, литчиновничество.

Нации не только исчезают, но и возникать способны (американская, например).

А не возникнет ли и какая-то надрусская, если процесс смешения со среднеазиатскими элементами пойдет бурно?

Отказаться от Сталина окончательно – это и изменить отнош[ение] к пропавшим без вести и к тем, кто на земле («колхозник»), и «презумпция невиновности]», и «развели демократию», и аппарат бюрократич[еский], к-ый над всем, им. б., сухой закон вернуть (что трудно, не хочется?) и бесконтрольность однопартийная, и…

Мысль опускается в тебя и наталкивается на чувства, как на встречные подземные воды – сопротивляется немыслимому!

Неправдивая топонимика.

Ехал по асфальтке Бобр[уйск] – Мин[cк], на указателе: колхоз им. Жданова…

Подумалось, а какая она, память о человеке в народе, обществе, именем которого названы колхозы, города, культ[урные] центры.

Если о 30-х гг. – так это[т] подписал зловещую телеграм[му] из Крыма, к-ая и была пусковым механизмом к началу мас[совых] репр[ессий] 30-х гг. (мол, органы опозд[али] на 5-7 лет).

Запис[ывал] л[енингра]д[ских] блокадников], что помнят о нем из того времени: дневал и ноч[евал] в бомбоуб[ежище]- бункере, тогда как уже женщины не соглаш[ались] спускаться на каждую тревогу воздуш[ную].

Ну, а называть именем Жд[анова] универ[ситет], филарм[онию], культ[урные] учрежд[ения] – к-ый «учит» Шостак[овича] сочин[ять] музыку, отлуч[ает] от лит[ературы] и общ[ества] Ахм[атову], Зощ[енко] – да это то же, что им[енем] Т. Лысенко Инст[итут] генетики.

Очищение общест[ва] от извращ[ения] и застоя – не обойтись и без того, чтобы посмотреть на топонимику, что на каждом шагу, на виду у нас.

Конечно, всякий случай заслуж[ивает] конкр[етного] подхода. Но главный критерий – память народная о том или др. деятеле.

Не знаю, какие люди живут в колхозе им. Жд[анова], работящие, чест[ные] или не очень. Какие в Инст[итуте] генетики. Но мы знаем, кто они такие, Жданов, Лысенко. И никакие люди не заслужили оскорб[ления] – присвоение их хозяйству, городу, культ[урному] центру имен, себя дискредитир[овавших] в высшей степени.

Не избавившись от таких кадров в прошлом, не избавишься в будущем.

Стоит передо мной и не знает, что он уже мертвый. Больше, чем мертвый: имя его проклято в народе.

[В Германии]

С точ[ки] зр[ения] немцев: зачем через 40 лет? С т[очки] зр[ения] белорусов: у нас [сожжены] 628 [деревень] (а фактически] 5400), и мир об этом не узнал. Сами немцы не знают. А м. б., и им знать надо, хотя бы для того, чтобы бороться с теми, кто гов[орит], что Освенцима не было, геноцида не было, ничего не было, а поэтому да здрав[ствует] еще одна война!

Самая страшная смерть – инквизиция на костре. И вот тут обрекли на нее детей, стариков, женщин. Могли бы и убить, но именно – сжечь живьем. В 628 Хатынях – 83 тыс[ячи] сгорели. В остальных: еще более 70 тыс[яч]. Средние века когда были, а и сейчас не забываем. А тут – 40 лет.

Фильм [«Иди и смотри»] страшный. Но и факты – страш[ные]. И угроза страшная, что такое может повториться, уже в планетарном масштабе. Геноцид, идея его не исчезла. Она не только в ЮАР или еще где, но и в бомбе прячется, в нее юркнула в 1945 г.

Зачем 40 лет спустя после войны – такой фильм делать? А почему вы не спросите себя: а зачем было делать все это 40 лет тому назад, делать не понарошку, а по-настоящему? Вот для этого и фильм: чтобы вопрос такой возник, возникал.

У меня спрашив[ают]: нет ли у меня претензий к Кл[имову] как у сценариста. Есть одна.

Когда приезжали Павл[енок] и Даль Орлов закрывать [фильм] и преуспели, я шепчу: мол, пальну из холостого.

– А вдруг умрет со страху. Вам сидеть придется.

К этому году я бы уже вышел, зато не пришлось бы вам каждые две недели видеть, как в кинопрограмме зачем-то суетится и суетится впереди всех какой-то клерк от индустрии, изображая из себя любимца всех нас, чуть ли не народа.

Вот она, историческая вина Климова. Но зато и греха на душе моей нет. Так что в конеч[ном] счете и здесь я ему благодарен, режис[серу] Климову.

Кино – ракета-носитель, с помощью к-ой высоко взлетает тема, сюжет и т. д. (иногда литературное] произведение]). Но потом само по себе опускается постепенно (стареет) и сгорает в атмосфере.

С лит[ературными] произв[едениями] этого не происходит. Не в этом ли и сила кино (высоко, мощно, далеко видно) и слабость – ракета-носитель, всего лишь?

Нет философии безопасности. Разбивал молотком депутатский значок (радиоактивный).

Медицина возражала против эвакуации! Правила: 25 бэр, местная власть имеет право эвакуир[овать], если 75 бэр – обязаны. (Международ[ных] правил нет.) Припять оказалась «чистой» – менее 10 бэр. Завтра будет? А вдруг не будет? Нарушим закон.

Щербина своей волей принял решение. Медики не подписали, только назавтра в 11.00.

Радиосвязи не было. Милиционеры ходили и предупреждали не выходить и т. д.

В 11 часов – об эвакуации объявлено.

Навсегда ли? Долго будут собираться. «Возможно, на несколько дней, возможно, на больше».

Ошибка: на собств[енных] машинах выехать, зараженные машины. 45 тысяч эвакуированных].

 

Собаки жалобно смотрят, не берут с собой. Бегут за машинами. Их окликают с плачем дети.

– Недостаток не технологии, а философии этого дела.

– То есть?

– Гонка! Она везде смертельно опасна. Отказались от колпаков, а это не техника, а философия – колпаки. Излишнее доверие к технике реактора. К подготовленности работников. Но даже если бы и так, нужен механизм на случай, если ошибка.

– Технический все-таки?

– Нет, философский. Не иди дальше черты, где назад хода уже нет.

– Нельзя отставать. Чтобы потом не устраивать гонку. Как мы с реакторами. Сначала неверно определили запасы угля. Упустили 10 лет. Потом бросились догонять. Потеряв по пути осторожность. Вот эти самые колпаки.

Отчего наша лит[ература] не XIX век? И потому еще, что все наши конечны еще до гибели – смерти. Умирали как пис[атели] при жизни, система их сжевывала и выплевывала в виде пис[ателей] – чинов[ников], пис[ателей] – много разлауреатов, пис[ателя] – наступившегосебенагорло. И нет бесконечности в них, к-ая была в рус[ских] пис[ателях] XIX в.

Когда-то в 50-е гг. поэты жаловались: «что-то физики в почете, что-то лирики в загоне…»

Сегодня в почете именно лирики, гуманитарии и те физики, технич[еские] специалисты, которые осознают все значение культуры гуманитарной.

В странном мире жить стал человек, род homo sapiens. Прежде, когда любовь открывала объятья физической близости – миг благодарности за щедрость, счастье! А тут миг тревоги и риска и благодарность уже за то, что переступает через смертельную опасность (СПИД), открывая объятия.

Париж. В Музее человека.

Искусство, искусность вещей в давние времена поражала и заставляла подчиняться создателю-обладателю. И еще – всегда рождало неудовлетворенность тем, что есть стремл[ение] куда-то… В этом и природа и предназначение – двигатель человеч[еской] фантазии и устремленности.