Из уцелевших осколков (Об исследованиях жизни и творчества М. Цветаевой)

Хор граждан

Горе! Горе!

М. Цветаева. «Ариадна»

Десять лет назад, в год, объявленный ЮНЕСКО годом Цветаевой, А. Кушнер писал, что Цветаеву «любят чаще всего – нетребовательные читатели, особенно читательницы, загипнотизированные ее эмоциональным напором, любящие в стихах голую страсть, взвинченные чувства, театральные жесты, ходульность, бутафорию: картонные фрукты, фанерные деревья, бумажные цветы…» ¹. И хотя дальше он утверждал как будто обратное, что «Цветаеву нельзя не любить», тем не менее этому пуанту веришь с трудом, вернее, совсем не веришь. Столько страсти в этих презрительных обвинениях в «стилизации», «псевдонародности», «расхожей мифологии», «литературщине», столько раздражения, что сомнительный комплимент, завершающий это лукавое сочинение («одерживала победу, не отличая ее от поражений»), воспринимается как оскорбление, наносимое живым – мертвой, поэтом – поэту!..

Этот случай можно было бы отнести к разряду курьезов, посчитать частным случаем провинциального маскулинного снобизма… Если принять точку отсчета А. Кушнера… То есть принять на веру существование толп экзальтированных читательниц. Увы, если бы это было так… В действительности же время сегодня для того, чтобы зачитываться поэзией, самое неподходящее. Поэты уже давно не влияют на умонастроения масс. Современное общество интересуется в основном только литературными скандалами. Сказанное относится не только к России. На Украине, к примеру, где русский язык именуется «языком национального меньшинства», а русская литература относится к разряду «зарубежных» и преподается в школах и вузах в сильно урезанном объеме и в переводах на украинский язык, выросло уже целое поколение молодых людей, которым имя Цветаевой ничего не говорит. Леся Украинка и Ольга Кобылянская существуют в эмансипированном от русской культуры пространстве. Движения за национальное возрождение, с одной стороны, и интеграцию в западную цивилизацию – с другой, привели к основательному смещению акцентов.

В зарубежье же, в частности в Германии, ситуация иная. Для немецких филологов-славистов Цветаева непреложно репрезентирует русскую поэзию XX века, в чем можно убедиться, заглянув в соответствующий сайт в Интернете (более 600 указателей). Другое дело – читающая публика. Уровень ее запросов невысок. По наблюдениям, интересуются культурой прошлого и настоящего в основном эмигранты старшего поколения. По инерции. Молодые же, сравнительно быстро освоив немецкий язык, на русском начинают говорить с сильным акцентом. Естественное их желание – как можно быстрее стать своим в новом обществе – приводит к тому, что русская культура перестает быть приоритетной для молодежи.

На этом фоне возникает трагикомичная ситуация, когда именем Марины Цветаевой спекулируют, подогревая интерес покупателей к изданной книге. Так, к примеру, поступила Мина Полянская, назвав свою книгу о литературном Берлине – «»Брак мой тайный…» Марина Цветаева в Берлине» ² и поместив фотографию Цветаевой на обложке (по какому-то необъяснимому капризу в конце книги сочетались таинственным браком фотография дома в Берлине по Trautenaustra(3e, 9, где в течение двух с половиной месяцев в 1922 году жила Цветаева, и – фотография ее дочерей, Али и Ирины, относящаяся к жизни в Москве 1918- 1919 годов!). Расчет прозрачен. Приехавшая в большинстве своем из Казахстана и Сибири публика о Цветаевой кое-что слышала, а от культурной жизни Петербурга и Москвы начала XX века так далека, что полагаться на ее заинтересованность именами Андрея Белого, Алексея Толстого, Ильи Эренбурга автору не приходилось. Впрочем, само появление этой книги, где на скудном пространстве в 124 страницы форматом А6 пересказываются биографии Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, Алексея Толстого и Ильи Эренбурга, целая пятая главка посвящена пересказу «Флорентийских ночей» Генриха Гейне, а над всем повествованием незримо витают тени Ариадны Эфрон, Вероники Лосской и Анны Саакянц, – само появление этой книги, повторяю, симптоматично. Она могла появиться только из расчета на реально существующего читателя – «газетных тонн глотателя, доильца сплетен», читателя, чуждого самой Марине Цветаевой.

Что же до А. Кушнера, то он неоригинален. Задолго до него несправедливо резко о Цветаевой отзывались В. Брюсов, Г. Адамович, 3. Гиппиус, И. Бунин… Сейчас это уже факты истории литературы, повод для размышлений о «плети призвания». Но справедливости ради следует все же заметить, что А. Кушнер «угадал» некий отчетливый гендерный акцент в интересе к Цветаевой. Не среди толп мифических читательниц, но среди исследователей ее творчества. И в самом деле, по наблюдениям, в большинстве своем авторами стиховедческих или лингвистических разработок, статей, монографий, диссертаций, за небольшим исключением, являются женщины. Самая личность Цветаевой, резко отличающаяся от (по ядовитому замечанию Евы Штриттматер) «Immer die gleiche Rose, Immer das gleiche Gesicht…» («одинаковых цветов» и «одинаковых лиц» в женской поэзии), вновь вызвала к себе пристальное внимание на волне гендерных студий.

Сейчас, после более чем двадцати лет существования кафедр, занимающихся женским литературным дискурсом, при всех крупных университетах Европы и Америки, представляется совершенно естественной легитимация женского письма, женского стиля и женского способа бытия (как Очень точно определила Нина Ис-кренко: «Полистилистика – это когда я хочу петь, а ты хочешь со мной спать и оба мы хотим жить вечно…»). «Женскость» же Цветаевой, которая была по достоинству оценена лишь немногими любившими и понимавшими ее (среди них – Максимилиан Волошин и Марк Слоним), вынуждена была отстаивать свое право на существование. Не укладываясь в традиционную систему ролевого женского поведения, на одном полюсе которого – femme fatale, на другом – femme fragile, Цветаева определяла свой образ – как в жизни, так и в поэзии – независимо от некоего общего абстрактного идеала русской женщины. Она выбрала собственную сущность, не вмещающуюся в рамки мужской фантазии и традиционной эпистемы – ни Вечная Женственность, ни Радикальное Зло. Поэтому логичен интерес к ней не только как к автору, но и как к автору- женщине.

Как удавалось ей совместить «быт» и «бытие»?..

Многие ставили и ставят перед собой этот вопрос – от Анастасии Ивановны Цветаевой и Ариадны Эфрон до Марии Белкиной, Вероники Лосской, Викторий Швейцер… ³ «Нескончаемое кухонное мытарство в жалких условиях быта <…> Ни один из поэтов, с которыми Цветаеву обычно сравнивают – Ахматова, Пастернак, Мандельштам, – не знал этой ежедневной пытки, затянувшейся на долгие годы <…> Плохо ли, хорошо ли, Цветаева с семнадцатого года бессменно везла на себе дом, хозяйство, заботы о маленьких детях» ⁴, – с сочувствием пишет Ирма Кудрова.

Как отвечают на этот вопрос авторы биографических книг, исследующих «тайны жизни» и «загадки смерти», за чьими плечами – труд длиной более чем в четверть столетия?..

Возьмем, например, две книги, названные почти одинаково. Обе – итог многолетней работы с архивами, документами эпохи, воспоминаниями современников, творческим наследием Цветаевой. Обе – результат многочисленных до- и переработок материалов в связи с открытием доступа к архивам КГБ и архиву Цветаевой, хранящемуся в РГАЛИ. Автор одной – Анна Александровна Саакянц, в 60-х годах осуществившая издание первых посмертных сборников Цветаевой. Автор другой – Ирма Викторовна Кудрова, с 70-х годов занимавшаяся цветаевской темой. Почти неуловимый нюанс в названиях отражает тем не менее существенные различия в аспекте взгляда автора-биографа. Здесь такая же разница, как между «Быт и бытие Марины Цветаевой» и «Марина Цветаева в жизни».

Первый же взгляд обнаруживает разницу и в установке на читателя. Книга Анны Саакянц – художественное полотно. Об этом говорит уже стилистика анонса, гораздо более уместная, как представляется, для романа с детективным сюжетом: «…о полной драматизма судьбе, сложном характере и гениальных творениях выдающейся русской поэтессы, о ее трудной жизни в эмиграции, об увлечениях и разочарованиях, а также о трагическом периоде жизни, когда, возвратясь на родину, русская поэтесса потеряла близких и, оказавшись в жизненном тупике, покончила с собой». Книга Ирмы Кудровой, поставившей перед собой прежде всего цель быть «добросовестным биографом», – образец следования лучшим традициям издания научного: в книге имеются документальные приложения, обширный именной указатель, текст сопровождается большим количеством фотографий, воспроизводящих места, связанные с памятью Цветаевой, обложки ее книг, оригиналы писем, лица родных, друзей, любимых и тех из ее современников, что сыграли определенную роль в ее судьбе.

Главная задача, стоящая перед биографом и выражающая его позицию, – отбор фактического материала. То, что позволяет автору заявить о своей концепции творческой личности: «Мой Высоцкий», к примеру, или «Моя Цветаева». То, что в конце концов является самым интересным в любом сочинении и, одновременно, самым уязвимым для критики. Те «кусочки жизни», из которых, по выражению Франсуа Мориака, складывается «такой неточный, неверный <…> образ» писателя, а самого его уже не будет, чтобы об этом сказать.

Рассчитывая, вероятно, на неискушенного читателя, А. Саакянц большое место отводит «жизни стихов», поэтому так часто в ее книге поэтические тексты Цветаевой не только цитируются, но и комментируются, а драматические – подробно пересказываются. Иногда при этом слишком прямолинейно устанавливается связь между «тем, что спелось», и самим творцом.

И. Кудрова строит свою книгу, следуя внутренней логике тех разноречивых внешних событий, встреч, знакомств, которые были значимы для самой Цветаевой: «Мать», «Бонапартизм», «Волошин», «Открытие музея», «Подруга», «Мандельштам». Разумеется, нельзя объять необъятное, но субъективная воля биографа в некоторых случаях все же вызывает сопротивление. Почему, к примеру, вне поля зрения автора книги остались Тихон Чурилин и Арсений Тарковский, встреча с Анной Ахматовой… Недоумение, впрочем, нисколько не подвергает сомнению право автора на субъективность.

1. Кушнер А. Мир, построенный на созвучьях // ЛГ Досье. 1992. N 9. С. 31.[↩]
2. Полянская М.»Брак мой тайный…» Марина Цветаева в Берлине. М.: Вече, 2001. 128 с.[↩]
3. Белкина М. Путь Марины Цветаевой. М.: Советский писатель, 2000. 400 с.; Лосская В. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников. М.: Культура и традиции, 1992. 348 с.; Саакянц А. Жизнь Цветаевой. Бессмертная птица-феникс. М.: Центр- полиграф, 2002. 827 с.; Швейцер В, Быт и бытие Марины Цветаевой. М.: Советский писатель, 1999. 500 с.[↩]
4. Кудрова И. Путь комет: Жизнь Марины Цветаевой. СПб.: Вита Нова, 2002. 768 с. (с. 480).[↩]