Из писем Григория Козинцева. Вступительная заметка, публикация и комментарий Валентины Козинцевой

В архиве Г. М. Козинцева сохранилось множество писем, на конвертах которых почтовые штемпеля около двадцати пяти стран. Среди корреспондентов Григория Михайловича – писатели, общественные деятели, ученые, режиссеры кино и театра, художники, актеры. Много писем и от людей, не связанных профессионально с искусством, но интересующихся культурной жизнью нашей страны; этим корреспондентам, откликнувшимся на фильмы и книги Григория Михайловича и обращавшимся к нему по самым различным вопросам, он также неизменно и немедленно отвечал. Ежедневно часть своего рабочего времени, порою значительную, он отводил переписке. Зрителям, писавшим Г. Козинцеву о его фильмах, посвящена глава в книге Григория Михайловича «Наш современник Вильям Шекспир».

Из обширной переписки Г. Козинцева здесь публикуются письма, относящиеся главным образом к последнему периоду его жизни и деятельности. Они даются в хронологическом порядке.

Среди адресатов и давние друзья, и люди, связанные с ним работой, и те, с кем он сблизился, занимаясь многие годы творчеством Шекспира.

Делясь своими впечатлениями и суждениями по поводу увиденного и прочитанного, касаясь и личной литературно-режиссерской работы, Козинцев затрагивает в своей корреспонденции проблемы современной литературы, режиссуры, искусствоведения. Ничто и никогда не оставляло его равнодушным в судьбах искусства; его неизменно занимали мысли о будущем искусства и о тех, кем оно будет создаваться. Этому были посвящены многие годы его педагогической работы, об этом напоминают и письма, проникнутые действенной любовью и заботой о молодых, талантливых художниках.

 

С. Я. МАРШАКУ

[1953]

Дорогой Самуил Яковлевич, хочу написать Вам, что в только что законченную мною постановку «Гамлета» (в академическом] театре им[ени] Пушкина) вошел 74-й сонет Шекспира в Вашем переводе.

Получилось так, что нам пришлось исключить из трагедии всю историю Фортинбраса и неожиданно пришел в голову новый финал: последнее обращение Гамлета к зрительному залу. Возможность этого обращения дал и сам строй последних слов Гамлета, и схожесть образа смерти с началом сонета.

А вы, немые зрители финала,

Ах, если б только время я имел, –

Но смерть – тупой конвойный и не любит,

Чтоб медлили, – я столько бы сказал…

Конечно, эти слова не сливаются у нас непосредственно с первыми словами сонета, – между ними и большая пауза, и полная перемена зрительного образа. Уходят в стороны и исчезают стены Эльсинорского замка, на сцене в свете прожекторов остается только одна фигура Гамлета, выходящего вперед и обращающегося прямо к зрительному залу.

Все это очень трудно описать, но я прошу Вас поверить и мне, и целиком согласным с этим финалом моим товарищам по постановке – Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу и Натану Исаевичу Альтману, – что Ваша прекрасная работа украсила наш спектакль и ничем не была нами скомпрометирована.

Я, конечно, хотел обо всем с Вами посоветоваться и просить Вашего разрешения, но мне сказали, что Вы в санатории, а у нас, как это всегда бывает в театре, все решалось перед самой премьерой.

Спектакль в первый раз шел 11/IV, и то, что Ваш перевод был выслушан зрителями с исключительным вниманием и окончание его чтения было встречено аплодисментами, – может быть, явится еще одним моим оправданием.

Хочу еще написать Вам, что книга Ваших переводов все эти месяцы была у меня на столе и множество сонетов я заучил наизусть и днем и ночью бормотал их про себя.

Не собираетесь ли Вы в Ленинград? Мне бы так хотелось показать Вам нашего «Гамлета». Всего Вам доброго.

Ваш Г. Козинцев.

Е. Л. ШВАРЦУ¹

[1955]

Дорогой Евгений Львович, я старался Вас развлечь во время болезни и пробовал писать веселые письма. Теперь, по полученным мною сведениям, сценарий одобрен и – увы – юмор кончается.

Как писали Ильф и Петров: «Кончается антракт и начинается контракт».

Очень боюсь сокращений. Сделать их совсем не просто (тут я с Чирсковым² не согласен). Суть в том, что жанр сценария в сочетании приключений (которых не может быть мало) с трогательностью и комичностью центральных образов (что нельзя заразительно сделать в коротких кусках).

Очень прошу Вас, если Вам это позволено, – подумать о плане сокращений. Мне кажется, что механическим изъятием дело не может ограничиться.

Нужно в некоторых (наиболее не дорогих для нас сценах) частях сценария придумать иной прием ведения действия, а не превращение диалога в культяпки.

Мне было бы очень жалко, если бы сократилась история с клеткой³ и с возвращением домой.

Осла Санчо, которого по непонятной мне причине (м.б., он тоже испанист?) ненавидит Державин⁴, -можно и пожертвовать, но это очень коротенькие сценки, а я чувствую, что сокращения необходимы значительные.

Можно подумать о перенесении сцены голосов (после болезни) в последнюю сцену. Но это все дает очень мало.

Как Вам нравится такое начало картины: еще в темноте страшно взволнованный шепот: «Вы только подумайте, сеньоры, этот несчастный решил посвятить свою жизнь защите угнетенных и обиженных, – на экране появляется экономка, обращающаяся как бы к своим собеседникам и к зрительному залу, – и вы знаете, он отказался от своего имени Алонсо Кихано, и вы знаете, как он назвал себя?»

И тут поет труба и на экране появляется [надпись] «Дон Кихот» и все пр.

Это я пишу Вам без всякого убеждения в том, что в подобном начале есть нечто неслыханно прекрасное.

А главное, выздоравливайте.

Надеюсь, скоро увидимся.

Привет Катерине Ивановне⁵.

Ваш Г. Козинцев.

 

Н. К. ЧЕРКАСОВУ

Дорогой Коля, мне захотелось написать Вам, потому что иногда письменная форма дисциплинирует, заставляет искать точности и ясности в выражении мысли.

У нас с Вами происходит любопытное явление. На репетициях образ уже начал получаться – получаться именно таким, каким он мне представляется. Но вот что удивительно: стоит только Вам надеть костюм и загримироваться, как возникает совершенно иной образ.

Мне кажется, что происходит это потому, что Вы уже играли, и даже дважды, эту роль. И тут хочется сказать, что эти прошлые работы не только не помогают Вам, но, напротив, мешают.

Тюзовского Дон Кихота⁶ я помню. Нужно сказать, что это было милое моему сердцу клоунское представление. Я отчетливо помню, как Вы потешно изгибались и переламывались в сцене отравления бальзамом, помню немыслимой худобы руки и ноги, веселую карикатурную мимику. И все. Образ имел мало общего с грандиозным философским сочинением, не перестающим волновать человечество уже три столетия. Это был как бы комикс для маленьких детей, т. е. выжимка карикатурных положений фабулы и движений тощего и длинного клоуна.

Сердца и мысли Сервантеса там не было.

Второго, академического Дон Кихота⁷ я, к сожалению, не видел, но, судя по тому, что иногда прорывается на репетициях, думаю, что представляю себе его. Это был образ – уже связанный с романом Сервантеса, но выражался этот уже серьезный образ средствами риторическими. Мне кажется, что основное внимание было обращено на позу и текст. Мысли Сервантеса как бы декларировались. Широкий театральный жест призван был изображать «рыцарскую повадку» идальго, а несколько приподнятая манера речи – его романтичность.

Иного, совершенно иного хочется теперь. И как будто Вы тоже увлеклись этим иным толкованием.

Шаляпин (после прослушанья музыки Массне) изумительно написал – «это был Дон Кихот, рыцарь печального образа. Да, именно печального образа и такой честный, такой святой, что даже смешной и потешный для всей этой сволочи…».

И в этом все дело!

Конечно, Дон Кихот смешной, но не только потому, что он тощий и нелепо говорящий (хотя и это есть), но прежде всего потому, что он слишком честный и слишком святой для реальной жизни.

И вот именно в выражении этих свойств и заключена наша задача. Здесь все трудности. Нужно найти эту святость и эту честность – невозможные, не встречающиеся в реальной жизни. И, что самое главное: нужно всерьез (вне зависимости от того, что само положение может быть и нелепым, и даже всегда нелепо!), со всем душевным волнением, со всей силой отдачи душевных сил сыграть всерьез это трогательное человеческое отношение к тому, что вовсе и не достойно этого.

Человечность – основа образа Дон Кихота, как и всех великих произведений искусства.

И не просто человечность, а нестерпимо сильное проявление всех благородных человеческих свойств.

«О, Дон Кихот Ламанчский, как он мил и дорог моему сердцу, как я его люблю… Он чистотой и святой простотою своей прошиб до слез…»- писал дальше Шаляпин.

Вот и задача для Вас. Полюбить этот образ. Полюбить за его чистоту и святую простоту. Так, чтобы прошибли слезы.

Полюбить как реального человека, а не как предмет для комических карикатур и риторического пафоса.

Наш ключ к роли: Алонсо добрый.

Именно добрый, а не добренький.

Отвратительно умиляться и разыскивать сантиментальные места для того, чтобы разжалобить зрителя. Это образ рыцаря. Пусть у этого рыцаря – ни рыцарской повадки, ни рыцарской поступи, ни рыцарских интонаций (и весь смысл именно в том, что всего этого нет ни крохотной тени!) – но он добр, благороден, честен, строг к себе. Он застенчив в век развязности, целомудрен среди блуда и, наконец, – возвышенно мечтателен в век трезвого расчета и власти чистогана.

Теперь о сумасшествии. Сумасшествие в том, что идальго способен, как ребенок, отдаваться мечте. А когда он уж ей отдается, то начинает верить в реальность ее существования со всей силой полной душевной отдачи. Сцена с Мариторнес у нас не получается прежде всего потому, что мы недостаточно глубоко играем веру в то, что рядом с ним действительно лежит графиня.

В силе этой веры заключено и комическое положение, и трогательность наивности старика-ребенка.

Теперь о форме. Конечно, Дон Кихот не Иван Иванович и в выражении его образа у Сервантеса есть и карикатура и буффонада. И конечно, очень хочется, чтобы эти элементы стиля комического романа ожили и в нашем фильме. Но трудность в том, что экран не допускает ни доли секунды внешней игры, а утрировка – даже небольшая – требует еще большего внутреннего наполнения. Тут трудно не вспомнить Чаплина. Он осуществил эту великую смесь клоунады и психологического реализма. Но нужно прямо сказать, что для того, чтобы играть в этом стиле, – нужно не просто хорошо играть, но гениально. Иначе – позор ломания и неприличие грубо-театрального кривляния.

Если к нам придет возможность хоть немного прикоснуться к возможности реализации этого стиля – буду безмерно счастлив. Это идеал.

А пока нам нужно утвердиться в реалистическом образе – понятном для нас – деревенского идальго, благородного, доброго и мечтательного до полной потери чувства реального, нелепого и потешного в своей восторженности, но трогательного в благородстве стремлений.

И наполнить все его действия человеческой, трогательной глубиной и полнотой веры в истинность происходящего.

Перед нами одно из величайших произведений, созданных человечеством, и дело наше не легкое. Но все же какая благородная задача!

Ваш Г. Козинцев.

27/II. 1956 г.

 

Е. С. ДОБИНУ⁸

20.I.57 г.

Дорогой Ефим.

Я Вам несколько раз звонил, но увы – ответа не было. Сегодня, наконец, застал Вашу жену и выяснил, что Вы вовсю прожигаете жизнь в санаториях.

Хочу написать, что прочитал с большим интересом Вашу книгу⁹. По-моему, отличная работа. И в единственном благородном жанре литературоведения. Есть убедительный обзор материалов – подлинных и множество интересных сопоставлений и наблюдений. Что и интересно читать. А прочее – надоевшая пошлость концепций <…>. Очень хорошо, что всего этого добра у Вас нет. А есть истинная скромность исследователя. Уверен, что книжку Вашу прочтет с интересом не только писатель, но и хороший преподаватель литературы в школе, а это, правда же, очень важно и нужно.

Еще приятно, что хорошо написали. Простой, ясный, точный язык без беллетристики.

Приходил очень усталый, после съемок, и на ночь читал. Даже в подобном плохом читательском состоянии – было очень интересно.

К сожалению, еще тружусь, поэтому пишу в промежутке между делами. Когда Эдер¹⁰ считал, что лев уже больше ничего сделать не может из-за усталости и обалдения, – он (Эдер) сатанел и страшным манежным криком орал: «Прекратите <…> скотину!!!»

Я решил теперь отнести этот девиз к себе (имея в виду скотину, а не льва!) и решил срочно кончать фильм.

Отдыхайте, лечитесь и любуйтесь девушкой с веслом и юношей с мячом, которые, вероятно, красуются у входа в Ваш санаторий.

И чтобы все было хорошо!

Валя кланяется. Ей тоже очень понравилась Ваша книжка.

Ваш Г. Козинцев.

 

А. А. АНИКСТУ

[1964]

Дорогой друг Александр Абрамович.

Я несколько раз звонил Вам, но, увы, тщетно. Очевидно, наступил для Вас блаженный отдых. Очень мне хотелось поблагодарить Вас за статью¹¹. Понимаю: судить в этом случае о критике не имею права, как лицо заинтересованное. Но все же многое – и вне зависимости от моего причастия – показалось мне отменным: и «искусству нельзя отмалчиваться», и «эпигонский реализм» – право, отлично сказано. Что же касается личного, то очень взволновал меня разговор про «радости творчества». Особенная Вам благодарность за это. Ох, уж эти радости!.. В общем, перечитал статью несколько раз, и все с новыми добрыми чувствами и возрастающим интересом.

У меня получилось так, что обстоят дела как будто неплохо, но усталость такая дикая, что просто необходимо завалиться на травку и забыть хоть ненадолго про все. А приходится опять ехать. И на тоскливую деятельность в жюри Карловых Вар. Умолял отпустить меня с этого дела, но не удалось. А ноги разъезжаются в четыре стороны, и дико хочется побыть с семейством.

Когда же мы, наконец, повидаемся?..

Привет всему славному семейству и самые добрые пожелания. Я вернусь домой 20 июля. Напишите свои планы в Комарове.

Накопилось множество разного шекспировского, но еще сам не понимаю, что с ним делать. То ли писать, то ли ставить?..

Что-то открылось интересное, но пока – фрагменты, нужно додумывать.

Крепко жму руку.

Ваш Г. Козинцев.

 

Е. С ДОБИНУ

30.XII.64.

Дорогой друг Ефим,

очень обрадовался, получив Ваше письмо, а то уже начал тревожиться отсутствием известий. Здесь нам порядком надоело, но я уговариваю себя: нужно. И очень стараюсь не беситься, что, увы, свойственно моей натуре. Эренбурги прислали очень точную телеграмму: «Желаем счастья, здоровья, терпения». На отдыхе – последнее крайне необходимо¹².

Читали ли Вы в «Москве» статью К. Чуковского о поэме Ахматовой? ¹³ Только что Валя принесла из библиотеки журнал, и я увидел заглавие в предисловии.

Здесь, наконец, ликвидировал свою безграмотность и прочел множество военных мемуаров. Крайне интересно и вызывает занятные мысли. Особенно книга де Голля.

Письмо недописал, а теперь уже прочитал Чуковского и огорчился, что Вы не напечатали свою статью¹⁴. Уверен – она лучше. Чуковский написал, как мне кажется, не затрудняясь. Он тематически объединяет строчки стихов, написанные о разных эпохах; нет главной мысли статьи, не открыт для читателя ход всей поэмы, ее трагизм, столкновение орнаментальной изысканной мирискуснической петербургской предвоенной темы с жестокой строгостью дальнейшего – трагедии, становящейся подлинно исторической, захватывающей уже не СПб, а страну, мир.

Очень хочется скорее прочесть Вашу книгу¹⁵. Как Ваши планы, не собираетесь ли на январь в Комарове? Очевидно, мы, после возвращения, поедем сразу же туда (у Сашки каникулы) и пробудем там весь месяц.

Еще раз: счастливого Нового года Александре Александровне и Вам.

Salut!

Г. Козинцев.

 

 

Н. Н. ПУШКИНУ¹⁶

[1966]

Дорогой Николай Николаевич!

Я все думаю о Вашей книге¹⁷, и захотелось написать Вам подробно. Мне кажется, что ничего равного Вашему исследованию в мировом шекспироведении последних лет не появлялось. Мне хочется Вам это сказать без обиняков; я старался следить за всем, что выходило.

Почему, – не очень любя высказывать милые и приятные вещи, если я действительно не уверен в правоте своего мнения, – мне хочется и после того, как я уже не раз задумывался над Вашим трудом, от всего сердца поздравить Вас.

Что же меня так привлекает в исследовании?

1) Простите за странное слово, но я напишу его первым: труд. Казалось бы, и говорить об этом не стоит. Нет, говорить просто необходимо. Мы забыли все то, что И. Павлов называл черным трудом науки. А это не шутки. Гоняясь за концепциями (обычно заранее известными и, что называется, обреченными на то, чтобы считаться «правильными»), наши театроведы (да и киноведы) компилируют уже давно опубликованные материалы, приводя их в некий порядок и, согласно меняющимся оценкам, выводя должный итог.

Ваш труд просто огромен. Мало того, что наконец-то появляется истинный материал науки – все еще неизвестное, полузабытое или вовсе ушедшее из памяти. Вы перерыли архивы, сами смогли установить контакты со всеми, кто еще жил и кого уже нет (честь и слава, что Вы сохранили их слова, сказанные Вам), сами, своими глазами многое видели. И наконец, исчерпывающе привели все материалы. Каждый, кто любит Шекспира, [кто] будет трудиться над постановками его трагедий, должен низко поклониться: так Вы им всем будете много и, я верю, бесконечно долго нужны.

А это хорошо, когда твой труд оказывается нужным людям.

2) Способ исследования, метод – на мой взгляд – самый плодотворный.

1. Е. Л. Шварц (1896 – 1958) – автор сценария фильма «Дон Кихот» (1957), поставленного Г. Козинцевым.[↩]
2. Б. Ф. Чирсков (1904 – 1966) – кинодраматург, был членом Художественного совета киностудии «Ленфильм».[↩]
3. Речь идет об эпизоде, в котором Дон Кихот входит в клетку со львом.[↩]
4. К. Н. Державин (1903 – 1956) – литературовед и переводчик. Был консультантом сценария «Дон Кихот».[↩]
5. Е. И, Шварц – жена Е. Л. Шварца.[↩]
6. Ленинградский ТЮЗ, спектакль «Дон Кихот» по пьесе А. Бруштейн и Б. Зона, постановка Б. Зона (1926).[↩]
7. Ленинградский государственный академический театр драмы имени А. С. Пушкина, спектакль «Дон Кихот» по пьесе М. Булгакова, постановка В. Кожина (1941).[↩]
8. Е. С. Добин (1901 – 1977) – литературовед, критик, искусствовед.[↩]
9. Речь идет о книге Е. Добина «Жизненный материал и художественный сюжет» («Советский писатель», Л. 1956).[↩]
10. Б. А. Эдер (1894 – 1970) – народный артист РСФСР, укротитель-дрессировщик. Участвовал в съемках фильма «Дон Кихот».[↩]
11. Имеется в виду статья А. Аникста «Гамлет» Григория Козинцева» («Искусство кино», 1964, N 6).[↩]
12. Г. Козинцев отдыхал в Кисловодске.[↩]
13. Имеется в виду статья К. Чуковского «Читая Ахматову» («Москва», 1964, N 5).[↩]
14. Статья Е. Добина «Поэма без героя» Анны Ахматовой» напечатана в «Вопросах литературы», 1966, N 9.[↩]
15. Книга «Поэзия Анны Ахматовой», над которой в то время работал Е. Добин, вышла в 1968 году в издательстве «Советский писатель».[↩]
16. Н. Н. Чушкин – театровед.[↩]
17. Речь идет о книге Н. Чушкина «Гамлет-Качалов. Из сценической истории «Гамлета» Шекспира» («Искусство», М. 1966).[↩]