Исследование о натуральной школе

А. Г. Цейтлин, Становление реализма в русской литературе (Русский физиологический очерк), «Наука», М. 1965, 319 стр.; В. И. Кулешов, Натуральная школа в русской литературе XIX века, «Просвещение», М. 1965, 300 стр.

Натуральная школа 40-х годов XIX века давно уже признана одним из важнейших этапов на путях развития критического реализма в русской литературе. О ней писали, начиная с середины XIX века, многие критики и историки литературы; в послереволюционную эпоху ей были посвящены десятки статей, книг, диссертаций. Но в подавляющем большинстве этих исследований разрабатывались преимущественно вопросы связи с натуральной школой того или иного классика («Гоголь и натуральная школа», «Достоевский и натуральная школа» и т. п.). Не отрицая законности и даже необходимости разработки такого рода тем, мы все же не можем не видеть в этом увлечении известной односторонности, недооценки задач широкого изучения натуральной школы в различных аспектах, на основе обследования всей полноты фактов литературной жизни 40-х годов. Эта задача всестороннего исторического и теоретического изучения натуральной школы остается актуальной в ряду других неотложных задач советского литературоведения. Без ее разрешения невозможно создание подлинно научной истории русской литературы XIX века. Поэтому следует признать вполне своевременным появление обеих рецензируемых книг.

Несмотря на существенные различия между этими книгами (первая из них прослеживает в основном историю одного жанра, другая рассматривает проблемы натуральной школы в целом), в них есть немало общего. Взгляды обоих авторов на натуральную школу, принятые ими исходные предпосылки для решения поставленных задач, конечные выводы – все это результат серьезного и весьма обстоятельного изучения литературной жизни эпохи. Оба автора признают решающую роль Белинского в создании натуральной школы, основополагающее значение его идей для правильного освещения творческих проблем натуральной школы; в основу той и другой книги положено исторически правильное понимание натуральной школы как важнейшего этапа в процессе становления реализма в русской литературе.

Книга А. Цейтлина, изданная посмертно (автор умер в 1962 году), является плодом его многолетних исследований жанра физиологического очерка.

А. Цейтлин обследовал огромный литературный материал. Он указывает, что с 1839 по 1848 год в России было напечатано не менее семисот физиологических очерков. Известно, что этот поток очерковой литературы отнюдь не был единым и монолитным. В нем нашли свое отражение различные социально-политические тенденции, различные воззрения на действительность, различные литературные традиции. Эта пестрота «физиологической продукции эпохи» отчетливо показана в работе А. Цейтлина. В частности, он проводит резкую «демаркационную грань» между «нравоописательным очерком вообще», в котором, как правило, еще сильно сказывалось влияние сатирического очерка XVIII века с его моралистическими установками, и физиологическим очерком, для которого был особенно характерен «дух анализа», напряженное внимание к «разным сторонам общественного быта», стремление к обрисовке типических явлений, свойственных тому или иному социальному слою, той или иной профессии. Не забывая о свойственных многим физиологическим очеркам элементах поверхностного копирования действительности («дагерротипности»), автор выдвигает на первый план наиболее значительную в общественном и литературном смысле группу реалистических очерков, которые составляли органическую и неотъемлемую часть натуральной школы.

Подчеркивая, что решающее значение для этой категории физиологических очерков имели национальные традиции, идущие от творчества основоположников русского критического реализма, в особенности Гоголя¹, А. Цейтлин останавливается и на другой стороне вопроса – на связи русского физиологического очерка с французскими «физиологиями», которые в 30 – 40-е годы буквально наводнили французскую литературу. Отлично написанная глава «Французские «физиологии» и их русские читатели» дает сжатый, но очень точный анализ основных сборников французских «физиологии» той эпохи, – этот анализ не утратил своего значения и теперь, после появления монографии Т. Якимович «Французский реалистический очерк 1830 – 1848 гг.» (М. 1963). Важнейшие итоги этого анализа изложены в главе «Национальное своеобразие русского физиологического очерка», в которой автор так формулирует свой основной тезис: «Как ни высока была культура французской «физиологии» 30 – 40-х годов, обдуманная широта и плановость ее композиции, занимательность ее сюжетов, живость ее языка, веселость ее комизма, техническое совершенство ее рисунков, гравюр и литографий, – эта французская «физиология» бесспорно уступала русской в силе своего реализма. Русские очеркисты несомненно пошли дальше французов в раскрытии противоречий социальной жизни, в глубоко сострадательном отношении к людям низших классов. Русская «физиология» отличалась неизмеримо большей долей гуманности, ибо она творилась писателями, теснее связанными с тяжелой долей закрепощенного русского народа, отражала собою его протест, его волю к борьбе» (стр. 273).

Центральное место в книге занимает подробный разбор основных изданий физиологических очерков – от «Наших, списанных с натуры русскими» А. Башуцкого до изданных Некрасовым «Физиологии Петербурга» и «Петербургского сборника», появление которых знаменовало торжество натуральной школы. Здесь же даны сжатые характеристики большинства авторов русских «физиологии» – Даля, Григоровича, Панаева, Некрасова и многих других.

Особое внимание уделено в книге всестороннему анализу жанра русского физиологического очерка – его тематики, принципов типизации, установки на социально-бытовую и профессиональную характерность, особенностей построения сюжета, его языка, юмора и т. д.

Заключается книга А. Цейтлина главой «Наследие физиологического очерка у мастеров русского реализма». Здесь прослежены отдельные факты возникновения у писателей более позднего периода, вплоть до И. Шмелева и А. Куприна, очерков, напоминающих по своему типу «физиологии» 40-х годов. Но, по вполне справедливому утверждению А. Цейтлина, гораздо более существенным, чем эта отдельные аналогии, было другое: «Ценность русской «физиологии» для литературы второй половины прошлого века заключалась не столько в том, что она продолжала существовать в качестве самостоятельного жанра, сколько в том, что она питала собою другие, гораздо более значительные и ведущие жанры русской литературы. Это прежде всего относилось к русскому социально-психологическому роману 40 – 70-х годов, впитавшему в себя многочисленные элементы физиологического очерка, а затем к таким жанрам, как мемуары, сатирическое путешествие, повесть, даже стихотворное обозрение или драматические «картины жизни» (стр. 277).

Богатая по содержанию, опирающаяся на широкий фактический материал², книга А. Цейтлина несомненно займет видное место среди лучших достижений историко-литературной науки.

Книга В. Кулешова состоит из двух основных разделов: «История натуральной школы» и «Творческие проблемы натуральной школы». Наибольший интерес для нас представляет первый из них, потому что в нем не только изложены важнейшие факты, относящиеся к деятельности натуральной школы, но и выражена общая концепция, составляющая принципиальную основу всего исследования.

В своей книге «Отечественные записки» и литература 40-х годов XIX века» (М. 1959) В. Кулешов выдвигал тезис о тождественности понятий «школа» и «направление» и, опираясь на него, следующим образом характеризовал начало натуральной школы: «Началом реалистического направления или «натуральной школы» следует считать те симптоматические процессы в русской литературе, которые выявились в 1835 – 1836 годах. Более интенсивно они развивались с конца 30-х и в самом начале 40-х годов» (стр. 12 – 13).

В рецензируемой книге В. Кулешов существенно уточняет свою прежнюю точку зрения. Продолжая настаивать на решающем для развития русской литературы значении 1835 – 1836 годов, он связывает с этой «важной датой» начало реалистического направления, которое достигает в 1845 – 1848 годах «наивысшего расцвета», – «этот-то период больше всего и заслуживает названия «натуральной школы». И далее, говоря о начавшемся после 1848 года распаде натуральной школы, В. Кулешов пишет: «Школа перестала существовать, но еще шире разлилось, крепче стало реалистическое направление, разветвлявшееся на множество внутренних течений» (стр. 25). Отказавшись от отождествления двух различных явлений, автор видит теперь в натуральной школе самую значительную часть реалистического направления 30 – 50-х годов XIX века.

В таком понимании действительно гораздо больше подлинного историзма. Это становится особенно ясным, когда автор обращается к установлению хронологических границ натуральной школы и основных этапов ее развития. Принимая периодизацию, предложенную автором настоящих строк в 1947 году, и внеся в нее некоторые уточнения, В. Кулешов определяет хронологические пределы изучаемого им явления следующим образом: «1835 – 1839 – 1842 – предыстория натуральной школы, 1842-. 1845 – организация школы, 1845- 1848 – расцвет школы, 1848 – 1850 – эпилог школы».

Было бы вполне естественно ожидать, что в дальнейшем изложении, в главе, посвященной истории натуральной школы, будет обстоятельно и всесторонне охарактеризован каждый из этих четырех этапов, что в совокупности и составило бы более или менее полный исторический очерк развития натуральной школы, отсутствие которого так заметно в нашей историко-литературной науке. Но В. Кулешов не пошел по этому весьма трудному пути и предпочел ограничиться рассмотрением лишь нескольких, изолированно взятых вопросов: «Состав школы», «Организационные формы», «Литературная теория», «Полемика». В результате целостного очерка истории натуральной школы у него не получилось, хотя в каждой из названных главок читатель найдет немало дельных мыслей и здравых наблюдений, очень полезных для понимания натуральной школы и свидетельствующих о настойчивом стремлении автора к историческому пониманию изучаемого им явления.

Так, определяя исторические предпосылки, приведшие к созданию и расцвету натуральной школы, В. Кулешов предостерегает от антиисторического перенесения на 40-е годы критериев «предреформенной и пореформенной эпохи 60-х годов, когда решительно размежевались демократы и либералы». Справедливо отмечая нарастание на протяжении всех 40-х годов противоречий между «революционными демократами, дворянскими революционерами, с одной стороны, и либералами-западниками – с другой», он подчеркивает, что «полного, решительного разрыва между ними в то время еще не произошло», и приходит к следующему, вполне обоснованному выводу: «На почве этого широкого антикрепостнического фронта и оказалась возможной натуральная школа, объединение различных по политическим убеждениям писателей. В одном они были убеждены одинаково – в необходимости ликвидации крепостничества… Освободительное движение, не поднимаясь на уровень восстания, как было у декабристов, главную свою силу обрело в беспощадном критическом реализме, в мощном объединении писателей-реалистов, получившем название натуральной школы» (стр. 30).

Характеризуя далее круг писателей, входивших в натуральную школу, В. Кулешов показывает, как в процессе ее развития, от этапа к этапу менялся состав участников, как отступали на второй план или совсем отходили от движения писатели, бывшие временными его «спутниками», и как, с другой стороны, постепенно выдвигались вперед, завоевывали прочный авторитет в литературе молодые писатели, воспитавшиеся в кругу Белинского, наиболее глубоко проникшиеся его идеями и сознательно воплощавшие их в своем творчестве.

В такой же исторической перспективе построена и главка «Организационные формы», в которой подробно характеризуется роль «Отечественных записок» и позднее «Современника» в консолидации сил натуральной школы, дается интересный анализ альманахов, имевших большое значение в формировании натуральной школы и во многом способствовавших завоеванию ею победы в литературно-журнальной борьбе 30 – 40-х годов.

На содержании двух последних главок этого раздела – «Литературная теория» и «Полемика» – в наибольшей мере отразилось несовершенство авторского построения всего раздела в целом – не последовательная характеристика каждого из намеченных им периодов, а по отдельным темам. Прослеживая их по всем этапам существования натуральной школы, автор почувствовал, очевидно, известное однообразие такого изложения и в последних главках отказался от историко-хронологического анализа. К тому же он обособил рассмотрение литературной теории натуральной школы от изучения литературно-журнальной борьбы, в накаленной атмосфере которой Белинский создавал свою теорию реалистического искусства.

От этого особенно пострадала главка «Полемика»: читатель, к сожалению, не найдет в ней обзора хотя бы основных моментов той напряженной борьбы, которую Белинский и его единомышленники вели на протяжении многих лет с противниками реалистического искусства. Вместо этого В. Кулешов ограничивается здесь лишь рамками двух лет – 1847 – 1848-и из всей сложной картины полемики даже в этих пределах останавливается только на споре о Гоголе и о «Выбранных местах из переписки с друзьями:».

По тем же причинам в значительной мере обедненной оказалась и предшествующая главка. В центре внимания автора – теоретические положения Белинского, выдвинутые им в «манифестах» натуральной школы (1845 – 1846 годы) и в статьях двух последних лет его жизни (1847 – 1848). С таким выдвижением на первый план «завершающей стадии в развитии эстетической и историко-литературной концепции Белинского> не приходится спорить, хотя и здесь можно обнаружить некоторые упущения: автором не выделены мысли Белинского о значении литературы как средства самосознания общества, не отмечена его критика теории «чистого искусства», не обращено внимание на более глубокое и более принципиальное, чем прежде, различение подлинного искусства, воспроизводящего жизнь в типических образах, и «дагерротипического» ее изображения. Но наиболее серьезный упрек должен быть адресован В. Кулешову за отказ от последовательного рассмотрения самого процесса выработки Белинским реалистической теории на протяжении многих лет, предшествовавших окончательному торжеству натуральной школы.

Второй раздел книги посвящен анализу «творческих проблем натуральной школы». В. Кулешов ставит здесь прежде всего вопрос о своеобразии художественного метода школы, о ее месте в развитии русской реалистической литературы: «Натуральная школа завершила формирование реализма в русской литературе, охватывая все жанры, весь материал жизни», она «расширяла рамки реализма, совершенствовала его принципы, готовя» новые художественные успехи» (стр. ПО). Наряду с этим автор выявляет элементы натурализма и реализма, существовавшие в пределах натуральной школы. Справедливо отвергая мнение тех исследователей, которые склонны были преувеличивать значение этих элементов в натуральной школе, В. Кулешов утверждает, что «натурализм не был ее вторым творческим методом», что «натуралистические тенденции встречаются лишь в некоторых и не в самых главных произведениях натуральной школы» (стр. 103). Вместе с тем он выясняет историческую закономерность и общественно-литературный смысл появления внутри школы произведений натуралистического характера.

Дальше автор переходит к характеристике важнейших жанров натуральной школы, больше всего внимания уделяя жанру физиологического очерка. Он останавливается на истории очеркового жанра в России, выясняет понятие «физиологии» и происхождение этого термина в литературе 40-х годов, характеризует разнообразную тематику русского физиологического очерка и его основные жанровые признаки. Однако не со всеми его утверждениями здесь можно согласиться. Вряд ли правильно видеть в издании А. Башуцкого «Наши, списанные с натуры русскими»»прообраз альманахов натуральной школы», – в выпусках «Наших…» никогда не было того единства взглядов и творческих позиций авторов, не было и следа той программности, которые присущи были альманахам, вдохновленным Белинским и изданным Некрасовым; явным преувеличением звучит фраза о том, что «в «Кавказце» (Лермонтова. – А. Д.) получил полное реалистическое воплощение тот тип, который уже мастерски был набросан в Максиме Максимыче» (стр. 123; курсив мой. – А. Д.); спорно утверждение, что в натуральной школе физиологический очерк демонстрировал «главное направление ее исканий» (стр. 115). Но за вычетом этих ошибочных положений, часть которых является, возможно, следствием недостаточного внимания автора к отдельным формулировкам, нужно признать, что страницы, характеризующие жанр очерка, достаточно убедительны и удачны.

Менее удовлетворительно, на наш взгляд, разработаны характеристики других прозаических жанров натуральной школы – романа, рассказа, повести. На тех немногих страницах, которые автор уделил этим жанрам, он излагает преимущественно уже известные положения. Решительное возражение вызывает попытка конструировать нечто вроде системы прозаических жанров, определить их соотношение между собой. За «единицу измерения» (?) берется при этом физиологический очерк; из него, по мнению автора, путем «обогащения очерковой основы новыми усложняющими элементами»»складываются рассказ, повесть, роман». Очерк и роман занимают в этой «системе» крайние положения, а между ними «находятся два соединительных жанра, границы между которыми трудно различить: рассказ и повесть» (стр. 126). Следуя этой схеме, В. Кулешов лишил себя возможности правильно показать значение повести 40-х годов как самостоятельного (а не «соединительного», промежуточного) жанра и объяснить, почему на высшем этапе развития натуральной школы именно этот жанр (вместе с романом) приобрел главенствующее значение, придя на смену слишком ограниченному по своим внутренним возможностям жанру очерка.

В главе «Традиции и новаторство» В. Кулешов анализирует истоки натуральной школы и устанавливает, опираясь на высказывания Белинского, определяющую роль воспринятых молодыми писателями 40-х годов традиций Пушкина, Лермонтова, Гоголя. С особенным вниманием он стремится выявить в творчестве писателей натуральной школы черты новаторства. Эта же проблема соотношения традиции и новаторства положена им в основу и следующих глав книги – «Темы и герои», «Сюжетосложение», «Стиль». В каждой из них читатель найдет большое количество удачно собранных примеров, остроумных сопоставлений, убедительных обобщений и выводов.

Интересная и в целом удавшаяся книга В. Кулешова о натуральной школе несомненно привлечет внимание всех занимающихся этим своеобразным и значительным периодом в истории русского реализма. Но было бы неправильным считать эту монографию трудом, носящим завершающий, итоговый характер. Перед нами скорее многообещающее начало, исследование, требующее продолжения, знаменующее необходимость проведения новых изысканий, создания новых работ и по частным проблемам, и по всей натуральной школе в целом.

1. Выявляя в различных произведениях Гоголя пряные «физиологизмы», оказывавшие сильное и непосредственное влияние на очерковую литературу 40-х годов, А. Цейтлин выдвигает на первый план воздействие гоголевского реализма в целом и справедливо утверждает, что «ни одно произведение русской классической литературы не питало физиологическую традицию с такой силой, как это делали гоголевские «Мертвые души» (стр. 21).[↩]
2. При подготовке книги к печати ее редакторы не отметили, что дважды цитируемая А. Цейтлиным (на стр. 190 – 191 и 272) рецензия на «Музей современной иностранной литературы», помещенная в «Современнике», 1847, N 4, в действительности принадлежит не Белинскому, как по давней традиции указывается в книге, а Некрасову. Авторство последнего было установлено уже после завершения А. Цейтлиным работы над его книгой.[↩]