Искусство слова
Левон Мкртчян, Родное и близкое. Статьи, «Советский писатель», М. 1978, 430 стр.
Эта книга-сборник статей. Темы их – это и история средневековой армянской поэзии, и творчество советских поэтов, проблемы русской прозы XIX века, теория и критика поэтического перевода и живые лица и голоса тех, кто творит искусство. Таков широкий и устойчивый круг интересов автора, сложившихся уже давно; среди них ведущее место занимают вопросы армянской поэзии, армяно-русских литературных связей и стихотворного перевода. Все это и есть для Л. Мкртчяна «родное и близкое», как озаглавлена книга, вышедшая в свет накануне 150-летней годовщины присоединения Восточной Армении к России. На первой странице предисловия Л. Мкртчян приводит сказанные об этом событии слова великого армянского писателя-просветителя Хачатура Абовяна: «Да будет благословен тот час, когда русские… ступили на армянскую землю». Слова эти оправдались: судьбы народов сплелись. Исключительно плодотворным стало и взаимодействие культур, взаимообогащение литератур.
Новая книга Л. Мкртчяна тесно связана с его предыдущими работами – не только по сюжетам, но и непосредственно по материалу: из них в нее перешел – с изменениями, конечно, и дополнениями – ряд очерков, статей, отдельные главы; включены в нее и некоторые статьи, печатавшиеся в журналах. Но получилось не «переиздание» и не пестрая смесь, а новое и достаточно оправданное внутреннее единство, которому разнообразие состава и тематики идет на пользу: книга отвечает разнообразным запросам и читается с интересом.
В ней четыре раздела. Первый из них, целиком посвященный вопросам поэтического перевода, назван так же, как и заключительная в нем статья, – «Если б в Вавилоне были переводчики». Почему такое заглавие? Автор не случайно обращается к мифу о Вавилонской башне и смешении языков: библейскому преданию о строителях, не понимавших друг друга, противопоставлена все растущая в ходе истории роль перевода и переводчиков – важный фактор общения между народами» В этой же связи читатель – может, и не без удивления – узнает из другой статьи о высокой традиции, существовавшей в древней Армении: «Когда в Армении ежегодно в октябре праздновали день переводчика (праздник был основан в первой половине пятого века), то это был праздник как собственно переводчиков, так и деятелей культуры вообще. Переводчик воспринимался как символ национального деятеля культуры. И именно поэтому они, переводчики, были причислены к лику святых» (стр. 124). Этот любопытный факт высокого признания просветительской миссии переводчика много говорит о культуре народа в столь далекий период ее истории.
Помня о том, что перевод способствует и обогащению, и даже формированию «молодых» литератур (тезис не новый), Л. Мкртчян не раз подчеркивает другое: что высокоразвитые и богатые литературы – ради дальнейшего самоутверждения – испытывают потребность в переводе произведений других литератур, в их усвоении. Это положение широко иллюстрируется фактами литературного взаимообмена в современном мире и особенно – опытом многонациональной советской литературы.
Книга верно отражает состояние нашей теории художественного перевода на нынешнем этапе ее пути. Сейчас нельзя говорить о переводе, изолируя его от конкретных условий литературного процесса, от личности автора оригинала и личности переводчика, от соотношения задач, решаемых тем и другим. И все более ясно, что вопросами художественного перевода может плодотворно заниматься только ученый, критик или переводчик с разносторонними филологическими и литературными (даже шире – гуманитарными) интересами и с широким жизненным кругозором, а не узкий специалист, озабоченный только сличением перевода с подлинником: художественный перевод и его теория – дело далеко не кабинетное. И в книге Л. Мкртчяна ценно то, что все факты перевода берутся в их разнообразных связях с литературной жизнью, что в книге действуют не только тексты, но и живые люди, что она – не только о переводе.
Характерная черта советской теории художественного перевода сегодня – недогматичность и ненормативность или, во всяком случае, все укрепляющаяся тенденция к преодолению нормативного догматизма, нередко навязывавшего практике односторонние или трафаретные рекомендации. Л. Мкртчян пишет: «Методы передачи формы оригинала не могут быть канонизированы. Всегда приходится искать и находить конкретные решения… Талантливые переводчики не облегчают себе жизнь теоретическими установками, которым полезна, мол, всегда, во всех решительно случаях следовать. Теория перевода не знает таких установок. Она… говорит о диалектичности процесса перевода» (стр. 130). Я бы к этому добавил: о диалектичности не только процесса перевода, но и его результата- произведения переводной литературы. Эта диалектичность – понятие очень важное для идеи переводимости, одной из ключевых в нашей теории и в ней впервые получившей принципиальное обоснование – в противовес стародавней мысли о непереводимости, то есть отрицанию самой возможности добиваться Конечной цели перевода. Концепция переводимости основывается на возможности соответствий по смысловой и эстетической функции между формально различными элементами разных языков и с опорой на то целое, каким является переводимое произведение. Это, конечно, не дает права забывать о реальных трудностях перевода. Сейчас в разработке идеи переводимости достигнута такая степень зрелости, при которой эти трудности не представляют противоречий ей. Вполне согласуется с этим позиция Л. Мкртчяна: «…Мы должны писать не только о соответствии перевода подлиннику, но мы обязаны говорить и о том, чем перевод отличается от подлинника. Часто мы об этом не говорим, боясь, что всякий разговор о несоответствии перевода подлиннику может привести к мысли о непереводимости» (стр. 100). И чуть далее: «Бесспорно и то, что есть отдельные непереводимые – может быть, правильнее было бы сказать: еще не переведенные, – произведения… Но все это исключения. Тогда как переводимость – правило, из которого исходят переводчики…» (стр. 100 – 101).
В связи с некоторым усилением тенденции к «вольности» в поэтических переводах за последнее время стали громче раздаваться голоса отдельных поэтов-переводчиков и критиков в защиту большей словесной точности, даже «буквализма», в принципе давно осужденного теоретически, ибо он всегда приводит к функциональному несоответствию с оригиналом. Л. Мкртчян подвергает переводческий буквализм и буквалистский подход к оценке переводов критике тонкой и небанальной, не прибегая (как это часто делалось) к примерам грубых и самоочевидных стилистических нелепостей, а рассматривая такой материал, где буквализм лежит, так сказать, не на поверхности, как бы замаскирован, но от этого не менее опасен (см. в особенности стр. 16 – 25).
В исследовании проблем стихотворного перевода Л. Мкртчяну принадлежит серьезная заслуга: кажется, нельзя назвать другого теоретика и историка перевода, который бы так систематически и успешно привлекал в своей работе текстологический материал – данные рукописей поэтов-переводчиков. В двух очерках – «Поэма «Абул Ала Маари» в переводе Валерия Брюсова» и «Александр Блок – переводчик Аветика Исаакяна» – наглядно показано, как решали художественные задачи эти два мастера слова. Сличение последовательных редакций переводов, сменяющихся вариантов отдельных строк и строф – путь к изучению творческого процесса в его живой реальности, отраженной текстами. Думается, что по отношению к художественному, тем более поэтическому, материалу этот путь эффективен и обещает больше, чем иные дедуктивно построенные «модели процесса перевода», весьма принятые сейчас в работах по общей теории перевода, или схемы «моделирования передачи образов».
Второй раздел – «Обогащение дружбой» – по существу является продолжением первого, хотя по жанру он иной: теория и критика уступают в нем место двум литературным портретам (Н. Тихонова и К. Кулиева) и серии очерков-воспоминаний. Автор рассказывает о своих встречах и переписке с И. Эренбургом, с К. Чуковским, с поэтами и переводчиками В. Звягинцевой и А. Гитовичем, с литературоведом А. Дымшицем, с двумя выдающимися деятелями армянской культуры – художником А. Галенцем и поэтом П. Севаком.
Через все мемуарные зарисовки, соединяя их с первым разделом, проходит тема Армении, тема поэзии, тема поэтического перевода: в Армении постоянно бывала Звягинцева, в Ереван приезжали Эренбург, Гитович, Дымшиц; о стихах ведется речь во всех очерках; перевод стихов – предмет разговоров или переписки автора с Чуковским, Гитовичем, Эренбургом, Звягинцевой. Мы узнаем, например, что Эренбург предпочитал знакомиться с недоступными для него в оригинале стихами по французским прозаическим переводам, считая их более надежными, чем любые стихотворные. Читаем о том, как Чуковский вместе с Л. Мкртчяном разбирал стихотворный перевод одной из стихотворных сказок О. Туманяна и как шли поиски лучших вариантов. Темы Армении, поэзии и перевода особенно тесно сливаются в большом очерке, посвященном В. Звягинцевой («Поэт Армении»), наиболее лирическом и вместе насыщенном биографическими фактами и материалом собственных суждений этого поэта.
В третьем разделе – «Боль о человеке» – мы знакомимся с автором как с литературоведом-русистом. Здесь статьи о Л. Толстом (проблемы народа, простого человека, семьи в «Войне и мире»), о Достоевском (проблема детей), о Чехове (проблема жизни, достойной человека). Статьи объединены высоким моральным пафосом идей, которыми проникнуто творчество этих писателей, – идей человечности, справедливости, борьбы за человеческое достоинство. Этот пафос владеет и автором книги, который выступает не только как историк литературы, но и как темпераментный критик, наш современник. Он внимательно вчитывается в произведения, сопоставляет характеры героев и ситуации, делится свежими наблюдениями. Наиболее значительна статья о Достоевском, где подчеркнута особая роль темы детей и в «Братьях Карамазовых», и в неосуществленном позднем замысле, и в раннем творчестве писателя и зорко прослеживается соотношение, своего рода симметрия в обрисовке персонажей, из которых один пародирует поведение и мнения другого (Смердяков – Ивана Карамазова, Коля Красоткин – Ракитина). Во всех трех статьях раздела – интересные замечания о той композиционной функции, которую выполняет перекличка между отдельными эпизодами повествования, даже отдельными словами и словосочетаниями, о значении деталей (у Чехова).
Последний раздел книги – «Возраст поэзии» – состоит из одного большого очерка – обзора этапов развития армянской поэзии от ее истоков до XVIII века, деятельности важнейших ее представителей. Очерк содержательный, четкий, красочный, богатый историческими данными. В нем естественна перекличка с многими страницами первых двух разделов, где говорится об Армении и ее поэтах, в том числе средневековых. Но здесь же возникает неожиданная связь и с предшествующим, третьим разделом, которому, казалось бы, оставаться особняком: в творчестве лириков средневековой Армении внимание автора все время привлекает гуманистический пафос страстных этико-философских исканий, напряженных размышлений о смысле бытия, о неправедном мире, о месте человека в нем – то есть многое из того, что акцентировалось в статьях о русских писателях. Эта аналогия ясно ощущается, но никак не подчеркивается.
И только говоря о бунтарстве против бога, о неприятии созданного им мира у Григора Нарекаци (X век) и у Фрика (XIII-XIV века), автор прямо вспоминает о богоборческих мыслях Ивана Карамазова (см. стр. 366 – 369). Сближение непредвиденное, но позволяющее – с помощью этой параллели – осветить прогрессивный смысл трагических раздумий поэтов далекого прошлого. В чисто типологическом плане аналогия эта не случайна, если учесть огромную роль нравственно-философского начала в армянской поэзии средних веков.
Итак, части книги оказались связанными по разным линиям и своеобразное построение целого оправдало себя. Нельзя не сказать и о стиле Л. Мкртчяна, пишущего легко и непринужденно, предпочитающего недлинные фразы, умеющего быть и веселым и лиричным, и патетичным, не чуждающегося афористичности, хорошо формулирующего свои положения – нередко с опорой на цитаты, разнообразные, небанальные, а часто и неожиданные.
Читая книгу Л. Мкртчяна, особенно статьи о поэтических переводах, вспоминаешь манеру письма Чуковского. Нет, это не стилизация и не подражание, а следствие какой-то более глубокой общности – характера, темперамента или склада ума. Л. Мкртчян исключительно высоко оценивает книгу К. Чуковского о переводе, его «Высокое искусство». После Чуковского, пожалуй, никто не писал о художественном переводе так живо, увлеченно, доходчиво, я бы даже сказал -весело, как Л. Мкртчян.
г. Ленинград