«…И путь держу на твой магнит». Последний поиск по следам Александра Добролюбова

…Прости меня, я как в тумане

Приникну к твоему плащу <…>

Тогда я простираю руки

И путь держу на твой магнит.

А на земле – «В последней муке

Внизу – душа твоя скорбит».

1959

Арсений Тарковский.

«Поэт начала века».

Своего дядю – поэта Александра Михайловича Добролюбова я впервые увидел 27 августа 1938 года. Я тогда был 15-летним подростком, школьником, занимавшимся в кружке юных натуралистов под руководством писателя Виталия Бианки. Тем летом мы жили на даче в деревне Сурики (сейчас это Новгородская область), в двух километрах от станции Мстинский Мост Октябрьской железной дороги. Наши три маленькие дачные комнатки на втором этаже старого дома, которые мы снимали у крестьянина Ивана Михайлова, выходили окнами на берег реки Меты, где я пропадал целыми днями с удочками и переметами.

В тот вечер я тоже возвращался домой с речки. Около дома меня встретила мама, Ирина Михайловна Святловская (урожденная Добролюбова), и сообщила новость: к ней приехал ее старший брат (и мой дядя) Александр, с которым она не виделась около сорока лет. О нем она рассказывала мне и раньше, но дядю я никогда до тех пор не видел.

Поднявшись по лесенке, я увидел пожилого, очень приятной наружности человека. Это и был Александр Добролюбов, которого мама представила мне как брата Сашу. Одет он был довольно бедно. Лицо украшала небольшая бородка. Мы поздоровались. Не помню его рукопожатия, но что-то родное и близкое сверкнуло для меня в этом пожилом, но еще не старом (ему было 62 года) человеке в кожаной тужурке. Он был молчалив – как мне тогда показалось, – от усталости.

Вспыхнувший во мне интерес к нему сразу погасили насущные проблемы подготовки к ужину, отдыху и ночлегу. Прежде всего, надо было обеспечить дядю Сашу местом, и я предложил пойти к хозяйке, чтобы попросить у нее матрас или мешок с сеном или соломой. Все удалось как нельзя лучше. Но разговора между нами тогда так и не состоялось: я былтак утомлен после рыбалки, что, наскоро выпив чаю, лег спать, а на другой день мама вместе с ним уехала в Ленинград.

В моем архиве хранится почтовая карточка, которую мама написала в 3 часа дня 27 августа 1938 года своему мужу и моему отцу Евгению Евгеньевичу Святловскому – профессору, основоположнику петрографического метода в экономике, автору книги «Занимательная статистика» (Л., 1933), – в тот самый день, когда приехал дядя:

«Женя, сегодня в половине второго, когда я собиралась уходить на станцию, неожиданно приехал Саша… Поверишь ли, мы едва узнали друг друга. А Саша говорит, что и меня едва узнает, главное, будто бы не узнает моего голоса… В общем, – ничто не случайно. И, как видишь, мне надо было быть здесь, в Суриках, – чтобы встретить и принять Сашу… Голос его не изменился совсем, и по нему я сразу узнала, что это он, но наружностью и постарел, и похудел как будто сильно… Сейчас он остался дома, а я пошла на почту и за сахаром… Жду ваших писем. Глеба еще нет дома, где-то он на реке и с Сашей еще не встретился. Сейчас иду сделать остановку на Сашином билете, он у него годен по 30-е включительно, значит, верно, приедем вместе. Ну, прощай. Целую всех вас и жду весточки;

Вероятно, приедем 30-го с дешевочкой¹: встретьте нас в 3 часа.

Тв. Ира».

Потом я узнал, что сначала Добролюбов, не зная, что мы на даче, приехал на нашу городскую квартиру – Геслеровский пр. (ныне Чкаловский), д. 7, кв. 1. Это был деревянный двухэтажный дом. Поскольку он приехал на рассвете (а может быть, даже в середине ночи), он не захотел позвонить, чтобы не разбудить никого, – и устроился калачиком прямо на крыльце. Утром его разбудил наш дворник Степан Крутиков, выходивший подметать улицу и двор спозаранку. Узнав, что он брат хозяйки кв. 1, он очень удивился, что дядя Саша не позвонил. Он рассказал ему, что мы на даче, и дядя Саша выехал в то же утро к нам, на станцию Мстинский Мост.

Сейчас мне ясно, что целью приезда дяди Саши была не только встреча с сестрой, но и попытка получения прописки и паспорта, а также устройство на работу. Трудности жизни в его скитаниях по Азербайджану возросли, а отсутствие паспорта ему грозило серьезными неприятностями – вплоть до ареста и принудительной высылки на Север.

Я остался на даче, поскольку оставалось еще несколько дней до начала занятий в школе. Каждый день я расставлял переметы, и мне везло – я возвращался домой с уловом, снабжая свежей рыбой домашних. По приезде в Ленинград я узнал, что в нашей четырехкомнатной профессорской квартире дядя Саша выбрал для себя самое что ни на есть укромное место: чулан за кухней, примерно 8 м², который пустовал из-за отсутствия ванны. В этом выборе, который даже меня удивлял, был весь его особенный уклад, вся скромность привычного самоограничения и все его отрицание удобств «образованного» мира, людей умственного труда. Этот чуланчик давал ему свободу и независимость от нашего мира, от людей, живущих разговорами, забывающих о великом озарении молчаливых. Кроме того, жизнь города и горожан в конце 1930-х годов была насквозь пронизана доносами, арестами и т. п. ‘

В каморке дяди Саши по вечерам всегда горел свет. Его постоянным добрым и умным другом стал мой старший брат Михаил, студент химического факультета университета, эрудированный юноша двадцати лет, любящий поэзию. Именно он, как и мой отец, внес в пребывание дяди у нас ту подлинную струю жизни, в которой он всегда нуждался.

За короткие три месяца дядя Саша устроился на временную работу, получил паспорт и временную прописку. Кроме того, он просмотрел свой изданный 33 года назад сборник «Из книги невидимой» и отметил лучшие, по его мнению, произведения.

Дядя Саша отказался не только от удобств наших четырех меблированных комнат, но и от участия в наших скромных обеденных трапезах. Он стремился никому не мешать, быть максимально незаметным в нашей квартире, где дружно жила вся наша семья (6 человек). Мы обедали всегда, по возможности, вместе, конечно, приглашали и дядю Сашу, но он всегда отказывался.

Как и чем он питался, – мы не видели. У него был свой собственный бюджет, и он, видимо, не хотел, чтобы сестра Ирина что-либо тратила на него. Правда, жили мы довольно скудно, если не сказать бедно. Отец, хотя и имел звание профессора, не имел постоянного заработка в одном месте. Будучи первоклассным референтом, он, главным образом, переводил научные рефераты с английского и немецкого языков и был вынужден работать день и ночь, чтобы одеть и накормить нас четверых. Мама изредка работала и занималась хозяйством по дому. В начале 1930-х годов у нас жила еще и няня – Екатерина Ивановна, бывали и домработницы.

Судя по всему, у дяди Саши возникло намерение переиздать книги, напечатанные до революции. Ему стал помогать мой брат Михаил. Конечно, намерение это действительно было очень наивным: для прославления советской власти книги эти были совершенно непригодны, а для читающей публики – малоинтересны. Но фактически на пишущей машинке была перепечатана книга А. Добролюбова «Избранные стихотворения» (М., 1900, под ред. В. Брюсова и с биографическим очерком Ивана Коневского), а также газетные отклики на гибель его сестры Марии Добролюбовой.

1. Так называли электричку, билет на которую действительно стоил очень дешево.[↩]