Художник и революция

Этот незабываемый день, воспетый сотнями поэтов на разных языках, в мельчайших деталях описанный во множестве книг, был высочайшей кульминацией истории. Он открывал человечеству новую эру: народ, вдохновляемый ленинскими идеями, взял власть в свои руки и приступил к созиданию социалистического общества, которому предназначено было осуществить мечты многих и многих поколений трудящихся о справедливости, равенстве, счастливой жизни.

Полвека – это жизнь одного поколения. За полстолетия, на протяжении жизни одного лишь поколения, чудесно переменилось все вокруг: страна, люди, уклад жизни. Готовясь к празднованию славной годовщины Октябрьской революции, журнал «Вопросы литературы» под рубрикой «Художник и время» напечатал ряд автобиографий советских писателей. Для того чтобы понять, как далеко и стремительно мы ушли вперед, стоит оглянуться на прошлое. Автобиографии писателей старшего поколения дают эту возможность. Михась Лыньков описывает свои детские годы: «Родители – землепашцы и землевладельцы – располагали участком земли, немногим больше десятины. Своей избы не было. Конечно, при таком хозяйстве невозможно было жить даже впроголодь… Каких-нибудь ярких воспоминаний самого раннего детства у меня не сохранилось. Наверное, потому, что одолевали меня всевозможные болезни и беды, лет до трех я вообще не мог ходить, В результате я был постоянным пациентом у всех знахарей и шептунов, практиковавших на мне все методы тогдашней деревенской «медицины».

Мало чем отличалась жизнь за много сотен километров от Белоруссии – в Армении, на родине другого писателя – Гургена Маари: «В 1915 году я попал в Эчмиадзин. Потом в Дилижан, потом в Эреван, из города в город, с улицы на улицу, из подворотни в подворотню, из одного сиротского дома в другой… В стране тогда был голод, нищета, смерть неотступно шла вслед за голодом: она настигала людей на мостовых и в городском саду, в монастырских дворах и привокзальных скверах. Один за другим, как грибы после дождя, выросли благотворительные союзы, которые развернули активную деятельность: они принялись усердно регистрировать смертность». Читая эти повести о жизни писателей (начала многих из них очень похожи; безысходная нужда, власть вековой тьмы, подневольная и непосильная работа – типичные приметы дореволюционной поры, а затем, после Октября, совершенно иное: радостное чувство свободы, самоотверженный труд для общего блага, приобщение к высшим достижениям науки и культуры), нельзя не оценить грандиозности сделанного за пять десятилетий советской власти, нельзя не увидеть всеобъемлющей, почти фантастической перемены во всем, что окружает людей, да и в них самих.

Октябрь изменил облик страны, создал новые устои жизни, выпрямил людей. Какой понадобился поистине титанический труд Коммунистической партии и всего советского народа, сколько упорства, энергии, ума, чтобы навсегда покончить со свинцовыми мерзостями прошлого, преодолеть доставшиеся нам в наследство от самодержавия невежество и бескультурье, создать свободное от эксплуатации общество, превратить отечество в могучую державу! Великие испытания пришлось выдержать советскому народу: две тяжелейшие войны, принесшие неисчислимые человеческие и материальные потери, но из всех испытаний народ выходил победителем, потому что указанный партией путь был хотя и трудным, но единственно правильным. Вот источник героического пафоса нашей литературы – героика была заключена в самой действительности, окружавшей художника.

Революция, великие идеи марксизма-ленинизма определили судьбу всей литературы и каждого художника нашего века. Однако не только жизнь, но и передовые традиции классической русской литературы помогали художнику воспринять свершившуюся социалистическую революцию как свое кровное дело. Не одно поколение русских писателей прямо или косвенно работало на будущую революцию, обличая самодержавный режим, политическую реакцию, социальный эгоизм правящих классов, проповедуя свободолюбие, справедливость, человечность. И нет ничего удивительного в том, что нравственные истоки социалистической революции мы видим в гуманизме русской классики, в ее борьбе за народные интересы.

Радищев и Пушкин, Лермонтов и Некрасов, Белинский и Герцен, Чернышевский и Добролюбов, Толстой и Чехов – сколько людей под воздействием их произведений впервые задумывалось о том, что мир устроен несправедливо, что в нем торжествуют зло и порок, что необходимо решительно изменить общественное устройство! «Кто виноват?» и «Что делать?» – вот на какие вопросы упорно наталкивала читателей русская литература. Связь классической русской литературы с освободительным движением – большая тема, которой в связи с юбилеем журнал уделял немало внимания.

Живое пламя Октябрьской революции освещает нашу литературу, идеи революции, ее созидательная практика стали неиссякаемым источником творческого вдохновения писателей. «Наши силы – от революции – равно как и опыт наш от революции», – писал Леонид Леонов. «Для меня литература и революция всегда шли рука об руку, в крепком единстве» – это признание Акопа Акопяна. «Я, как и многие поэты нашего времени, могу сказать, что меня сделала поэтом Октябрьская революция», – свидетельствует Николай Тихонов. Если обратиться к публикуемым в этом номере материалам литературного наследия Максима Горького, Назыма Хикмета, в них тоже подчеркивается величайшее значение революции для судеб культуры, для художественного творчества. Неразрывно связаны с пролетарской революцией, с освободительным движением самих масс биография и творчество Максима Горького, 100-летие со дня рождения которого будет отмечено в следующем году, – «буревестником революции» называли и называют основоположника социалистического реализма.

В очистительном огне революции возникала литература, служившая выражением духовной жизни народа, который стал хозяином своего настоящего и строителем своего будущего. Советская литература – искусство активного воинствующего гуманизма, высокой и дальновидной правды, оно смело ставило самые сложные проблемы народного бытия и революционного переустройства мира и настойчиво искало для них верные решения, оно вырабатывало новый художественный метод – социалистический реализм (об этом подробно говорится в помещаемых в ноябрьском номере «Вопросов литературы» статьях Ю. Суровцева и С. Ваймана). Огромные свои возможности новый метод продемонстрировал в классических произведениях М. Горького и В. Маяковского, А. Серафимовича и А. Толстого, Д. Фурманова и Н. Островского, М. Шолохова и А. Фадеева, в книгах многих других советских писателей и поэтов.

По самой внутренней сути советская литература – литература партийная. С позиций коммунистической партийности она оценивала явления действительности, вскрывала и анализировала возникавшие противоречия и трудности. Сила советских писателей в беззаветной верности идеям коммунизма, в безграничном доверии и уважении к Коммунистической партии. Связь советской литературы с политикой Коммунистической партии – вот что вызывает особенно яростные нападки наших зарубежных недругов. О «диктате» партии, об «административных мерах» и «карах», с помощью которых она якобы осуществляет свое влияние на литературный процесс, разглагольствуют не только бойкие радиокомментаторы и газетные обозреватели, но и авторы объемистых литературоведческих «трудов» (чего стоят эти «исследования», не раз показывалось на страницах «Вопросов литературы»). Ослепленные ненавистью, они не могут понять, сколь тщетны их усилия вбить клин между партией и советскими писателями. Вот несколько строк из рабочего блокнота Лидии Сейфуллиной, – запись эта для печати не предназначалась, и сделана она писательницей незадолго до смерти: «Мир, не организованный волей Коммунистической партии, для меня – безвоздушное пространство. Я не представляю себе существовать на «ничьей земле». Так верю и так поступаю. Вот мой партбилет. Я не хочу прийти к концу моей жизни Иваном, не помнящим родства. Мое внутреннее «я» – все, чем я прожила жизнь, – связано с Коммунистической партией. Все мои выступления были по прямому адресу: партии Коммунистов. Я никогда не думала «в кулак», потихоньку, про себя. Никогда не обращалась за разрешением моих сомнений в чужую или «около проходящую» среду. Я шла только к руководству нашей партии… Каждый человек, ощутив на своих плечах лишний десяток лет, хочет самоопределения. У одного такое желание возникает раньше, у другого позже. У меня поздно – к шестидесяти годам. Не хочу умереть беспартийной при той или иной катастрофе – даже не имея партийного билета, хочу знать: я коммунистка!» Пусть зарубежные радиокомментаторы, обозреватели, авторы, претендующие на звание «литературоведов», укажут на какую-нибудь иную партию, которая пользовалась бы у художников таким авторитетом и любовью! Не смогут: другой такой партии нет! Только светлая цель, объединяющая коммунистов, только десятилетия героической подпольной борьбы и уверенного руководства советским обществом, советским искусством, только самозабвенное служение интересам народа – только все это может родить то горячее чувство, которым дышат строки Лидии Сейфуллиной, да и не одной Сейфуллиной.

Великий Октябрь, коренным образом изменивший ход мировой истории, отозвался не только в литературе нашей страны. Крупнейшие зарубежные художники увидели в русской революции воплощение вековых чаяний народных масс, реальную силу, которая может спасти человеческую цивилизацию, подведенную капитализмом к гибельному рубежу (этой теме посвящены статьи Е. Евниной и В. Кутейщиковой). Они радостно приветствовали освобождение России от капиталистического гнета, мужественно и страстно выступали в защиту революции. Победоносную революцию пролетариата России они справедливо расценили как могучий стимул для развертывания освободительного движения их собственных народов (об этом говорится и в статьях, выступлениях и письмах выдающегося деятеля международного коммунистического движения Георгия Димитрова, впервые публикуемых на русском языке в этом номере журнала). Прогрессивные зарубежные художники не только внимательно следили за развитием советского искусства, которое сразу же заявило о себе как искусство подлинно новаторское; они, видя в его расцвете и творческих победах еще одно доказательство животворной силы революции, находили много ценного в эстетических принципах рожденного Октябрем искусства, опирались на них в своем творчестве.

С первых своих шагов советское искусство ставило перед собой цель не только отразить героическую эпоху революционной борьбы и созидания, но и активно участвовать в схватке двух миров и в построении социалистического, а затем коммунистического общества. За полстолетия созданы значительные художественные ценности. Немало книг советских писателей выдержало испытание временем, получило признание читателей и у нас в стране, и далеко за ее пределами. Книги эти сыграли важную роль в формировании советского характера, духовного облика нашего современника. Они были учителями жизни у тех, кто строил Днепрогэс и покорял Арктику, сражался против фашистов и исследовал строение атома. В энтузиазме организаторов колхозов, в доблести защитников Сталинграда, в подвижничестве ученых и космонавтов, штурмующих небо, есть та доля труда советских писателей – пусть ее невозможно точно «подсчитать», – которую нельзя было заменить ничем другим. Этот вклад, внесенный литературой в общее дело коммунистического строительства, высоко ценят партия и народ. В Приветствии ЦК КПСС Четвертому съезду писателей СССР отмечается, что на всех этапах истории – в годы мирного созидания и в годы войны – советская литература была «правдивой летописью героического времени, активным участником борьбы за победу нового общества, могучим средством формирования нового человека».

На страницах нашего журнала в этом году представители разных поколений советских писателей – В. Билль-Белоцерковский, А. Безыменский, Н. Тихонов, Ж. Грива, А. Сурков, Б. Полевой, Ч. Айтматов, Г. Марков – в хронологической последовательности, доведя повествование до наших дней, рассказали о важнейших этапах истории Советского государства, о роли, которую сыграла советская литература в социалистическом переустройстве общества. Завершая эту рубрику – «Рассказывают писатели…», – редакция обратилась к писателям, а также к деятелям других видов искусства с анкетой, которую составили следующие вопросы:

1.Что нового во взаимоотношениях между художником и обществом возникает в результате Октябрьской революции? Как изменилась роль искусства в жизни народа? Чем обогатили друг друга различные национальные культуры в Советском Союзе? Какие задачи в связи с этой темой – искусство и общество – выдвигает сегодняшний этап в жизни нашей страны? Какие из жизненных и творческих проблем современности, по Вашему мнению, наиболее существенны? Как Вы сами решали и решаете их в своем творчестве?

2.Какие черты формировала в искусстве социалистическая новь?

3.Что Вы думаете о проблеме: революция и взаимовлияние, «синтез» различных видов искусства? Что, на Ваш взгляд, может в этом отношении принести завтрашний день?

Около пятидесяти писателей прислали в редакцию свои ответы. Откликнулись на анкету также художники Г. Нисский и М. Сарьян, скульптор С. Коненков, композиторы К. Хачатурян, К. Караев, А. Свешников, В. Мурадели, режиссеры и актеры Б. Бабочкин, Л. Векилова, О. Ефремов, Ю. Любимов, В. Этуш. Со всеми этими материалами читатели могут познакомиться в этом номере журнала. Надо сразу же отметить, что ни одна из анкет, проводимых систематически журналом, не собрала столь широкого круга участников, что свидетельствует о глубоком интересе деятелей советского искусства и литературы к теме «художник и революция».

В ответах на любую анкету можно найти разные точки зрения, несовпадающие и даже взаимоисключающие оценки тех или иных явлений искусства. И ответы на эту анкету показывают, что к решению некоторых творческих проблем ее участники подходят по-разному (например, к проблеме взаимовлияния и «синтеза» различных видов искусства). Это естественно. Но когда дело касается основополагающих принципов социалистического реализма – взгляды советских художников едины. И проведенная редакцией анкета вновь это демонстрирует.

В большинстве ответов особо подчеркивается принципиально новый характер взаимоотношений между искусством и обществом при социализме. Искусство не только начинает занимать все больше и больше места в духовной жизни народа, оно сознательно берет на себя задачу формирования духовного облика нового человека – строителя коммунизма. Общественная активность, неразрывная связь с читателем стали для художника обязательными. «Октябрьская революция, – пишет Илья Сельвинский, – сразу же перечеркнула пословицу: «Писатель пописывает, читатель почитывает». Литература с первых же шагов советской власти стала общенародным делом… Появился новый читатель, потребовавший от литературы вторжения в жизнь, – и писатель ответил на это требование».

В ответах на анкету говорится и о том, что литература социалистического реализма продолжает традиции передовых писателей прошлого, тесно связанных с освободительными идеями своего времени, верных гражданскому долгу. В непримиримом конфликте находился в прошлом (и находится в настоящем – в буржуазном обществе) такой художник с государством, служащим антинародным интересам, со всеми его институтами и установлениями. Равнодушием в лучшем случае, а гораздо чаще разного вида притеснениями платили ему власти предержащие за нежелание льстить им, за обличение созданного ими порядка.

Коренным образом изменилось отношение государства к художнику при социалистическом строе, – это проходит лейтмотивом через большинство ответов на анкету. Теперь художник избавлен от власти денежного мешка, он не должен угождать вкусам снобов и меценатов, он получил полную возможность отдать народу всю силу своего таланта, весь пыл своей души. «…Революция определила новое в отношениях художника и общества, исключив в принципе возможность того «рокового» в судьбах «братьев-писателей», о котором говорил еще Некрасов», – подчеркивает Нафи Джусойты.

В. И. Ленин неоднократно говорил о том, что талант надо беречь, о нем надо заботиться. Эта забота диктовалась ленинской государственной политикой, направленной на строительство общества, в котором всем его членам будут созданы все условия для гармоничного развития. «…Никогда, – отмечает Расул Рза, – общество не было так отзывчиво, так заинтересовано в деятельности творческой интеллигенции, не было своими стремлениями, своей целью так слитно связано с художником, как наше социалистическое общество».

То, что литература стала доступной и необходимой миллионам, то, что у нее впервые возникла общая, единая с государством цель, предполагает особо высокую ответственность художника перед обществом. Это ответственность за то, что выходит из-под его пера, за то, что несут людям его творения. Но не только за себя отвечает советский писатель. Он, справедливо замечает Александр Чаковский, «помощник партии. Ее соратник. Мыслящий соратник. И поэтому он, советский писатель, духовно ответствен перед обществом, перед партией не только за то, насколько ярко и правдиво отражает в своем творчестве народные свершения, но и за то, что вовремя не предостерег людей от ошибок, за то, что не помог сделать наш путь в будущее яснее, светлее, правильнее». Только писатель, вооруженный знанием марксистско-ленинской теории, глубоко изучивший действительность и на этой основе проницательно постигший перспективы развития, – только такой подлинно партийный писатель способен взять на себя столь высокую ответственность.

Партийность – краеугольный камень метода социалистического реализма. И говоря о новаторских чертах советской литературы, участники анкеты особо выделяют партийность. Виталий Коротич пишет, выражая общее мнение: «Партийность нашей литературы стала одним из основных ее новаторских качеств, и не было, пожалуй, еще на свете литературы, которая бы с такой преданностью и последовательностью была устремлена к одному идеалу».

Важное качество советской литературы – ее жизнеутверждающий пафос, исторический оптимизм – представляется ее творцам как свойство глубоко органическое, полно проявившееся в многолетней художественной практике. И чем более трудные испытания выпадали на долю нашего народа, тем ярче выступало это свойство. Леонид Соболев, вспоминая пройденный советской литературой боевой путь, видит в «духоподъемности», как любил говорить Горький, важнейшее ее завоевание: «В самые трудные времена гражданской войны, когда мы отбивались от полчищ Антанты, в самые тяжелые годы разрухи и голода, когда советский народ только начинал создавать свое государство, юная советская литература была жизнеутверждающей, смотрящей вперед и зовущей вперед, несмотря на все тяжелое и трудное, что переживали советские люди, ее читатели. Это ее органическое качество, которое с огромной силой сказалось еще в одном испытании крепости нашего строя, нашей философии, нашей экономики, в испытании неколебимого народного духа и мощи партии, вокруг которой сплотились наши люди, – в испытании, которому подвергла нас Великая Отечественная война. Советская литература поистине стала бойцом и учителем отваги, стойкости, верности, она сама, как воин, шла впереди полков в бой, производя то волшебное действие на сознание людей, которое именуется вдохновенным призывом».

Интенсивный процесс взаимообогащения, крепнущая братская дружба многонациональных литератур народов СССР справедливо и единодушно рассматривается участниками анкеты как принципиально новая черта литературного процесса, возникающая в результате торжества ленинской национальной политики, как один из существеннейших факторов, способствовавших ускоренному развитию культуры многих народов нашей родины, вызвавших бурный расцвет всей многонациональной социалистической культуры. Культурные достижения всех народов СССР стали общим достоянием, они доступны любому из наших народов, они не воспринимаются как нечто «чужое» или «постороннее». Сергей Баруздин так характеризует это явление: «Трудно ныне представить себе советского человека – будь он просто зрителем, читателем, слушателем или создателем культурных ценностей, – который развивался бы под влиянием культуры только своего народа, своей национальности. Если же говорить о многонациональной, создаваемой на семидесяти двух языках нашей литературе, то стоит напомнить два факта. Во-первых, что до Октября более сорока литератур из семидесяти двух вообще не существовало, так как народы эти не имели письменности. И, во-вторых, что ныне в плеяде не только всесоюзно, а и всемирно известных наших советских писателей мы имеем такие имена, как Расул Гамзатов и Мустай Карим, Ахмедхан Абу-Бакар и Алим Кешоков, Камсын Кулиев и Давид Кугультинов, Григорий Ходжер, Владимир Санги и Юван Шесталов, представляющие так называемые малые народы нашей страны. Не это ли подтверждает торжество идей Октября!» Интернационализм советских культур не в нивелировке национального, а в свободном проявлении и развитии лучших черт и традиций каждой национальной культуры, в глубоком уважении и чуткой восприимчивости ко всему прогрессивному и самобытному, что несут культуры братских народов, в единстве коммунистических идеалов, в развитии единых принципов социалистического реализма.

Материалы анкеты показывают, что для деятелей советского искусства празднование 50-летия Октября, смотр наших завоеваний за полвека служит поводом и для вполне деловых размышлений о тех больших и ответственных задачах, которые предстоит решать советскому искусству на нынешнем этапе коммунистического строительства, о тенденциях дальнейшего развития литературы, о лучших способах преодоления возникающих на ее пути трудностей. Нелегко даже перечислить те творческие проблемы, которые в связи с этим ставятся или называются в ответах на анкету. Проблема положительного героя, проникновение «о внутренний мир современника, взаимодействие обстоятельств и характера, аналитическое начало литературы, обогащение языка и образных средств, идейный и художественный рост творческой молодежи, теория и практика перевода, задачи критики и т. д. и т. п. Естественно, что этот широкий круг весьма разных и по степени важности, и по самому характеру своему вопросов, постановка которых продиктована большей частью творческой практикой и поисками каждого из художников, требует внимательного рассмотрения со стороны критики. Некоторые из этих проблем только названы, и писатели сами говорят, что разработка их – дело критики и литературоведения. И надо думать, что, анализируя современное состояние литературы, наша критическая мысль будет опираться и на те материалы, которые дает анкета нашего журнала. Кстати, некоторые из проблем, которых касаются писатели в нынешней анкете, были предметом специального рассмотрения в серии статей, публиковавшихся из номера в номер в «Вопросах литературы» в течение этого года под рубрикой «Раздумья об итогах и перспективах». Здесь речь шла о связи литературы с жизнью, о ее партийности, об общественной ответственности писателя, о развитии метода социалистического реализма, о той роли, которую он играет сейчас в мировом литературном процессе, о путях повышения мастерства, об изучении классического наследия и традициях классики в современной литературе и т. д.

Выше уже упоминалось, что в связи с последним вопросом анкеты – о «синтезе» различных видов искусства – были высказаны самые разные точки зрения. Вот три характерные позиции. Янина Дегутите считает слияние различных видов искусства плодотворным и многообещающим процессом: «Наше время открыло перед искусством огромные возможности. Чтобы больше сблизиться с читателями, поэзия вошла в театр. Может быть, так же успешно войдет она в кино. По-моему, все это обогащает искусство. Старые, давно принятые виды такого рода синтеза развиваются. Завтрашний день полон неожиданностей». Иначе мыслит себе будущее искусства Юрий Смолич, он считает, что развитие не пойдет по пути синтеза, слияния разных видов искусства: «Я убежден, что каждое искусство главным образом должно «хорошо работать на себя». Наконец, Мухтар Борбугулов подчеркивает, что в содружестве муз первую скрипку играет и будет играть литература, определяя эстетику и критерии, общие для всех видов искусства: «Хорошо известно, что Пушкин и Толстой задолго до появления кино писали «кинематографично», «монтажно». Я хочу присоединиться к уже высказанной многими писателями и деятелями искусства мысли о том, что литература – универсальный и всеобъемлющий вид искусства. Уровень многих других искусств обусловливается и определяется уровнем литературы». Было бы неосмотрительно предпочесть одну из высказанных точек зрения. Речь идет о процессе, который должен завершиться в неблизком будущем. «Как развитие искусства пойдет завтра и послезавтра – мы пока не знаем; да и сегодняшние наши рецепты и прогнозы вряд ли помогут художникам будущего», – не без оснований замечает Альфонсас Беляускас.

В самом деле, взаимовлияние различных видов искусства – процесс чрезвычайно сложный; сегодня здесь действуют разнонаправленные тенденции – и стремление к синтезу, и стремление к автономии. Противоречивые высказывания участников анкеты выражают эти реально существующие тенденции, любую из которых искусствоведение не должно выпускать из поля зрения.

Наша страна, все прогрессивное человечество отмечают знаменательнейшую историческую дату. Чувство гордости испытывает сегодня каждый советский человек, оглядываясь на полувековой путь героической борьбы и всемирно-исторических свершений. Нам выпало счастье быть свидетелями торжества идей марксизма-ленинизма, которые, навсегда победив в Советском Союзе, уверенно возводящем светлое здание коммунизма, продолжают победное шествие по нашей планете. Глубоко и всесторонне осмыслить полувековой опыт строительства нового общества, новой культуры и, опираясь на этот опыт, смело двигаться вперед, отдавая все силы коммунистическому воспитанию народа, созданию изобилия духовных ценностей – вот та высокая задача, которая делает труд советского художника поистине вдохновенным.

О неразрывной связи советского искусства с революцией, о роли художника в великом деле коммунистической перестройки мира, о задачах и перспективах искусства социалистического реализма говорят участники анкеты «Художник и революция».

Ахмедхан АБУ-БАКАР

1. Истинный художник живет интересами своего народа. Не случайно, мне думается, у моего народа родилась поговорка: «И черный день, проведенный со своим народом, – праздник». Быть с народом, делить его радости и печали – вот девиз, рожденный Октябрем. Советская власть кровно сроднила художника с обществом, и нет у художника более благородной миссии, чем служить социалистическому обществу. А общество наше возложило на художника немалую ответственность перед беспокойным и великим временем.

Велика наша страна, объединяющая многие народы в их едином порыве к тому светлому, к чему стремился во все времена человек. Многонациональность – неиссякаемый источник взаимообогащения советской литературы и культуры. Дагестан – «страна гор» и, как известно, страна многих народов, и их многогранная и многокрасочная литература известна сейчас далеко за пределами этого края. Море советского искусства не пренебрегает и малыми реками, которые достойно входят в него, внося свои самобытные, присущие им краски. Радуга привлекает взор человека потому, что она многокрасочна. И не случайно отец даргинской поэзии Батырай пел:

Семицветный мой цветок

На каспийском берегу,

Одноцветным бы ты был –

Я б тебя не полюбил.

Главной задачей искусства, а значит, и художника в наше время, по-моему, является пристальное и всестороннее изучение нашего человека, его места в обществе. Советский коллектив не обезличивает. Мы боремся за то, чтобы в нашем обществе каждый его член становился яркой личностью. Человек тянется к людям. Он не должен быть одинок. Воспитывать это чувство общности – долг писателя.

Есть ряд существенных проблем современности, требующих внимания литературы. Такой проблемой является отношение земледельца к своей земле. Необходимо вернуть, возродить, укрепить в нем любовь к земле. Не менее волнует меня и проблема укрепления семьи, отношение детей к родителям. Сложилось уродливое мнение, что если дочь уходит от родителей, ссылаясь на их-де «отсталые» взгляды, то это похвально. Ее берет под крылышко комсомол, о ней даже иногда пишут в газетах. Надо тут быть внимательнее и разборчивее. Ведь часто как раз правы бывают родители, прожившие немало лет и хорошо знающие жизнь.

2. За последние годы литература стала уделять все больше внимания «внеземным» интересам современника, связанным с научными открытиями и освоением космоса. Герой наших дней чутко прислушивается к биению сердца всей планеты и не безучастен к делам Земли и Народов. Расширились горизонты понятия человечности; советский человек, воспитанный в духе гуманизма, с великой симпатией и участием относится к тем, кто стремится освободиться от позорного ярма колониализма и становится на путь прогресса и социального возрождения.

3. Мне думается, как бы ни проходило взаимовлияние различных видов искусства, ни один из них не угрожает ни поэтам, ни писателям – ни завтра, ни послезавтра. А вот без литературы не может быть ни кино, ни телевидения. Иногда говорят, что в последние годы проза под влиянием кино становится краткой, лаконичной; на самом деле это влияние самой эпохи, эпохи темпов и скоростей, а не других видов искусства.

г. Махачкала

Борис АГАПОВ

Невозможно рассчитывать на что-нибудь интересное при рассмотрении вопроса о новых отношениях литературы и общества без основательного социологического изучения. Время деклараций прошло: они перестали работать. В общих чертах каждому понятно, что дальнейшее движение литературы пойдет по пути все более точного, правдивого, полного отображения сложного, противоречивого и беспокойного внутреннего мира современного человечества, и прежде всего советского народа.

Ибо ведь что такое литература?

Народ обдумывает самого себя – вот и литература.

Как использовать этот процесс, как направлять его – вопрос иной. Но народ не может не обдумывать себя, не спорить о себе, не искать себя, свою правду. Иначе он заскорузнет духовно. В художественной литературе он добирается до самых глубин своего духа, тех, которые выразить может только искусство.

Я хотел бы коснуться вопросов, связанных со вторым и третьим пунктами анкеты, да и то довольно отдаленно. Речь идет о некоторых проблемах эстетики, области, как мне кажется (и не только мне!), наименее разработанной в стройной философской системе марксизма-ленинизма. Многим кажется, что познание законов искусства вообще невозможно по той причине, что законов этих не существует. Ибо как только кто-то попытался бы предложить какой-нибудь даже самый маленький закончик, так сейчас нашелся бы кто-нибудь другой, кто привел бы примеры из искусства, доказывающие обратное. Действительно, если понимать закономерность так, как понимается она, скажем, в физике, то создается впечатление, что в искусстве царствует некий произвол, доказательством чему служит хотя бы то, что никакие предсказания в искусстве невозможны. Но произвол ли это?

Тот «произвол», который на поверхностный взгляд может показаться полной и бесконтрольной свободой писателя, на самом деле приводит к построениям особого, так сказать, сверхвысшего порядка, к произведениям поражающей стройности, к творениям искусства.

Но раз они стройны, значит, есть закон их строения?

Существует формула их порядка?

Если хотите – да, существует.

Формула построения каждого произведения искусства есть оно само. Во всех его подробностях и без всяких изменений.

Так, формула молекулы любого из тысяч белков, составляющих наш организм, есть сама эта молекула. Измените в ней положение хоть одного атома, и она умрет или даст другой белок, может быть, совершенно несовместимый с первым. По отрезку симфонии нельзя предсказать симфонию в целом. Методы Кювье тут бессильны, как и методы кибернетики.

Единственное положение, которое является обязательным для любого и для всех художественных творений, состоит в том, что искусство возможно.

Это уже очень много.

Это грандиозно, ибо это есть одно из необходимых условий духовной общности людей. Если теорема или закон принадлежат природе вообще и человеческого в них ровно столько, сколько ошибочного или неполного, так что умри все люди – закономерсти будут продолжать свое действие, то симфония, фильм или роман принадлежат внутреннему миру человечества и без человечества существовать могут только в своем материальном субстрате, ничего, кроме бумаги или пленки, собой не являя.

Если на протяжении истории наука стремилась создать возможно менее субъективный образ объективного мира, то искусство стремилось и стремится создать возможно более объективный образ субъективного мира, субъективного в ленинском смысле, то есть не «персонально-психического», а всечеловеческого, исторически созданного и накопленного за много веков духовного мира человечества.

Познание этого внутреннего мира человечества без искусства немыслимо.

Искусство не есть украшение общества, хотя найдется ли нечто такое, что более украшает его? Оно не есть научный способ познания внешнего мира, хотя участвует в познании, пользуется им, помогает ему. Оно не орудие популяризации, хотя часто выполняет и эту задачу, в большинстве случаев – отлично.

Оно есть прежде всего орудие коммуникации между людьми, без чего человеческое общество состояться не может. Оно делает тайное явным, открывает двери для каждого отдельного человека в общий внутренний мир человечества.

Искусство изначально и непосредственно. Я уже писал о том, что когда первые двое ступят на лунную почву, прежде всего они ахнут и, может быть, обнимутся, если скафандры позволят им это. Значит, они совершат акт искусства – пусть первичный, пусть элементарный. А потом уж они примутся за науку.

Если мне скажут, что внутренний мир человечества можно описать и передать средствами понятий, без всякого искусства, я отвечу: только при условии, что за каждым из этих понятий будет уже стоять содержание, ощущение, переданное нам когда-то искусством, вызванное у нас когда-то искусством.

Искусство может раскрыть, скажем, слово «ненависть» тысячами образов, и иные из них будут разнствовать между собою более, чем «ненависть» и «любовь», в общих понятиях выраженные. И обратите внимание: подобное понятийное описание неминуемо будет обращаться к образам искусства, когда потребуется особая конкретность. Как математика обращается к числам. Это, так сказать, алфавит нашего внутреннего мира, уже известный всем. Механизм того, как становятся образы искусства понятны всем, еще очень плохо известен: он относится к явлениям столь обыденным, что не возбуждал любопытства или о нем говорили красиво, но не очень внятно. Во всяком случае, можно сказать что искусство, все без исключения – от возгласа до концерта, – есть та центробежная (от одного ко всем) и центростремительная (от всех к каждому) связь между людьми, без которой невозможно человеческое общество.

В большинстве случаев неделимые атомы искусства, его буквы создаются великими мастерами, но часто бывают и безымянны. Прекрасное богатство народных сказок не снисходит до того, чтобы в искусстве точно отображать объективный мир, и нарочно деформирует его, нарушает какие-то законы природы в своих образах. Однако оно с поразительной точностью и объективностью передает внутренний мир народа и отражает наше национальное своеобразие.

Атомы искусства неразложимы. При разделении они потеряли бы свою жизненность, как теряет жизненную силу белок.

Революция открыла во внутреннем мире нашего народа новые лучи, новые ключи. Шарль де Костер, полагавший, что когда-нибудь все пороки обернутся добродетелями, зависть превратится в соревнование, похоть – в любовь, скупость – в бережливость, сказал бы тут, что гордыня немногих обернулась человеческим достоинством всех.

И это началось тогда, когда солдатская шинель прошла по залам Зимнего. И все поползновения старого мира восстановить гордыню немногих (и даже одного!) и отнять достоинство у всех окончились крахом. Эренбург писал, что иностранцев поражает в советских людях некая черта: вроде бы они знают что-то, что другим неизвестно. Может быть, именно это и есть человеческое достоинство всех. Помните, Герцен тосковал об этом?

…Поскольку вышенаписанное – только отклик на анкету к юбилею, на этом можно поставить точку.

Борис БАБОЧКИН

Я театральный актер и режиссер. Конечно, в моей жизни большое место занимает и кино, но все-таки кинематографическая моя деятельность тесно связана с театром.

Сейчас, когда подошел пятидесятилетний рубеж Великого Октября, мысленно подводишь итоги, и не только жизни всей страны, нашего строя, но и по-особому пристрастно размышляешь о своей личной судьбе. Ибо именно в личных судьбах и проявилась всемогущая, всепроникающая сила идей Октября, свершений, завоеваний революции. А я – актер, поэтому думаю о советском театре, о своем участии в его делах.

Моя профессиональная жизнь началась в 1921 году. Советский театр только-только зарождался. По существу я застал еще старый театр. Новый же начался новым репертуаром. И одно из самых ярких впечатлений моей более чем сорокапятилетней творческой жизни – сезон 1925 года в Костроме – как раз и связано с появлением на сцене новых произведений новой – советской – литературы.

В основном репертуар тогда еще определялся соображениями коммерческими да и «корректировался» определенными устоявшимися взглядами на запросы провинциального зрителя. Густо шли мелодрамы типа «Казнь на Гревской площади», «Материнское благословение» (с пением), «Две сиротки» (эти названия встречаются и в мемуарах артистов XIX века, так что, видите, смена эпох еще не наступила). Но были у нас и другие спектакли – дань «актуальности». Названия их говорят сами за себя: «Блудливый директор», «Шпанская мушка», «Контролер спальных вагонов» и даже «Аборт». И вот на этом-то игривом фоне появились у нас три первые советские пьесы – «Виринея» Сейфуллиной, «Яд» Луначарского и «Федька-есаул» Ромашова. Я был занят во всех этих пьесах. И вот на премьере «Федьки-есаула», где я играл роль красноармейца (по амплуа это была роль простака, я тогда занимал это амплуа), пришлось мне впервые в жизни выйти на аплодисменты, уже разгримировавшись и сменив красноармейскую форму на свой обычный костюм. Костромские текстильщики – а это ‘ был основной наш зритель – стояли, хлопали и вызывали меня минут двадцать после окончания спектакля. Впервые в моей жизни я понял и живо ощутил свою связь со зрительным залом, свою ответственность за каждое слово, которое я говорил со сцены зрительному залу. Для меня это было крещением. Я стал советским актером. Передо мной в зрительном зале стояли советские люди, вернувшиеся с фронтов гражданской войны и узнавшие в красноармейце, которого я играл, самих себя.

Я понял тогда, что высшее счастье актера – быть близким своему народу, и другого смысла в моей жизни не может быть.

Особое место в моей творческой жизни занимала работа над образом Чапаева. Фильм братьев Васильевых ознаменовал собой идейную, художественную и социальную зрелость советского кинематографа. Он прочно вошел в духовную жизнь народа. Интересно, что большинство людей воспринимало его не как фильм, а как реальную действительность, ощущая себя не зрителем, а участником героических событий. Рассказывая о новом герое, фильм отвечал, возможно, даже не осознанной, но настоятельной потребности людей разглядеть движение времени, воплотившееся в человеческом характере. И секрет популярности фильма, его необычной экранной жизни, его неувядания, на мой взгляд, в том, что герои этой картины, при всей их неповторимой, острой индивидуальности, в то же время – типы собирательные, выразившие существенные черты русского национального характера, воплотившие образ народа, разбуженного революцией к подвигу.

В самом деле, ведь новая деятельность моего героя началась в 1917 году и продолжалась менее двух лет. За такой короткий срок этот бывший пастух, бывший плотник, бывший солдат, а затем фельдфебель царской армии (и георгиевский кавалер полного «банта») стал вождем народных масс, полководцем и политиком. Фильм показывает бурный расцвет личности, вовлеченной в историческую деятельность революцией. Мне кажется, что образ Чапаева получился живым и объемным потому, что в нем видна и историческая перспектива, и историческая преемственность. Словно из глубины веков Чапаев черпал ту же стихийную силу, что захлестывала Степана Разина и Емельяна Пугачева. Напомню, что география походов Чапаева и география движения восставшей вольницы Разина и Пугачева совпадают – Волга, Белая, Чусовая, Урал, киргизские степи. Но прекрасная и трагическая судьба красного полководца приобретает особое светлое звучание, ибо вся жизнь и сама гибель Чапаева окрашена идеей служения революции, мыслью о будущем.

Верность жизненных наблюдений и четкая идейная позиция художника – качества, отличающие фильм «Чапаев». В этом разгадка его воздействия, секрет жизненности лучших произведений советского искусства.

И самое главное, что есть в советском театре, в советском кино, вообще в советском искусстве, что определяет смысл жизни тех, кто посвятил себя служению искусству, – это прямая и непосредственная причастность к перестройке жизни людей на более разумных, более гуманных, единственно справедливых началах, которые принес человечеству Октябрь.

Григорий БАКЛАНОВ

Круг вопросов, поднятых на этот раз анкетой, столь интересен и широк, что не в моих силах ответить на каждый из них и на все вместе. Я попытаюсь высказать несколько соображений в связи с таким вопросом анкеты: «Какие из жизненных и творческих проблем современности наиболее существенны?»

За повседневными делами, устремлениями и планами, составляющими существо забот современного человека, есть главное, о чем порою люди стараются не думать, но что тем не менее они чувствуют постоянно. Это главное выражается древними словами, получившими сегодня небывалое содержание: «мир» и «война». Впервые все, что люди делают, думают, строят, впервые человеческая любовь и рождение человека на свет так неразрывно оказались связаны со словом «мир». Беспечное отношение к угрозе ядерной войны – преступление. Преступлением становится в любви родить ребенка на свет, если ты знаешь, что ему предстоит погибнуть в пламени ядерного взрыва или, пережив родителей своих, тех, кто обязан собою защитить его, остаться один на один с ужасом уничтожения.

Бывали и раньше войны. Но какие бы страдания ни несла война, люди знали, что и это минет. Мог погибнуть ты, но не мир, не человечество. И лучшие шли на подвиг, жертвуя собой во имя спасения всех. Тут смерть давала бессмертие, потому что подвиг порождал и множил потребность подвига в сердцах новых поколений. Сегодня же величайший подвиг – исключить войны. Для этого нужны труд и мужество всех людей.

Вспомним былины, саги, сказки, изустные предания разных времен и народов. О чем мечтали люди, совершая в мечтах порою то, что не удавалось им совершить в жизни? Наверное, если подсчитать, чаще всего мечтали о силе, чтоб все было под силу им.

Человек появился на земле, когда уже и леса были огромные, и звери водились в этих лесах. Зверь рождался на свет уже вооруженным, и шкура укрывала его от холодов; человек явился в мир голый и беззащитный. Но, самый слабый и неприспособленный, он выстоял один в борьбе против всех. Мир, живший по тем законам, где сила была правом, покорился ему. Мир стал его мастерской. Он единственный владел той силой, какой не владел до него никто: силой разума. А человек в трудной жизни своей все еще мечтал стать сильнее, в силе видел избавление от всех бедствий.

Теперь, когда в руках человека сила, способная уничтожить и его самого, и весь мир, теперь люди могут увидеть, сколько опасностей может таить в себе и сила. Чтобы понять это, не нужно слишком развитое воображение. Достаточно представить себе, что было бы, если бы в конце войны атомная бомба оказалась в руках Гитлера.

Мир до человека жил, признавая силу правом, и люди очень долго жили по этим законам, терпеливо снося призывы гуманистов к добру, справедливости, самоусовершенствованию, Когда сегодня писатели говорят о добре, о человечности, о таких категориях, как честь, совесть, слышать это слишком привычно, слушают это спокойно, а определенная часть людей – снисходительно: добро, мол, добром, да сыт им не будешь. В век, когда наука становится божеством, когда реально то, что можно сосчитать, убедительнее звучат свидетельства ученых. Вот что писал Норберт Винер в своей последней книге «Творец и робот»: «…будущее оставляет мало надежд для тех, кто ожидает, что наши новые механические рабы создадут для нас мир, в котором мы будем освобождены от необходимости мыслить. Помочь они нам могут, но при условии, что наши честь и разум будут удовлетворять требованиям самой высокой морали».

Да, свершения науки последних десятилетий ослепительны. Однако голодных на земле не стало меньше. И число неграмотных на земном шаре не уменьшается, а увеличивается, по данным ЮНЕСКО, на 25 – 30 миллионов человек ежегодно.

Никогда еще люди не располагали такими совершенными средствами связи, как ныне. Сидя у экрана телевизора, человек сегодня может видеть весь мир. Весь мир одновременно может слышать и видеть одного человека. Но и при таких замечательных средствах связи человечество разъединено.

Владея оружием, превратившим войну в самоубийство, «нормальные» люди все еще планируют войны, с редкой энергией и целеустремленностью по канонам прошлых веков добиваются ближних целей, которые, если взглянуть немного дальше, являются не победами, а поражением.

Самые блистательные достижения науки, не будем забывать, – это все же средства для достижения целей. Все дело в том, кто владеет этими средствами. Людям не хватает сегодня хлеба насущного вовсе не потому, что плохи средства добывания его и недостаточны технические возможности….

Пожалуй, ни один век с такой очевидностью, как XX век, не подтверждал правоту слов Маркса о том, что если характеры создаются обстоятельствами, то надо обстоятельства сделать человечными. Мы знаем, как в центре Европы страна, стоявшая на высокой ступени научного и технического развития, оказавшись под властью убийц и садистов, в неполные десять лет дошла до редкостного духовного обнищания.

Величайшая задача, стоящая сегодня перед человечеством, задача, по сути дела, единственная, поскольку иной путь ведет к гибели, – это задача сделать повсюду обстоятельства человечными. Вот с этой идеей – сделать человечной жизнь на земле, справедливой для всех людей, для всех племен и народов, построить мир, в котором не было бы ни войн, ни рабства, ни насилия, ни господства одних над другими, – с этой великой идеей пятьдесят лет назад совершил наш народ социалистическую революцию. И этой идее служила и служит советская литература. Я не вижу сегодня более существенных жизненных и творческих задач для писателя, чем задача пробуждать в человеке все человеческое, бороться с тем, что превращает человека в зверя, в раба.

Сергей БАРУЗДИН

Признаюсь, я не силен в теории литературы, и, наверное, потому вопросы анкеты поначалу озадачили меня: одни своей чрезмерной серьезностью, другие, наоборот, очевидной простотой.

Ну в самом деле: «Чем обогатили друг друга различные национальные культуры в Советском Союзе?» Ну, конечно, своей самобытностью, поскольку культура каждого народа нашей (да и не только нашей, естественно) страны прежде всего самобытна. Если бы этот вопрос был поставлен несколько иначе, то, право, на него можно было бы ответить более конкретно и значимо. И не только ответить, а и прочитать целый цикл лекций на вечно живую ленинскую тему, что такое советская власть.

Мне думается, что здесь куда важнее вспомнить о другом, что в какой-то мере тоже находится в рамках этого вопроса.

Трудно ныне представить себе советского человека – будь он просто зрителем, читателем, слушателем или создателем культурных ценностей, – который развивался бы под влиянием культуры только своего народа, своей национальности.

Если же говорить о многонациональной, создаваемой на семидесяти двух языках нашей литературе, то стоит напомнить два факта. Во-первых, что до Октября более сорока литератур из семидесяти двух вообще не существовало, так как народы эти не имели письменности. И, во-вторых, что ныне в плеяде не только всесоюзно, а и всемирно известных наших советских писателей мы имеем такие имена, как Расул Гамзатов и Мустай Карим, Ахмедхан Абу-Бакар и Алим Кешоков, Кайсын Кулиев и Давид Кугультинов, Григорий Ходжер, Владимир Санги и Юван Шесталов, представляющие так называемые малые народы нашей страны. Не это ли подтверждает торжество идей Октября!

Впрочем, для нас это все уже азбучные истины.

Куда, по-моему, более сложен и – увы! – пока еще плохо разработан нашей литературной теорией вопрос о новом во взаимоотношениях между художником и обществом у нас в стране после Октябрьской революции.

Я лично убежден, что каждый советский художник неотделим от своего общества, он продукт и глашатай идей своего общества. Он член общества, и потому интересы его не могут разниться с интересами и идеями общества. Наша пятидесятилетняя литературная практика не раз подтверждала: если возникали противоречия между художником и социалистическим обществом, то они были трагичными прежде всего для судьбы самого художника.

Говоря о советской литературе, иные наши зарубежные недоброжелатели или недопониматели убого толкуют о методе социалистического реализма как о «чистой пропаганде», обязательно предполагающей «розовые краски». Да и в нашей среде случается, что иной художник забывает о рубеже, принципиально отделяющем критический реализм от реализма социалистического.

Не вдаваясь в теоретические споры, я хочу сказать об одном, может быть, самом главном – о позиции художника. Я убежден, что советский художник, в какой бы области литературы и искусства он ни работал, может говорить о хорошем и плохом, об идеальном и ужасном, о радостном и трагическом в жизни страны и народа. Важно не только то, о чем он говорит, а и то, во имя чего он говорит. Это и есть позиция художника. Позиция советского художника, естественно, не может быть отличной от позиция общества.

Наконец, о новаторстве. Слово это хорошее, правильное, подтвержденное всем пятидесятилетием подлинно новаторского развития советской литературы и искусства. Плохо лишь то, что подчас под маркой новаторства у нас нет-нет да появляются откровенно формалистические выкрутасы.

Модным, в частности, и в кино, и в театре, и в музыке, и в живописи, и в литературе стало так называемое «интеллектуальное» направление. Кое-кто бездумно восхищается им. Но надо всерьез разобраться в том, что представляет собой это «направление», сколь точно оно оценивается критикой. Ведь «интеллектуальная публика» – стоит поинтересоваться глубже – не всегда понимает так называемое «интеллектуальное» искусство.

А самое важное – исходить из того, какой вклад вносит каждый художник в дело коммунистического воспитания, идейной закалки народа. Речь идет о месте нашего искусства в мире. Перефразируя известные слова М. Горького и Р. Роллана, мне часто хочется спросить: «Для кого вы, мастера культуры? Для народа или для пресыщенно уставшей интеллектуальной публики?» Впрочем, ответ на этот вопрос довольно прост: подлинный художник служит народу.

При всем желании я не могу ответить на вопрос анкеты, касающийся моих собственных сочинений. О них судить не мне. Скажу лишь, что вот уже многие годы я никак не могу отойти от темы, связанной с нашей минувшей трудной и героической Отечественной войной. Хочется разобраться во многом. Хочется о многом напомнить сегодняшним молодым. Это, по-моему, нужно, поскольку в нашем нынешнем мире весьма неспокойно…

Альфонсас БЕЛЯУСКАС

Великая Октябрьская социалистическая революция – это прежде всего новые взаимоотношения между людьми. Отношения эти стали более человечными, хотя и родились в крови и муках (а может быть, именно потому более человечными, что выстраданы). Взаимоотношения народов тоже изменил Октябрь: они в свою очередь стали более человечными. Полностью была отвергнута идеология, согласно которой одни люди считают других ниже себя – по расистским, националистическим или каким-либо другим антигуманным соображениям. С Октябрьской революции по существу и началось в нашей стране истинное сотрудничество народов и истинная их дружба; дружба народов расцвела ее обеспечивает новая социальная база и наша конституция.

Изменились и отношения между искусством и обществом. Художник стал насущно необходим для широчайших народных масс. Новое общество выдвинуло перед искусством новые требования. Художник, если он хочет сохранить творческую силу, должен согласовать, «настроить» свою работу в соответствии с потребностями народа. Будем ли мы называть это «социальным заказом» или иначе – термин существа дела не изменит. С другой стороны, художник должен помогать человеку лучше понять себя самого и свое место в жизни, пробуждать творческие силы и все лучшее, что есть в нем. Тем самым сильно изменяется функция литературы – она стремится ко все более углубленному анализу жизни, становится все более активной, сознательно помогающей преобразованию мира в нужном человеку направлении. Эта активная функция нашей литературы, которая, думается мне, в будущем станет еще шире и глубже, является, пожалуй, самым главным ее качеством, качеством, предоставляющим ей, благодаря ее гуманистической направленности, неограниченные возможности. Это завоевание, которое нужно углублять и оберегать.

Изменившиеся взаимоотношения между искусством и обществом выдвигают особые задачи перед писателем. Сегодня, мне кажется, более, чем когда-либо, и нужно воспитывать уважение к людям; в эпоху «обесчеловечивания» человека (я имею в виду капиталистический мир) особенно важно, чтобы человек уважал человека, чтобы один народ уважал другой.

Наша эпоха должна стать эпохой полного освобождения человека от предрассудков прошлого; человек, чтобы стать подлинным Человеком, должен одолеть в себе труса, приспособленца, эгоиста – задача эта не менее сложна, чем низвержение эксплуататорских классов. Превращение «вчерашнего» человека в человека будущего – процесс затяжной и трудный. Но не всегда можно возлагать всю вину на историю, на обстоятельства. У самого человека для выбора бывает больше дорог, чем ему думается или кажется на первый взгляд. Разве не благороднейший долг искусства – показывать человеку эти пути, эти возможности выбора? Человек должен оставаться человеком всегда, несмотря на угрожающие ему опасности или обольстительные перспективы личного процветания. В мире существуют великие ценности, ради которых стоит бороться, и переносить невзгоды, и даже жертвовать собой; величайшая из таких ценностей – социализм, борьба за подлинное освобождение человека.

Революция автоматически еще не решает всех проблем, с которыми приходится сталкиваться людям; многое зависит от их активности и сознательности. Они должны использовать на благо человека все те возможности, которые предоставила революция. Стремясь к идеалу, человек иногда должен восставать даже против самого себя – в поисках добра; важно, чтобы внутренний поединок закончился в нем победой подлинно человеческого начала; между прочим, руководствуясь этим намерением, я и писал свой «Каунасский роман».

На мой взгляд, самая важная творческая задача, стоящая перед нашей литературой, – это усиление проблемности, исследовательского начала, углубление гуманизма. И хотя последние годы дали нашему искусству и литературе очень много, новые ее тенденции пробиваются не без борьбы. Без гражданского мужества художник не может быть новатором.

Хочется подчеркнуть усилившееся внимание нашей литературы к внутреннему миру человека. Идет интенсивный поиск новых средств выразительности, соответствующих ритму нашего времени и идейному, интеллектуальному уровню сегодняшнего читателя. (Этим, пожалуй, я объясняю все большее расширение в литературе урбанистических тем, мотивов и образов – явление, характерное для нашей жизни, когда стираются различия между городом и деревней.) Литература становится более современной – прежде всего по своей тематике и проблематике; она все чаще задумывается над тем, почему то или иное явление рождается, развивается или отмирает; это почему, думается мне, весьма перспективный момент для нашей литературы, особенно романистики.

Все виды искусства революция привлекает себе в помощники. Взаимосвязи разных видов советского искусства определяются прежде всего их общей идеологической и проблемной базой. Само собой разумеется, что у каждого вида искусства свои специфические образные средства выразительности. Взаимодействие этих последних и их взаимосвязь – совершенно естественное явление в XX веке, в обществе наших дней, соответствующее уровню цивилизации этого общества, хотя я лично не порицаю автономии отдельных видов искусства, классической чистоты их жанров. Как развитие искусства пойдет завтра и послезавтра – мы пока не знаем; да и сегодняшние наши рецепты и прогнозы вряд ли помогут художникам будущего. Думаю только, что каждое поколение, каждое общество будет иметь такое искусство, какого оно заслуживает и какое создает.

Но самое главное, о чем хочется сказать сегодня: Великий Октябрь дал человеку крылья, на которых он способен лететь очень высоко. Разве подлинное искусство может оставаться равнодушным к такому полету?

г. Вильнюс

Анвер БИКЧЕНТАЕВ

Литературный опыт не покупается, как шапка или шуба, он добывается, как руда. Я остановлюсь лишь на тех вопросах, с которыми сталкиваюсь за письменным столом, когда остаюсь один на один с чистым листом бумаги.

Какие из жизненных и творческих проблем современности представляются мне наиболее существенными? Проблема героя, понимание действительности, взаимоотношения героя и жизненных обстоятельств.

Говорят, что любой японец в своем любимом герое, в настоящем рыцаре прежде всего ищет и находит такое человеческое качество, как застенчивость. А некоторые наши критики к литературному герою предъявляют в первую очередь такое требование, как… неумение ошибаться. Их идеал – стопроцентная правильность.

Даже Антей вызывает раздражение у таких критиков лишь за одну-единственную ошибку – за то, что он позволил Гераклу поднять себя в воздух, так сказать, «оторвать от земли».

Мой литературный идеал – прекрасный рыцарь революционной эпохи Чапаев. Тот самый, который не знает точно, за какой Интернационал (третий или второй) воюет, замахивается на комиссара табуреткой и позволяет себе роскошь говорить независимо с любым вышестоящим чином. Он живой, он многокрасочен, в нем пульсирует кровь, в нем ничего нет от плаката.

Я как-то думал: что случилось бы с Чапаевым, если «очистить» его от этих черт и поступков? Быть может, появился бы новый святой, но перестал бы существовать замечательный человек – Чапаев.

Я не призываю «приземлять» героев, вносить в их характер «червоточинку». Я ратую за то, чтобы сделать героя земным, чтобы каждый читатель мог поверить в свои силы, поверить в то, что и он может совершить подвиг. Я за то, чтобы воссоздавать реальную жизнь человека, его сложное и трудное развитие. Без такого динамического развития образа не существует и само искусство.

В последнее время неожиданно возник спор по поводу того, как надо понимать образ Александра Матросова. «Учительская газета» (от 11 апреля сего года) ратует за «очистительную» работу, за то, чтобы Александра Матросова сделать хотя бы… полусвятым. Вопреки документам и фактам, историк Т. Михайлова пишет, что этот герой никогда не ошибался, не совершал неверных поступков и т. д. и т. п. Более того, она осуждает писателей, создающих правдивый образ Саши Матросова. Странное это выступление…

Начиная с 1943 года об Александре Матросове писали, и справедливо писали, что подростком он побывал в колонии для несовершеннолетних преступников, а закончил он свой жизненный путь легендарным подвигом на поле боя. Не надо «подчищать» жизнь героя. Нет ничего выше правды. А в данном случае правда в том, что такой юноша в условиях советского строя вырос в замечательного, самоотверженного человека.

Писатель не может лишь восторгаться одержимыми да симпатизировать неистовым. Писатель сам обязан быть одержимым и неистовым в борьбе за правду, в борьбе за человека. В этом его долг и суть. Лишь в борьбе, в постоянном преодолении противоречий, в ожесточенных сражениях с рутиной и косностью растет и развивается искусство.

Павел Корчагин рос и развивался именно в борьбе. Ему не место в оранжерее для цветов. Корчагину противопоказана идиллия.

Новый Корчагин появится, я в это верю, если мы научимся показывать жизнь во всей ее сложности, в реальных противоречиях. И чем труднее борьба, чем сильнее противники, тем ярче роль того или иного героя в утверждении наших идеалов.

Я ратую прежде всего за то, чтобы советская литература создавала великолепные образы положительных героев, достойных нашей эпохи. Но для этого надо изображать и других «героев». Стоит вглядеться в жизнь, чтобы увидеть, что есть немало демагогов, карьеристов, бюрократов, и мы не можем отстраниться от борьбы с ними. Прошлый опыт русской литературы говорит о том, что она не только создавала высокие идеалы, но и боролась за них, пригвождая к позорному столбу своих врагов. Литература по самой своей сущности, по своей внутренней специфике не может отстраниться от конфликтов и сражений современности.

Некоторые наши теоретики уподобляют художественный метод литературной униформе. Были, дескать, доспехи рыцарского романа. Человек сбросил их и влез в шкуру натурализма. А потом явилась, мол, «толстовка» критического реализма, пока ее не заменил рабочий комбинезон социалистического реализма.

В том-то и дело, что метод – не одежда. Литература не может наряжаться, как модница, или сбрасывать с себя платье по собственному желанию, В социалистическом реализме отражен опыт человечества, добытый в новую эпоху, он вобрал в себя достижения всех поколений литераторов всех времен, сгустки опыта всего человечества.

Я как-то нашел у Плутарха (в главе о Периоде и Фабии Максиме) мысли, которые звучат удивительно современно. «Прекрасное влечет, – пишет он, – к себе самым действием своим и тотчас вселяет в нас стремление действовать; не только изображение его на сцене влияет на душу зрителя, но и рассказ о факте дает человеку решимость действовать».

Подобных примеров я мог бы привести множество. Тут я оговорюсь: Плутарх, конечно же, не отец социалистического реализма. Просто я хочу сказать: опыт человечества безграничен. Мудрость – тоже. И мы не можем изолировать себя от исторического опыта.

г. Уфа

Юрий БОНДАРЕВ

1. Мы знаем, что высшие фазы общества – социализм и коммунизм – это царство добра, счастливая гармония человеческих взаимоотношений. Но добро, как очевидно, не может восцарствовать само по себе – без борьбы, без смертельного столкновения со злом, без полного осмысления бытия и подробнейшего познания самого человека.

Мировое классическое искусство всегда исследовало человека. Литература познавала, отрицала, беспокоила, не желая надеть на человека карамельно-розовый венец самоумиления и самодовольства.

От века истина ходила с зажженным фонарем и раздражающим колокольчиком по негостеприимным домам, стучалась в двери и вместо приветствия звучно и как бы некстати говорила на пороге: «Власть имущий и сытый, помни о смерти». Это всегда неприятно напоминало, что человек со своими необузданными страстями, жестокостью, ложью, прелюбодеянием, коварством, жадностью не вечен, а значит, не всесилен, что смысл жизни, нетленность всего сущего – в добре, в любви к ближнему своему.

Вечные истины черпались из библейских глубин, нарицательный сюжет Иисуса Христа в разных вариантах, с разными оттенками трансформировался в литературе вплоть до золотого ее века – XIX столетия.

Литература послеоктябрьского периода – это качественный скачок, одержимый поиск нового в человеке. Возникла литература борьбы и действенного завоевания добра в революционном его качестве. Если жизнетворность искусства в беспредельной цепи поисков, то вечность искусства – вечность исследования смысла человеческой жизни и цели ее. Жизнь человека – это последовательное приближение к истине, каким бы это движение ни было: мучительно зигзагообразным или круто синусоидным. Нет сомнения, для художника не интересен удручающий анализ аксиомной прямой – кратчайшего расстояния между двумя точками. Здесь литература как тончайший инструмент познания бесполезна.

Поэтому лучшие книги послеоктябрьского периода полны борьбы, напряженных усилий и поисков, попыток понять и исследовать природу добра и зла в новом временном качестве, природу человеческого взлета, а подчас и падения, – поэтому они и трагедийны и вместе с тем оптимистичны, гуманны и вместе с тем мужественно жестки.

Бесспорно, нашим искусством был завоеван ряд триумфальных стратегических высот. Но мы оценивали и оцениваем свои победы в разные годы по-разному. Мир в движении. Он независимо от нас построен так, что отжившее исчезает, уходит, а материя постоянно обновляется, открывая нам неведомые доселе законы, и требует новых, на первый взгляд дерзких, измерений во времени.

Чтобы не потерять ритм эпохи, мы не должны закрывать на новое глаза и во успокоение свое не должны слезно умиляться, оглядываясь на уже сделанное, ибо наше время слишком серьезно, слишком ответственно, чтобы быть сентиментальным.

Фигурально выражаясь языком технического века, художник – сложнейшая кибернетическая машина, параметры которой исходят от общества. Если бы эта тончайшая конструкция могла смеяться и плакать, то есть была бы наделена индивидуальным темпераментом, подобное сравнение могло бы быть точным.

Тут же стоит добавить, что художник – не мессия, не проповедник, а индивидуум, обостренно чувствующий внешние и глубинные толчки объективного мира. Он тщательно и чутко ощупывает ту истину, которая кажется ему новой, озаряющей жизненные явления концентрированным лучом правды.

2. В самом деле, есть ли принципиально новое в нашей прозе, особенно заметное в последние годы?

Да, конечно. Это проблема героя, тщательные поиски персонажа. И это попытка подробного исследования незнакомого «лица выраженья». Серьезная литература уже полностью перестала заниматься так называемой костюмной частью, броским киноэкстерьером, – поверхностные краски потускнели и высохли. На место пышных архитектурных неоклассических фасадов с порталами и башнями пришел тонкий и беспощадный скальпель хирурга, рентгеновский аппарат. Но литература пошла вглубь не сама по себе – диктовала жизнь.

Наши герои сделали полный вдох и полный выдох. Возросла их самостоятельность. Исчезла картонность. Литература стала исследовать то, что и должна исследовать, – всегда новую человеческую душу, а значит, и комплекс поступков как импульсов порой непостижимых человеческих эмоций. Литература пытается юридически допросить в человеке добро и зло, любовь и ненависть, страх и освобождение от страха как проявление самоуважения. Эти категории, слава богу, перестали быть только назывными, заданными для геометрического разделения персонажей на «положительных» и «отрицательных». Возникла иная измерительная категория: человечность. Следовательно, серьезное искусство стало более глубинным и более осмысленным. Оно ушло от приблизительности, от вязкого и расплывчатого правдоподобия. Оно перешло на сторону большой правды. Это счастливый брак. Литература, лишенная правды, – вдова. Но хоть и вдова имеет иногда возможность выйти замуж, все-таки от этого брака часто не бывает детей.

Золя и французские натуралисты говорили, что они знают о человеке все. Если мы хотим быть скромными, то должны сказать: «Мы еще знаем о современном человеке мало, но когда-нибудь узнаем все».

Одним из самых неприятных впечатлений в моей жизни была встреча с совершенно реальным персонажем, когда-то наделенным маленькой, но крепкой властью, однако правдой времени лишенным ее. У него был тускло усмехающийся взгляд человека, который давно узнал о людях все низменно-подлое, достойное презрения и кнута.

Я убежден, что серьезная литература не имеет права вставать в позицию изверившегося индивидуума. Писатель может злиться и гневно отрицать мертвое, негодовать и сомневаться в чем-то. Но он лишен права быть озлобленным на человека. Это противопоказано истине. Как и великие гении вечной мысли, художник обязан исповедовать свое святое и непоколебимое – быть трезвым исследователем сложных и противоречивых явлений жизни, как бы ни были горьки порой его соприкосновения с материалом, как бы ни одолевали его иной раз сомнения.

Я уверен в этом еще и потому, что искусству последних лет стала чужда опасная прямолинейность, гладкая, как отполированная поверхность, вызывающая лишь мысль о безмыслии.

Все, о чем я пытался говорить, потребовало, разумеется, от художника каких-то новых форм, свежих средств выражения. Но об этом более компетентно могут судить критики, исследователи литературы.

Мухтар БОРБУГУЛОВ

1. С возникновением в 1917 году «нового человеческого порядка, нового мирового устройства» (Иоганнес Бехер) коренным образом изменились взаимоотношения людей, в том числе взаимоотношения художника и общества. Если до этого художник, стремившийся служить народу, прогрессу, правде, находился в неразрешимом конфликте с общественным и социальным строем, при котором всякое свободолюбие беспощадно подавлялось и преследовалось, то отныне он стал выразителем идей, дум трудового народа, освобожденного от угнетения.

До Октября многие народы и народности вообще не знали, что такое литература, театр, живопись. В наше время у них создано высокоразвитое искусство, которое вторгается в самые тонкие сферы жизни человека.

Если до революции духовная культура киргизского народа находила свое выражение только в фольклоре, то победа нового строя создала социальные и духовные предпосылки для рождения письменной реалистической литературы. Эта литература возникла, разумеется, не на голом месте. Она унаследовала и развивала лучшие традиции народного творчества. Но если бы киргизская литература опиралась только на фольклор, какой бы благодатной почвой он ни был, она не смогла бы за столь короткий срок – сорок – пятьдесят лет – выйти на передовые эстетические рубежи.

В ускоренном развитии киргизской советской литературы большую роль сыграло усвоение богатого опыта литератур братских народов, в первую очередь русского народа. Русский язык открыл киргизским писателям окно в мир. Благодаря ему они познакомились с шедеврами мировой литературы, а лучшие произведения киргизских писателей и образцы народного творчества стали достоянием всесоюзного и мирового читателя.

Взаимовлияние и взаимодействие литератур – величина непостоянная, меняющаяся. Если на первых порах киргизская литература по отношению к русской и другим развитым литературам выступала в основном как сторона воспринимающая, то в настоящее время положение изменилось. Сейчас она не только обогащается, но и обогащает другие литературы своим эстетическим опытом, художественными открытиями.

Много дало бы нашим литературоведам сравнительное изучение киргизской литературы и литератур соседних братских народов-казахов, узбеков и других, развивающихся после революции в сходных условиях. В этих литературах много общего.

Приведу примеры из наиболее знакомой мне области – драматургии. Пьесы узбекского писателя К. Яшена «Разгром» и киргизского писателя Дж. Боконбаева «Золотая девушка» о событиях, связанных с коллективизацией, близки по своим драматическим коллизиям, сюжету, характерам действующих лиц. То же можно сказать о «Миллионере» казахского писателя Г. Мустафина, «Золотом озере» узбека Уйгуна и о произведениях некоторых киргизских писателей, посвященных послевоенной колхозной жизни. Сходство, понятно, объясняется прежде всего исторической общностью судьбы этих народов. Вместе с тем это обстоятельство, разумеется, нисколько не помешало яркому проявлению индивидуальных и национальных особенностей каждого писателя.

Произведениям писателей Казахстана и Средней Азии присущи и общие недостатки, связанные прежде всего с некритическим отношением к традициям фольклора. Киргизская литература прошла разные ступени и этапы в освоении фольклора. Взаимоотношения фольклора и литературы все время меняются. Сейчас связи между ними стали сложнее и опосредствованнее, их нелегко увидеть «невооруженным» глазом.

К сегодняшней литературе нельзя подходить с эстетическими и нравственными нормами фольклора. Между тем так бывает. Наглядным примером может служить спор о «Джамиле» Чингиза Айтматова. Эта повесть получила признание миллионов читателей у нас и за рубежом. Но некоторые писатели оспаривают жизненность образа главной героини повести, считают, что ее поведение и поступки не соответствуют национальным традициям и представлениям. По-моему, ошибка оппонентов «Джамили» в том, что они не учитывают историческую и социальную обусловленность человеческого характера, понимают национальное как раз навсегда данное, как нечто застывшее. За годы революции в сознании, в психологии киргизских женщин произошли огромные изменения, которые как раз и нашли свое отражение в «Джамиле».

Писатель не должен слепо следовать традициям; вбирая и развивая все лучшее, жизнеспособное, что есть в них, он находит новые изобразительные средства, воссоздающие непрерывно меняющуюся действительность. И созданное он должен сверять не со стандартами и эталонами – старыми или новыми, – а с самой жизнью.

Киргизы входят в число тех народов, которые, минуя стадию капитализма, от феодально-патриархального и родового строя шагнули в социализм. В социальном и духовном, экономическом и культурном отношении наш народ прошел ускоренный путь развития. Это обусловило особенности и специфические трудности преобразования жизни на новых началах. Еще и сегодня приходится сталкиваться с пережитками родовых, феодально-патриархальных отношений в психологии людей. Наши писатели часто еще ограничиваются лишь описанием этих явлений, не вникая в их природу, не докапываясь до корней.

Гейне как-то сказал, что если мир даст трещину, то эта трещина пройдет через сердце поэта. Я это понимаю в том смысле, что художник улавливает малейшие сдвиги и процессы, происходящие в жизни. Для того чтобы дать верную оценку явлениям и фактам времени, писатель должен быть на уровне его высших требований. Истина, конечно, не новая, но она никогда не потеряет своего значения.

2. Киргизская литература – детище Великого Октября. Глубоко символичным является тот факт, что социалистическое искусство художественного слова у нас берет свое начало от знаменитой песни Токтогула «Что за добрая мать родила такого сына, как Ленин»:

Свет пришел, и сгинула мгла,

Встал народ степей и селений.

Что за добрая мать родила

Такого сына, как Ленин!

Так устами своего акына народ приветствовал вождя величайшей в истории революции.

…Все было в ту пору здесь ново. Печатное слово на родном языке, реплика, произнесенная с театральных подмостков, нотные записи на бумаге, взмах дирижерской палочки – все было дотоле неизвестно киргизам и впервые вошло в культурную и духовную жизнь народа. Героями нового искусства стали новые люди, рожденные социалистической действительностью, представители разных национальностей, объединенных общей целью и идеалами.

Сегодня в киргизской литературе и искусстве мы находим почти все жанры и формы художественного творчества. За неполные пятьдесят лет мы прошли путь от фольклора до психологической прозы. Литература и искусство обогатились не существовавшими ранее у нас видами: прозой, драмой, симфонией, оперой, балетом.

В последние десять – пятнадцать лет вместе со всей многонациональной советской литературой киргизская литература поднялась на качественно новую ступень. Она в целом успешно преодолевает описателькость и бытовой этнографизм, иллюстративность и декларативность, смелее проникает в глубины жизни, психологию людей.

3. Хорошо известно, что Пушкин и Толстой задолго до появления кино писали «кинематографично», «монтажно». Я хочу присоединиться к уже высказанной многими писателями и деятелями искусства мысли о том, что литература – универсальный и всеобъемлющий вид искусства. Уровень многих других искусств обусловливается и определяется уровнем литературы.

Это опять-таки хорошо видно на примере искусства Киргизии. Более молодые искусства развиваются, опираясь на плечи литературы. Первый и внешний признак этого – преобладание спектаклей и фильмов, являющихся инсценировками и экранизациями произведений прозы. Но роль, которую литература играет в содружестве муз, этим не ограничивается. Прав, по-моему, режиссер Леонид Вивьен, когда пишет: «…ход литературного процесса формирует эстетику театра, создает критерии оценок». Значение и роль литературы как раз в этом – в формировании эстетики и выработке критериев, общих для всех видов искусства.

г. Фрунзе

Лейла ВЕКИЛОВА

В нашей республике до Великой Октябрьской революции национального балета не существовало. Была народная танцевальная традиция, но хореографическое искусство еще не сформировалось. Легко понять, какие трудности приходилось преодолевать молодому искусству, чтобы утвердиться и завоевать прочные симпатии зрителей. Ведь даже опера, имеющая в Азербайджане более длительную историю, чем балет, открыта была в старое время только для немногих «избранных». Женщине доступ в театр был закрыт. Изредка в задрапированных ложах появлялись жены высокопоставленных особ. Лица их, по восточному обычаю, должны были быть скрыты от окружающих. Женские партии в опере исполнялись мужчинами. И первой азербайджанской балерине, ныне народной артистке СССР Алмас-заде, надо было быть не только актрисой, но прежде всего мужественным человеком.

Сегодня мы говорим и спорим о путях развития азербайджанского балета, естественно вписавшегося в культуру Советского Союза. В последние годы наша республика держит своеобразный рекорд: на сцене Бакинского оперного театра идет шесть балетов; написанных композиторами республики.

За все годы моей работы в театре мне приходилось танцевать и в балетах Чайковского, и в «Жизели», и в «Красном маке», и в «Дон Кихоте», и в «Раймонде», и в «Семи красавицах» – спектакле для меня этапном, незабываемом. С удовлетворением и по сей день я танцую в балете «Девичья башня» Бадал-бейли. Композитор создал произведение национальное по духу и форме. В нем звучат и песенные национальные мотивы (бярибах), и чисто танцевальные (шолохо), заметно влияние и такого неповторимого музыкального явления, как мугамы. Романтическая и драматическая история любви цельного и непоколебимого в своем чувстве Палада и трепетной Гюльянак пользуется неизменными симпатиями зрителей. Вот уже двадцать пять лет, как спектакль не сходит со сцены азербайджанской оперы.

Несколько слов хотелось бы сказать о своей работе над художественным образом. Как известно, произведения балетного искусства бывают двух родов. Бессюжетные (или почти бессюжетные), где все определяет музыкальное развитие темы, и драматургические. В первом случае работа над ролью требует музыкально-пластического воплощения чувства-мысли и, конечно, многотрудной технической подготовки. Во втором – дело обстоит куда сложнее. Роль готовится исподволь, задолго. О ней размышляешь, стремясь уяснить как можно полнее идею произведения, понять литературную основу образа. Танцуя, я словно бы все время безмолвно беседую со своим партнером, улавливаю его настроение. И стоит только потерять внутреннюю нить, как разрушается и внешняя оболочка образа. Возникает неверный жест, сковывается движение, появляется чувство аритмии. В балете, как и в любом искусстве, существует единство идеи и ее формы. Сложность задачи требует от танцовщиц большой культуры, интеллектуальности. Понятие о балеринах как артистках, «думающих ногами», безнадежно устарело. Мои товарищи по театру – это люди, как правило, высокообразованные, с разнообразнейшими интересами. Это позволяет им и великолепно танцевать, в совершенстве изъясняться на языке своего искусства.

Хочется отметить, что синтез различных искусств, о котором упоминает анкета журнала, может быть естественным лишь при определенных условиях. В каждом из искусств должны быть для этого внутренние предпосылки. Я коснулась «внутренней речи» в балете. Это, по-моему, – «мостик» к драматургии, к литературе. Это и тот канал, по которому приходит в балет современность. Балет не может обосабливаться от жизни. Но вместе с тем я уверена, что наше искусство не должно стремиться быть актуальным за счет внешнего воспроизведения черт современности. Получается смешно, когда на сцену переносится масса бытовых и производственных аксессуаров. Сегодня мы, конечно, не можем танцевать только так, как во времена Петипа. Есть современный стиль. Когда танцуешь Аврору, то и держишься на сцене соответствующим образом. А когда выступаешь, например, в балете «Тропою грома» Кара Караева, то образ Сари, образ сложный, психологически насыщенный, развивающийся, требует и более натуральной, близкой к жизни исполнительской трактовки, В современной манере могут исполняться и вещи классические, хотя тут есть опасность соскользнуть к внешней модернизации. Современной должна быть прежде всего идея, мысль, чувство, самоощущение композитора и артиста. Тогда балетное искусство и завоюет прочно сердца современников, выполнит основную свою задачу – быть на уровне времени, дарить людям минуты высокого эстетического наслаждения.

г. Баку

Леонид ВЫШЕСЛАВСКИЙ

Нам, писателям, нередко приходится бывать на различных торжественных церемониях, например при вручении наград тому или иному коллективу, городу, области. Это стало довольно обычным. А вот недавно я присутствовал при награждении орденом Ленина нашего Союза писателей. Сколько чувств всколыхнул в груди этот торжественный акт! Вспомнился весь путь, который наша литература прошла с Советским государством, вспомнились успехи и трудности, сопутствовавшие ее развитию.

Когда меня спрашивают, что в современном литературном процессе кажется мне наиболее знаменательным, хочется указать прежде всего на то, что сегодня литература все плодотворнее использует свои специфические возможности.

Возьму наиболее близкую мне область – поэзию. Было время, когда нередко стирались грани между поэзией и публицистикой. Хочу быть правильно понят. Художник является, бесспорно, своего рода пропагандистом. Но именно «своего рода». Методы его пропаганды особые, специфические. Недаром известная украинская писательница Ольга Кобылянская задолго до возникновения кибернетики писала, что поэты «моделируют человека».

В том, что это сегодня понято нашим искусством не на словах, а на деле, я вижу добрый знак. Мы зрело осмысливаем принцип коммунистической партийности, который обеспечивает большой простор личной инициативе, индивидуальным склонностям, развитию формы и углублению содержания.

Показателен приход в литературу за последние годы большого отряда талантливой поэтической молодежи. Посмотрите, сколько сейчас выходит книг! Есть среди них весьма примечательные, есть менее значительные, но в основном почти все они участвуют в воспитании чувств. Поэзия занялась со всей серьезностью своим, от природы присущим ей делом, и притом своими собственными, присущими ей средствами.

Сегодня мы глубоко понимаем, что иллюстративность противопоказана нашему искусству.

Сегодня мы глубоко понимаем, что свобода творчества есть защита правды, а защита художником правды невозможна без его проникновения в глубины жизни.

Сегодня мы глубоко понимаем, что высокая культура личности, обыкновенной человеческой личности, – черта нашего времени, когда личное органично переплетается о общественным.

И вот что интересно.

Все новаторские черты нашей поэзии (как идейно-тематические, так и в области изобразительных средств) связаны с укреплением гуманистической природы искусства.

Не случайно в наши дни столько внимания уделяется таким отраслям знаний, углубляющих наше понимание человека, как, например, социальная психология, генетика, эстетика. На старых деревьях появляются новые ветви, питаемые соками самой жизни. Так по-весеннему возрождаются и многие области нашего искусства.

В поэзии сейчас наблюдается явный возврат к «устаревшим» классическим формам стиха. Здесь происходит явление, напоминающее извержение старых вулканов, которые многие годы считались потухшими. Но классические формы используются отнюдь не механически. В великолепных сонетах Максима Рыльского и Эдуардаса Межелайтиса клокочет современность, а от этого и сама форма приобретает новое качество. Новое мировосприятие определяет новаторство современных поэтов. Не будь этого, по-старому звучали бы не только сонеты, но и стихи, написанные в самой современной, «модерной» форме!

Несколько слов хочу сказать и о той зрелости, которая отличает нынешний этап во взаимодействии культур наших народов. Меня, как русского писателя, работающего на Украине, весьма волнует проблема языка. На украинском съезде писателей обращалось внимание писателей на сохранение чистоты и силы украинского языка. Мне кажется, что и мы, русские литераторы, работающие на Украине, должны хорошо знать этот второй наш родной язык – украинский. Я убежден, что знание украинского языка безмерно обогатит любого русского человека, живущего на Украине.

Сегодня уже совершенно ясно, что, скажем, взаимодействие русской и украинской культур идет по двум направлениям, а не по одному, как иногда считалось прежде. Творчество таких поэтов, как М. Рыльский, П. Тычина, В. Сосюра, обогащает не только украинскую, но и русскую культуру. Поэт – сын гармонии, говорил Блок, и творчество М. Рыльского помогает читателям понять, что человеку для счастья равно необходимы розы и виноград, красота и польза.

Сегодня в нашем распоряжении полувековой опыт. В течение пятидесяти лет утверждались, проверялись на практике новые взаимоотношения между художником и новым обществом. Характер этих взаимоотношений с первых же дней определялся и природой нашего общества, и природой искусства: приобщать человека к прекрасному, возвышать его дух.

На знаменах Октября были начертаны лозунги, нетленные в веках, основанные на самом прекрасном, что есть на земле, – на человеческой правде. Вспомним, как Л. Толстой в «Севастопольских рассказах» присягал на верность правде – своему излюбленному герою. Сила писателей-классиков прежде всего в том, что все они были и правдолюбцами и правдоискателями. Они словно старатели промывали мощные пласты жизни, чтобы найти золотые крупицы правды. Великий Октябрь так глубоко обнажил пласты жизни, что перед глазами художника предстали не крупицы, а самородки. Это богатство должно быть использовано для создания высокохудожественных творений.

г. Киев

Геннадий ГОР

Меня, родившегося в старом мире и начавшего писать, а значит, и размышлять в 20-х годах тогда еще молодого века, больше всего поразила одна особенность новой, только что возникшей литературы – необычайная конкретность и свежесть художественного видения.

Даже давно сложившимся и зрелым художникам, таким, как А. Толстой, А. Серафимович и особенно А. Блок, Великая Октябрьская революция дала новое зрение, новый язык и новые приемы, чтобы передать мощь, сущность и ритм революционной эпохи.

«Двенадцать» А. Блока, стихи и поэмы В. Маяковского, И. Сельвинского, живая и действенная проза Вс. Иванова, И. Бабеля, М. Шолохова, В. Катаева – это был мир, переданный свежими, выразительными средствами, мир, в котором человек не был отделен рефлексией ни от общества, ни от истории, ни от природы, ни от вещей и явлений, ни от быта и бытия, ни от себя самого. Это был новый человек в обновленном мире, где помолодевшее солнце истории освещало новые отношения в новом, небывалом обществе.

Эпическое начало, свойственное народному творчеству, издавна называемому фольклором, вдруг перешло с языка народных масс на страницы рассказов, повестей и поэм, сделав литературу средством свежей, живой и небывалой информации, голосом вдруг заговорившей истории.

Герой литературы стал ядром самой жизни, ее сколком, и между читателем и писателем возникли удивительные, небывалые раньше отношения, словно каждая книга была создана усилиями не только того, кто ее писал, но и того, кто брал ее с библиотечной полки.

Другим, не менее удивительным феноменом, непосредственно связанным с революцией, было рождение современной художественной мысли у народов Крайнего Севера, до того момента живших духовно как бы в ином тысячелетии.

Необычайно быстрые темпы развития культур у народов, еще недавно не имевших письменности, – вот о чем нельзя не вспомнить сейчас, когда мы хотим понять и представить себе духовную атмосферу первых лет революции, истоки многонациональной советской культуры.

Первые ненецкие, эвенкийские, нанайские, мансийские поэты, художники и прозаики увидели мир сквозь призму природы, сквозь синеву рек и облаков, сквозь поэтическую дымку своих лесов, озер, песен и сказок, поражая новизной и свежестью видения.

И наконец, третий феномен, свойственный новой литературе и возникший под влиянием зорких и дальновидных идей Горького, – это творческий союз художественной и научной мысли: научная фантастика, научно-художественная литература.

Ее существование было как бы предсказано развитием советской науки, гениальным естественнонаучным мышлением Вернадского, Циолковского, Павлова, уже предвидевших космическую эпоху и новую роль во Вселенной человека – покорителя времени и пространства.

Горький раньше всех понял и предугадал позднее возникшие духовные интересы и потребности советского общества, его нужду в художественно-синтетическом познании и в невиданном возрастании этого художественного познания.

Появились книги М. Ильина, О. Писаржевского, Д. Данина, И. Ефремова, братьев Стругацких, Я. Варшавского, пытающихся осуществить этот предвиденный и теоретически обоснованный Горьким синтез.

Синтез этот нашел свое осуществление не только в прозе, но и в поэзии, которую иногда называют «интеллектуальной», – в стихах Н. Заболоцкого, Л. Мартынова, В. Луговского, И. Сельвинского, Б. Слуцкого, Е. Винокурова.

Познание мира стало не только символом и задачей, а сущностью новой художественной культуры.

г. Ленинград

Евген ГУЦАЛО

Искусство все более и более становится одним из важных средств революционного преобразования жизни. В связи с этим углубляется роль писателя как общественного деятеля нового типа. Человек, взявшийся за перо, обрекает себя не столько служению Прекрасной Даме своего духа, сколько несению службы у Вечного Огня самых высоких идеалов человечества. Может быть, звучит это несколько выспренне, но реальное содержание сказанного далеко от выспренности.

Революция не только разрушает старое, но и создает новое. В созидающем обществе искусство тоже имеет созидающий характер. Это предполагает не только тематическую новизну, но и новые изобразительные средства. Человек внутренне раскованный, благородные идеалы своего общества ощущающий как свои личные, – таков герой нашей литературы последних лет, такова дань писателей нашему времени.

Синтез различных видов искусств мне в первую очередь представляется как все более зреющая специализация каждого отдельного вида искусств при условии широкой эрудиции и разностороннейшей культуры их творцов.

г. Киев

Янина ДЕГУТИТЕ

1.Октябрьская революция коренным образом изменила взаимоотношения между художником и обществом. Художник стал говорить всему обществу, а не элите, искусство стало доступно народу. Это – самое ценное. И еще: различные национальные культуры обогатили друг друга своими сокровищами. Это не только расширило их культурные горизонты, но и укрепило чувство дружбы между советскими народами. Ибо искусство сближает народы самые далекие.

Сегодняшний этап в жизни нашей страны выдвигает новые жизненные и творческие проблемы. В последнее время советское искусство играет все большую роль в развитии мирового искусства. Это очень радостный факт. Он показывает не только наш рост, но и страстное желание народов лучше друг друга понять и бороться за то, что их всех объединяет, – справедливость, человечность, мир. Ибо подлинное искусство никогда не призывало к смерти, к уничтожению. С первых наскальных рисунков красных бизонов, от которых нас отделяют 30 тысяч лет, до Шекспира, Бетховена и Пикассо оно всегда говорило о жизни и утверждало жизнь.

Наша современность преподносит нам свои проблемы. Мы живем в трудную эпоху. Прогресс, наука и цивилизация – это результат вековых человеческих исканий, это воплощение усилий разума и сердца. Но достижения науки и техники в наш век не всюду еще в руках тех, кто может ими разумно распоряжаться. Рукам приказывает душа. Искусство и должно воспитать человеческую душу, чтобы руки не играли землей, как хрупкой игрушкой.