«Они помогают освобождению всего мира»

Тот факт, что Великую Октябрьскую социалистическую революцию в России с восторгом и радостной надеждой встретили крупнейшие мастера западноевропейской литературы, еще раз подтверждает мировое значение революции, свидетельствует о том, насколько она была животворной и необходимой всему прогрессивному человечеству.

Анатоль Франс, Бернард Шоу, Ромен Роллан, Герберт Уэллс, Генрих Манн и многие другие маститые писатели Запада, которые сложились задолго до Октябрьской революции, пройдя к этому времени уже значительный творческий путь, в десятках публичных высказываний приветствовали дело Октября и его великого вождя – Ленина. Попробуем проанализировать, почему Октябрьская революция явилась для всех них событием столь желанным и почему, вопреки ожесточенным попыткам реакции задушить ее, писатели эти оставались нашими верными друзьями и с неослабным вниманием и симпатией продолжали следить за всеми боями, трудностями и победами первого, только что рожденного социалистического государства.

Начиная уже с конца XIX века передовые писатели мира приходят к безоговорочному отрицанию капиталистического строя.

И Франс, и Шоу, и Уэллс, и Роллан, и Генрих Манн увидели капиталистическое общество в период его перерастания в империалистическую стадию развития, когда откровенный передел мира, колониалистская экспансия «передовых» империалистических держав, продажный характер буржуазных демократий, подчиненных интересам крупного капитала, да и вся лицемерная и фарисейская сущность моральных и религиозных «основ» буржуазного мира уже не оставляли места для каких бы то ни было надежд и иллюзий. В результате векового господства буржуазное общество слишком глубоко себя дискредитировало, буржуазная цивилизация уже ничего доброго не обещала.

Отсюда и происходит радикальная переоценка всех ценностей буржуазной культуры в творчестве передовых писателей мира. Отсюда не только универсальность реалистического разоблачения, но и преимущественно сатирическая форма этого разоблачения в таких прославленных шедеврах, как «Современная история» или «Остров пингвинов» Анатоля Франса, «неприятные» и «приятные» пьесы Бернарда Шоу, «Машина времени» и «Борьба миров» Герберта Уэллса, «Ярмарка на площади» Ромена Роллана, «Учитель Гнус» и «Верноподданный» Генриха Манна и др. Авторы этих произведений стремятся сорвать покровы лжи и всяческой идеализации с вековых установлений буржуазного мира. В отличие от реализма XIX века, облик буржуазного мира открывается в их произведениях не столько в драматическом, сколько в фарсовом, ироническом и карикатурном аспектах («Разочарование, которое превращает всех великих драматургических поэтов в поэтов трагических, делает меня лишь насмешливым… современный торгашеский дух… со всеми своими грабежами, убийствами и проституцией не может вызвать у нас возвышенного сострадания и ужаса, он грязен, жалок, бесплоден, пуст, низок, смешон», – говорит Шоу в предисловии к первому изданию своей пьесы «Дома вдовца»).

Разумеется, каждый из названных писателей идет в сатирическом разоблачении буржуазной действительности своим собственным, оригинальным путем.

В творчестве Франса возникает интеллектуальный герой – гуманист и философ, который творит суд над окружающим обществом с позиций здравого человеческого смысла, подвергая сомнению все установленные этим обществом учреждения, господствующие верования и авторитеты. Сатира Франса касается и экономического, и политического, и идеологического аспектов капиталистического мира, недаром Горький отмечает, что он «не оставил ни одной из основных идей буржуазного государства, не показав, как противоречив, лицемерен и бесчеловечен их смысл…»

То же самое делает иными художественными средствами Бернард Шоу. В художественной системе Шоу преобладает момент обнажения и «раздевания», иначе говоря, снятия ложных идеологических покровов и всевозможного словесного флера, которым буржуазия прикрывает свои истинные «деяния». Вот откуда проистекает характерное для него парадоксальное сопоставление видимого и подлинного, кажущегося и истинного. Ему важно обнажить истину, добраться до сущности изображаемого явления (или характера), для чего он н поворачивает его разными сторонами и выворачивает наизнанку, заставляя зрителя усомниться в его общепринятой оценке.

Убийственная ирония Франса и Шоу распространяется на широчайший круг явлений и разит глубоко и метко. Остроту и многообразие сатирических средств, использованных этим поколением западноевропейских писателей для обличения неразрешимых противоречий собственнического мира, можно продемонстрировать и на примере Уэллса.

Самый жанр научно-фантастического романа, с которым он вошел в литературу в 90-е годы прошлого века, продолжая давнюю английскую традицию, в частности сатирическую традицию Свифта, нужен был ему главным образом для критического анализа современного общества. Писатель как бы проецирует в будущее преувеличенные до грандиозных и фантастических масштабов реальные пороки современного капиталистического строя, чтобы показать, к каким катастрофическим последствиям они могут привести человечество.

Уэллс предвидит страшную угрозу, которую таит в себе сосредоточение грозных средств истребления в руках существ «с высокоразвитым, холодным, бесчувственным интеллектом» (роман «Борьба миров»). И насколько он прав был в своем мрачном предвидении, доказывает наше время. Разве не знаменательно, что переживший фашистское нашествие французский писатель Робер Мерль в своей книге «Смерть – мое ремесло» именно эти обесчеловеченные черты выделяет во вполне реальном образе фашистского убийцы – коменданте Освенцима, изобретательного в области техники, но совершенно лишенного естественных человеческих эмоций?

То же самое приходит на ум, когда мы перечитываем сегодня Сатирические произведения Генриха Манна, особенно роман «Верноподданный», созданный накануне первой мировой войны.

Сатира Генриха Манна продолжает, в сущности, традиции мопассановского «Милого друга». В центре его романов «Земля обетованная» и «Верноподданный» находится тот же тип бездарного и безнравственного молодого человека (Андреаса Цумзе или Дидериха Геслинга), который пробивает себе дорогу в обществе самыми подлыми и низменными средствами, обеспечивающими ему тем не менее блистательный успех. Однако, в отличие от Мопассана, сатирический метод Г. Манна основывается на нарушении нормальных пропорций (ему свойственно укрупнение и гротескное заострение уродливой сущности явления). В этом он сродни всей западноевропейской сатирической манере начала XX века.

Еще один образец антибуржуазной сатиры являет собой пятая книга роллановского «Жан-Кристофа», которая носит название «Ярмарка на площади», У Роллана нет гипертрофированного изображения гримас буржуазного мира, как нет и фантастических выходов за его пределы (в прошлое, как в «Острове пингвинов» Франса, или в будущее, как в «Машине времени» Уэллса). Все дело в том, что его главный герой не только наблюдает окружающий уродливый мир, но тут же бурно и непосредственно реагирует на все увиденное. Кристоф негодует, возмущается, клеймит, протестует, отвергает. Этим и определяется особый – активно-наступательный и героический – характер роллановской сатиры.

Таким образом, на рубеже XIX и XX веков переоценка ценностей буржуазного уклада жизни идет у писателей Запада необычайно широким фронтом: она касается бедности и богатства, войны и мира, внешней и внутренней политики империалистических государств, свидетельствует о неразрешимых противоречиях капиталистического строя, предугадывает путь страшных преступлений против человечества, по которому устремится империализм. При этом обличаются не только факты и явления буржуазной действительности (как у Бальзака, Стендаля, Диккенса и Теккерея), а оспаривается истинное осмысление этих фактов и явлений. Борьба идет со всей идеологической системой буржуазного мира, с его ходячими представлениями, общепринятыми оценками, эстетическими и этическими нормами.

Не мудрено, что при таком резко отрицательном отношении к капиталистической современности передовые писатели Запада уже задолго до свершения Великой Октябрьской революции со жгучим интересом и надеждой присматривались к России, чреватой революционными потрясениями. В особенности русская литература – произведения Льва Толстого, Тургенева, Достоевского, затем Чехова и Горького, распространившиеся во Франции, Англии, Германии и других европейских странах в конце XIX и начале XX века, – способствовала этому внезапно пробудившемуся интересу к русской жизни. Ибо великие русские классики, каждый по-своему, отражали в своем творчестве назревающую революцию. Благодаря прежде всего этому обстоятельству их творения Имели всемирный резонанс. «Эпоха подготовки революции в одной из стран, придавленных крепостниками, выступила, благодаря гениальному освещению Толстого, как шаг вперед в художественном развития всего человечества» ¹, – говорит Ленин.

Активное участие, которое Толстой принимал в социальных битвах своего времени, его борьба против самодержавно-помещичьего строя старой России, поразительная независимость и бесстрашие глубоко волновали и вдохновляли передовую интеллигенцию разных стран мира. Недаром Шоу писал (в предисловии к книге Э. Моода «Жизнь Толстого», вышедшей в Англии в 1911 году), что Толстой «разговаривает накоротке с царями», что он «может заставить Европу и Америку слушать себя, затаив дыхание», что он способен «поражать безошибочными ударами самые больные места человеческой совести и сокрушать все барьеры цензуры», что он, наконец, «обрушивает громовые удары на двери самых страшных тюрем и кладет голову под самые острые топоры, а тюрьмы не смеют его поглотить и топоры не смеют на него опуститься».

Само собой разумеется, что социальные и нравственные идеалы русских писателей не произвели бы такого громадного впечатления на зарубежных современников, если бы они не были воплощены в высокохудожественную форму, если бы они не предстали перед их глазами в удивительном синтезе эпической широты картины с глубоким проникновением во внутреннюю жизнь человека.

Наиболее наглядное свидетельство о первом восторженном восприятии русской литературы на Западе оставил нам Роллан. «После нескольких лет глухого прорастания чудесные цветы русского искусства вдруг взошли на французской почве, – пишет он в «Жизни Толстого» (1911). – Все издательства с лихорадочной быстротой стали выпускать переводы книг Толстого и Достоевского… За несколько месяцев, за несколько недель нам открылись творения необъятно великой жизни, в которых отразился целый народ, целый неведомый мир».

И много позднее, в 1929 году, он снова возвращается к тому, чем он и его соотечественники обязаны Гоголю, Тургеневу, Достоевскому и особенно Толстому: «То, что они принесли нам на Запад, отягченный интеллектом, искусством и разочарованием, в ироническую и усталую Францию Флобера, Мопассана и Ренана, расточившую свою кровь и веру в злополучных войнах, неудавшихся революциях и моральной проституции Второй империи, было буйным дуновением из недр земли. Это было прежде всего пламенная любовь к правде… одержимость правдой, столь живой, непосредственной и трепетной, что рушились стены между читателями и всем остальным миром…»

Таким образом, у Толстого, Тургенева, Достоевского крупнейшие зарубежные писатели-реалисты начиная с конца XIX века учатся, по их собственному признанию, гражданскому мужеству, правдивости и бесстрашию, учатся мастерству «эпических полотен» и проникновению в «скрытые движения души», как говорит Анатоль Франс, подытоживая «уроки» Толстого, ценят в их творчестве не только эстетическое, но и этическое совершенство, как свидетельствует американский писатель Уильям Дин Хоуэлс.

В первые годы XX века столь же авторитетны в западноевропейских странах и США Чехов и Горький.

О влиянии Чехова на творчество его зарубежных современников говорят лучше всего высказывания Шоу, который считал, что «в плеяде великих драматургов – современников Ибсена – Чехов сияет как звезда первой величины, даже рядом с Толстым и Тургеневым». Известная пьеса Шоу «Дом, где разбиваются сердца» была, по его собственному признанию, написана в «чеховской манере». «Уже в пору творческой зрелости я был очарован его драматическими решениями темы никчемности культурных бездельников, не занимающихся созидательным трудом», – говорит он в статье, написанной для газеты «Литература и искусство» в связи с 40-летием со дня смерти Чехова.

В Горьком же еще до первой русской революции, буревестником которой он стал в глазах передовых людей всего мира, Джек Лондон почувствовал пролетарского писателя, писателя нового типа, какого еще не знавала ни русская, ни мировая литература. «В нашем мире рынков и бирж, в наш век спекуляции и сделок из каждой страны доносятся страстные голоса, требующие жизнь к ответу… – пишет Лондон в известной статье о «Фоме Гордееве» (1901). – Как у всех русских собратьев Горького, его творчество насыщено горячим, страстным протестом». Однако, говорит он далее, «его реализм более действен, чем реализм Толстого или Тургенева. Его реализм живет и дышит в таком страстном порыве, какого они редко достигают. Мантия с их плеч упала на его молодые плечи, и он обещает носить ее с истинным величием».

Когда Горький был арестован за Обращение, которое он написал ко «Всем русским гражданам н общественному мнению европейских государств», протесты против этого ареста немедленно возникли почти во всех европейских странах. Во Франции создается в это время «Общество друзей русского народа и народов, присоединенных к России», в которое входит Анатоль Франс. «Приветствую и чту Вас как поэта и человека действия», – написал Франс Горькому. В Англии Горького называют «апостолом русской демократии» и газетные статьи о революционных событиях в России выходят с его портретом. Из Америки Горького, как представителя русской революции, приветствует Марк Твен. В статье, написанной в связи с 40-летием литературной деятельности Горького, Шоу писал, что «в Англии из русских писателей вызвали сильный интерес сперва Тургенев и Толстой, затем Достоевский и, наконец, Горький и Чехов. Из этих писателей только Горький нарисовал путь революции… Герои Горького несли в себе революцию…»

Итак, еще задолго до Великой Октябрьской социалистической революции взгляды передовых писателей мира, разочаровавшихся в буржуазном строе, были обращены к России, литература которой несла миру новые нравственные и революционные идеалы.

1. В: И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 20, стр. 19.[↩]