Гоголь и «дело о вольнодумстве»
С. Машинский, Гоголь и «дело о вольнодумстве», «Советский писатель», М. 1969, 293 стр.
Новая книга С. Машинского освещает малоизвестный эпизод из жизни молодого Гоголя.
Во второй половине 20-х годов прошлого века в Нежинской гимназии высших наук возникло так называемое «дело о вольнодумстве». К нему было привлечено несколько профессоров и учащихся гимназии, среди последних был Гоголь.
Один из отзвуков восстания декабристов – «дело о вольнодумстве» больно отозвалось в душе юноши Гоголя и оставило неизгладимый след в его творчестве.
Между тем дореволюционные историки русской литературы либо вовсе игнорировали «дело о вольнодумстве», либо рассматривали гимназические годы Гоголя вне всякой связи с ним, либо, исследуя «дело», смазывали его политическое значение.
В книге советского исследователя Д. Иофанова о детских и юношеских годах Гоголя (Киев, 1951) подчеркивается ясно выраженный политически характер «дела о вольнодумстве», привлечен ценный архивный материал. Но, к сожалению, Д. Иофанов ограничился лишь фондами Нежинского и Киевского архивов и не использовал документы, хранящиеся в архивах III отделения и министерства народного просвещения. К тому же книга Д. Иофанова не свободна от необоснованных толкований драматических событий, разыгравшихся в Нежине.
В книге С. Машинского в итоге многолетних упорных разысканий автора в архивохранилищах Ленинграда, Москвы, Нежина использован огромный документальный материал, в том числе содержимое так называемого «чемодана Адеркаса», обнаруженное исследователем в Центральном историческом архиве в Ленинграде, в фонде бывшего министерства народного просвещения, и проливающее новый свет на все «дело». Видный чиновник министерства народного просвещения Адеркас был в 1830 году направлен в Нежинскую гимназию для «искоренения зла», в течение трех месяцев лично допрашивал профессоров и увез с собой в Петербург чемодан с документами. Таким образом, в руках исследователя оказалось восемнадцать дел, содержавших около двух тысяч страниц текста. А так как Нежинский архив сильно пострадал от пожара и от многих гимназических дел остались лишь обожженные клочья, значение содержимого «чемодана Адеркаса» трудно переоценить.
С. Машинский воссоздает духовный облик Гоголя-гимназиста, рассказывает о его первых литературных опытах. Опираясь на найденный им в делах Адеркаса «реестр книгам и рукописям», составленный профессором Белоусовым, главным «обвиняемым» по «делу о вольнодумстве», автор – первый из гоголеведов указывает на ряд рукописных изданий, выходивших в гимназии, в которых, несомненно, принимал участие Гоголь. В 1826 году в гимназии издавался журнал «Северная заря», названный так, видимо, в память знаменитого альманаха Рылеева и Бестужева «Полярная звезда».
Автор цитирует школьное сочинение девятнадцатилетнего Гоголя «О том, что требуется от критики», характеризующее высокий уровень духовного развития будущего писателя. Критика, но мнению юного Гоголя, должна быть «беспристрастной», – «строгой», «благопристойной», обязана служить выражением «истинного просвещения». Критик должен прежде всего понять верно «мысль» произведения и, оценивая его, не вправе ограничиваться сферой искусства, а обязан руководствоваться «истинным желанием добра и пользы». Здесь Гоголь-гимназист уже как бы нащупывает путь к пониманию взаимоотношений литературы и действительности,
С. Машинский отмечает, что будущий писатель, как и многие другие гимназисты, с ненавистью и презрением относился к группе «профессоров-школяров» (как их насмешливо называл Гоголь), возглавлявшихся невежественным и бездарным профессором политических наук Билевичем, доносчиком по призванию.
Совсем иным по складу своего ума был 26-летний младший профессор политических наук Н. Г. Белоусов, человек передовых взглядов, талантливый, разносторонне образованный, обладавший к тому же огромным личным обаянием. С большой симпатией относился молодой педагог к Гоголю, ставшему частым гостем его дома.
В своих лекциях по естественному праву, развивая прогрессивные для своего времени идеи, Белоусов рассказывал увлеченным слушателям о природном праве человека на свободу, о роли просвещения в духовном росте народа. Путем тщательного текстологического анализа С. Машинский доказал, что источником лекций Белоусова была книга Теодора Шмальца «Право естественное» (СПб. 1820), причем Белоусов значительно усилил антифеодальные тенденции, робко звучавшие у Шмальца. Автор книги разыскал считавшиеся утерянными тетради тринадцати учеников с записями «вольнодумных» лекций Белоусова и установил, что первоосновой большинства этих записей был конспект лекций, сделанный Гоголем.
Директор гимназии Ясновский, реакционер и карьерист, не довольствуясь доносами Билевича, допрашивал учеников, стремясь выудить у них показания против Белоусова. Чтобы спасти любимого наставника, Гоголь – единственный из всех учеников гимназии – заявил, что «объяснение о различии права и этики профессор Белоусов делал по книге». Большинство же учеников показало, что Белоусов читал свою лекцию по собственным запискам, игнорируя учебную книгу Де Мартини, рекомендованную министерством народного просвещения.
С. Машинский подчеркивает, что в отличие от Гоголя, стойко и самоотверженно защищавшего Белоусова, гимназист Нестор Кукольник, будущий реакционный писатель, оказался трусом и предателем, выдав Ясновскому Белоусова и профессора немецкой словесности Зингера.
Расследование «дела о вольнодумстве» продолжалось около трех лет (1827 – 1830). Им заинтересовались министр народного просвещения князь Ливен, шеф корпуса жандармов граф Бенкендорф и даже Николай I. Выяснилось, что Белоусов на своих лекциях пропагандировал смело звучавшую в те годы идею неприкосновенности личности, утверждая, что «обиженный юридически имеет право на наказание того, кто его обидел». Своим ученикам Белоусов говорил, что «если государь дурак и подлец, то можно его изгнать и убить»; выяснилось также, что ученики Данилевский и Прокопович, ближайшие друзья Гоголя, распевали «вольные» песни, сочиняли стихи «под Рылеева». Нежинские профессора были в контакте с деятелями польского освободительного движения.
По приказу Николая I Белоусов и другие крамольные профессора были отрешены от своих должностей; Зингер, как австрийский подданный, был выслан за границу, Шапалинский и Ландражин, близкие к Белоусову, отправлены в далекую ссылку.
Отзвуки Нежинского «дела о вольнодумстве» – этого первого социального урока, полученного Гоголем, – художественно трансформировались в творчестве великого писателя. Образ доброго наставника, советчика и друга, навеянный, несомненно, воспоминаниями о Белоусове, отмечает С. Машинский, появляется во многих произведениях Гоголя, в том числе в «Портрете» (профессор молодого художника Чарткова), в «Мертвых душах» (воспитатель Тентетникова Александр Петрович, «человек необыкновенный», «отлично знавший «неуку жизни» и стремившийся из каждого своего ученика воспитать «гражданина земли своей»). Возможно, мысль о нерушимом товариществе как одной из радостей жизни и о фискальстве как о тягчайшем преступлении, мысль, красной нитью проходящая через творчество великого писателя, навеяна далекими воспоминаниями юности. Борьба с «вольнодумством», ставшая первой заповедью государственной политики Николая I, была зло высмеяна в «Ревизоре», «Шинели» и других произведениях Гоголя.
— Ценно, что в своем исследовании С. Машинский отнюдь не присоединяет механически биографию писателя к его творчеству. Автор стремится найти отзвуки «дела о вольнодумстве» в творчестве Гоголя для того, чтобы понять, как формировался писатель, как даже самые ранние жизненные впечатления потом долго сопровождали великого художника, если в этих впечатлениях «было зерно общественной значимости и политического интереса».
Отметим некоторые частные недочеты работы С. Машинского. Так, например, говоря о «передовых русских людях, чьи души реакции удалось согнуть, сердца охладить, а жизни искалечить» (стр. 206), автор в качестве примера приводит судьбы трех талантливых русских публицистов – Н. Полевого, Н. Надеждина и П. Чаадаева. Но хотя все они и явились – каждый по своему – жертвами николаевского террора, душу Чаадаева царизму так и не удалось в отличие от Полевого – «согнуть», а что касается Надеждина, то жизнь его не оказалась «искалеченной».
Ссылаясь на важное наблюдение Гоголя о противоположности живой мысли тогдашним общественным порядкам, автор приводит цитату из статьи писателя «О преподавании всеобщей истории», относящуюся к известному историку А. Шлёцеру: «Будучи одним из первых, тревожимых мыслью о величии и истинной цели всеобщей истории, он долженствовал быть непременно гением оппозиционным» (стр. 267). Мысль Гоголя, в своем основании глубокая, не может быть признана верной в ее применении именно к Шлёцеру, который, будучи крупным историком, не был все же «гением оппозиционным». С. Машинскому следовало бы, на наш взгляд, сделать эту существенную оговорку.
Далее, уход Гоголя с поста адъюнкт-профессора Петербургского университета нельзя объяснять только травлей его со стороны реакционной профессуры. Надо было отметить, что Гоголь, как оказалось, был недостаточно подготовлен к научно-педагогической деятельности.
Досадно также, что, сообщив читателю о том, что в рукописной копии знаменитой пушкинской оды «Вольность», отнятой в 1826 году у ученика Нежинской гимназии Б. Гребенки, имеются разночтения с каноническим текстом оды и с известными его вариантами, автор не счел нужным ни привести текст копии, ни даже указать в сноске точное местонахождение найденного им документа.
Интересная книга С. Машинского, посвященная важной странице в биографии великого русского писателя, убедительно показывает, какими нерасторжимыми узами всегда были связаны между собой литература и жизнь.