Галантность и любовно-брачный сюжет в «Мемуарах» Мадемуазель де Монпансье

«Мемуары» герцогини де Монпансье (1627-1693) представляют собой один из ярчайших образцов французской мемуарной прозы XVII века. Ее биография и литературное наследие находятся в фокусе внимания современных западных специалистов по мемуарам этой эпохи и Франции Старого порядка в целом, но пока еще не являются предметом детального изучения в отечественном литературоведении. Предлагаемый аспект исследования позволяет проследить взаимосвязь жизнеописания мемуаристки с поведенческими и культурными практиками французского королевского двора.

Особой приметой судьбы герцогини, носившей согласно своему высокому происхождению титул Мадемуазель, стало ее положение незамужней кузины Людовика XIV. Не удивительно, что тема любви и брака является одной из центральных в ее мемуарах. Любовно-брачные отношения при французском дворе XVII века во многом определяла галантная модель. Как справедливо пишет А. Вьяла, «невозможно понять культурную историю этого времени без галантности» (здесь и далее перевод мой. — С. П.) [Viala: 256]. В современных исследованиях галантность рассматривается как «категория социокультурной практики и поэтики в литературе (преимущественно, французской) второй половины XVII-XVIII вв.» [Пахсарьян: 316]. Она наложила отпечаток на литературу и искусство, а также модели поведения, «иначе говоря, культуру в более полном смысле, то, что объединяет манеру думать, чувствовать и выражать» [Viala: 12].

Для понимания сущности феномена галантности во Франции эпохи Людовика XIV важное значение имеет этимология слова. Еще с эпохи Средневековья слово «галантный» употреблялось во французском языке в нескольких основных значениях. Во-первых, им определяли веселого, энергичного, обладающего живым умом и физическими достоинствами человека; во-вторых — хорошего компаньона, умеющего любить жизнь; в-третьих — повесу и соблазнителя¹. Изначальные оттенки значения слова были связаны с совокупностью качеств человека и его существованием в социальном пространстве, а также намечали два противоположных вектора оценки самого явления — позитивный и негативный. В XVII веке этот феномен дал в поведенческих практиках и литературно-художественном наследии эпохи две основные формы, названные А. Вьяла «прекрасной» и «непристойной» галантностью [Viala: 204]. Первая стала квинтэссенцией лучшего, что есть в человеке: высокого представления о чести, благородного сердца, блестящего ума, добродетели, социабельности, любви к искусству, безупречных манер, подлинной гармонии внешнего и внутреннего. Такая «галантность старалась создать пары, основанные на созревшем чувстве, когда любят того или ту, в ком обнаруживают прекрасное сердце и ум, и любят прекрасной любовью» [Viala: 159]. Во французской литературе XVII века образ «прекрасной галантности» воплотился в поэзии Вуатюра, романах Оноре д’Юрфе, Мадлены де Скюдери и др.² Предложенная в художественных произведениях идеальная модель галантной любви, несомненно, отражалась в поведении придворных, однако далеко не всегда в равной мере влияла на внешние проявления чувств и их внутреннее наполнение.

На практике «прекрасная галантность» нередко уступала место «непристойной», превращая высокие отношения в банальное соблазнение. Кавалеры и дамы использовали галантные манеры как своего рода игровой код, служивший прелюдией к физической близости, лишенной подлинного духовного единения, столь важного для идеала «прекрасной галантности». Такое поведение, будучи отражением характерной для эпохи дилеммы между «быть» и «казаться», делало границу между двумя видами галантности довольно зыбкой. Галантное ухаживание могло предварять предложение о вступлении в брак, а могло и служить началом свободных любовных отношений, по сути адюльтера. Важно отметить, что в придворном обществе брак соотносился с представлением о долге, а любовь — с принципом удовольствия. Для каждого — начиная с короля — брак не исключал, а даже скорее предполагал наличие любовных связей. Как пишет Г. Шоссинан-Ногаре, французский король «возвышал свою возлюбленную, помещая ее рядом с собой, и на одну ступень с династической королевой ставил королеву любви и красоты. Таким образом, у него оказывалось две женщины: одна по необходимости, другая — для удовольствий. Одна для соблюдения закона, другая — для души» [Шоссинан-Ногаре: 13]. Этот факт как бы легитимировал аналогичную модель поведения на всех уровнях придворного общества. Подданные короля вступали в брак исходя из разумных побуждений и заводили любовные связи, сообразуясь с велениями души и тела. Распространенный при дворе тип отношений формально разводил жизнь частную и публичную, но в действительности негласные любовные истории, в том числе и нелегитимные браки, не носили скрытого характера³, и оба союза — законный и не являвшийся таковым — предполагали владение галантными манерами.

В мемуарах Мадемуазель встречается около шестидесяти словоупотреблений с корнем «gal». Чаще всего она использует существительное «галантность» (la galanterie), подразумевая ухаживание кавалера за дамой, с которой он состоит в любовных отношениях, например, когда речь идет о Людовике XIII и мадам д’Отфор, Гастоне Орлеанском и мадемуазель де Сожон, герцоге де Гизе и мадемуазель де Пон и т. д. Процессуальный характер этого понятия и его связь с поведением человека в обществе подчеркивает форма «faire galanterie», благодаря сочетанию с глаголом в значении «делать, совершать, заниматься». Мадемуазель использует еще одно существительное с тем же корнем — le galant, то есть «ухажер», «любовник». В XVII веке оно имело разные смысловые оттенки: от влюбленного мужчины, который «целиком отдается служению» своей избраннице и может «добиваться ее руки», до «ловкого, опасного» человека, завязывающего с женщинами «недозволенные отношения» [Furetifre]. В «Универсальном словаре» А. Фюретьера за 1690 год прямо указано на «дурную сторону» последнего значения. Мадемуазель обозначает этим словом кавалера, оказывающего даме знаки внимания. Поскольку природа этих отношений не проясняется, речь, по всей видимости, может идти как о взаимной симпатии, так и о любовной истории. За единственным исключением мемуаристка употребляет это существительное с притяжательными местоимениями «их», «ее», «ваш», а также в глагольной конструкции «faire le galant de».

Свое отношение к галантности, понимаемой как любовная связь, не освященная браком, Мадемуазель определяет четко. «Мой нрав, — пишет она, — <…> прямо противоположен такому роду занятий» [Montpensier: I, 63]. Хотя мемуаристка, как правило, констатирует наличие галантных отношений между придворными нейтральным тоном, в некоторых случаях вводится оценочный элемент. Примером весьма сомнительной галантности предстает поведение герцога де Бофора по отношению к мадемуазель де Лонгвиль, руки которой он собирался просить. Устроив для нее скрипичный концерт под окнами дворца, он расположил оркестр на цветочной клумбе. Мадемуазель описывает свою реакцию на происходящее в следующих словах:

…я подумала, и с достаточным для того основанием, что <…> эта серенада в равной мере предназначалась мадемуазель де Шеврез, как и мадемуазель де Лонгвиль, так как особняк де Шеврез выходил на этот цветник; по этому можно судить о привязанности кавалера. Что до меня, то я никогда не видела в нем (Бофоре. — С. П.) склонности к женитьбе и очень сомневалась в том, что все эти галантные ухаживания будут иметь продолжение [Montpensier: I, 114].

Оценка любовных похождений (aventures) выражается через иронию, что видно как в приведенном выше примере, так и в случае с известной своим «весьма галантным нравом» [Montpensier: I, 147] Анной де Гонзаго и господином де Гизом. Описание вызывающе неприличного поведения принцессы и не менее легкомысленной любвеобильности ее кавалера может служить примером «непристойной галантности»:

Когда он уехал из Франции, она уехала тоже и некоторое время спустя, переодевшись мужчиной, поехала прямо в Безансон, чтобы перебраться оттуда во Фландрию. Она велела называть себя госпожа де Гиз; в письмах к нему или на словах говорила: г-н мой супруг <…> Пока она была в Безансоне, а он в Брюсселе, он влюбился в госпожу графиню де Боссю и женился на ней. Она вернулась в Париж, снова взяла свое имя госпожи принцессы Анны, словно ничего и не было. Вскоре она тайно и без согласия двора вышла замуж за принца Эдуарда… [Montpensier: I, 147]

Ирония также звучит в рассказе мемуаристки при перечислении любовных приключений госпожи де Шатийон, весьма показательно характеризующих нравы французского двора:

Кто захотел бы сосчитать все похождения, которые были в ее прошлом, никогда бы не закончил, это был бы роман с несколькими разными героями. Говорили, что г-н принц (Конде. — С. П.) всегда был в нее влюблен, так же как король Англии, а с ними английский милорд Дигби и аббат Фуке. Говорили, что она с удовольствием заставляла ревновать принца к королю Англии, а двое других были полезны ей в этих делах и придавали уверенности [Montpensier: I, 390].

Однако дальнейшие рассуждения Мадемуазель показывают, что ирония не перекрывает ее восхищения госпожой де Шатийон, которую на этом этапе написания воспоминаний она воспринимает как отважную участницу Фронды.

Для мемуаристки оценка любовного чувства и связанных с ним галантных историй в конечном итоге предопределяется его носителями. «Она относится с живым восхищением к великим страстям, тем, что выходят за рамки обычного и проживаются славными героями» [Garapon 1989: 71]. Отсюда симпатия к госпоже де Шатийон, принцу Конде и даже госпоже де Ножан, крайняя степень горя которой после гибели супруга поражает Мадемуазель: «Я никогда не встречала женщину, так любившую своего мужа. Я могу назвать только госпожу де Монморанси, которую можно было бы с нею сравнить» [Montpensier: II, 355]. Отношения между супругами де Ножан кажутся мемуаристке образцом настоящего, высокого чувства, но как только она понимает, что ошибалась в своих суждениях, их брак предстает очередным примером двуличной морали двора: «…я обнаружила, что она была самой большой комедианткой в мире, что ее муж и она настолько не ладили друг с другом, что были на грани развода в тот момент, когда он умер, что он был все время в кого-нибудь влюблен, проел ее состояние и сильно ее презирал…» [Montpensier: II, 380] В целом Мадемуазель хорошо понимала двойственную природу галантности, царившей в среде французских придворных, и отвергала ее «непристойную» форму.

Если семантика существительных с корнем «gal» отсылает к любовно-брачному поведенческому коду и соответствующей теме мемуаров, то другие части речи отражают новые грани галантности как специфической приметы французской придворной жизни. Особого внимания заслуживает прилагательное «галантный» (galant), раньше других слов с тем же корнем закрепившееся в языке эпохи и получившее широкое распространение. В XVII веке оно чаще всего употреблялось в словосочетании «галантный человек» (galant homme). Согласно «Словарю Французской академии» (1694), это человек чести, «порядочный, культурный, общительный, умеющий быть хорошим компаньоном, вести приятную беседу» (цит. по: [Viala: 32]). А. Фюретьер развивает и дополняет эти значения: «человек, которому присуща атмосфера двора, приятные манеры, кто старается нравиться, особенно прекрасному полу. В этом смысле говорят, что это галантный ум, который придает галантную манеру всему, о чем говорит; что это тот, кто сочиняет любовные записки и галантные стихи» [Furetifre]. Очевидно, что значение прилагательного «галантный» не исчерпывалось способностью человека изысканно общаться с дамами, а охватывало целый набор качеств, отражавших ценностные приоритеты середины XVII века, когда к традиционным для французской знати представлениям о чести и долге добавились новые поведенческие навыки, не связанные с военной службой. Они включали в себя все то, что было призвано облагородить жизнь, сделать ее более занимательной, легкой, приятной, а именно: безупречный внешний вид, остроумие, умение красиво говорить и писать, изящно танцевать и разгадывать шарады, элегантно ухаживать за дамами и т. д. Слово «галантный» соответствовало новой придворной атмосфере, потому что его этимология была связана со способностью человека чувствовать себя хорошо и создавать хорошее настроение. Как показывают приведенные выше словарные примеры, это значение отразилось в словоупотреблениях XVII века. Они зафиксировали еще один важный момент: новые ценностные и поведенческое навыки формировались прежде всего при дворе, поэтому «галантный человек» — это своего рода совершенный придворный, воплощавший в себе особую атмосферу «je ne sais quoi» («я не знаю что»), царившую в галантную эпоху⁴.

Мадемуазель вносит в словосочетание «галантный человек» описанные выше смыслы. Обратим внимание, что прилагательное она располагает как перед существительным (galant homme), так и после него (homme galant). В первом случае мемуаристка использует его в положительном смысле: либо наряду с эпитетом «honngte» («достойный», «порядочный», «благовоспитанный»), либо при указании на военное мастерство [Furetifre]. Когда же прилагательное следует за существительным, оно определяет поведение человека в любовных отношениях и окрашивается негативно. Особенно интересно словоупотребление «fort dangereux galant» («весьма опасно галантный»), имеющее негативно-ироническую коннотацию и перекликающееся по смыслу с выражением «d’humeur fort galante» («весьма галантного нрава»). Мемуары подтверждают, что в XVII веке «галантный человек — это человек совершенно учтивый, а человек галантный может быть совершенным распутником. Таким образом, сосуществуют два противоположных, противоречивых образа галантности» [Viala: 37]. В других сочетаниях эпитет «галантный» мемуаристка употребляет в расширительном значении и применяет его к различным атрибутам придворной жизни. Она пишет о «галантном подарке», «галантной вещи», «галантной манере письма», «галантных сочинениях», «галантной атмосфере» и др. Эти словоупотребления в зависимости от смысла выступают синонимичными эпитетам «прелестный», «милый», «изящный», «любезный», «обходительный».

1. О значениях слова «галантный» с опорой на французские источники XIV-XVII веков см. подробнее: [Viala: 19-38].[↩]
2. Отражение галантного дискурса в литературе XVII века детально проанализировано в монографии Дельфины Дени. См.: [Denis].[↩]
3. О ситуации при дворе с негласными лишь по видимости отношениями между полами точно пишет Жан де Лабрюйер: «Тайных любовных связей почти не существует: имена многих женщин так же прочно связаны с именами их любовников, как и с именами их мужей» [Лабрюйер: 152]. [↩]
4. А. Вьяла указывает, что к этой формуле в связи с галантным образом жизни отсылает один из первых членов Французской академии Клод Фавр де Вожла в своем трактате «Заметки о французском языке» (1647). См.: [Viala: 33].[↩]