Феномен Паскаля Киньяра

Недоверие к теориям и идеологиям определило пеструю мозаику литературного процесса во Франции 1980-1990-х годов. Исчезают школы, направления, манифесты. Общей тенденцией в литературном процессе становится возвращение к традиции — к рассказыванию историй, но уже с учетом новых подходов к реальности, психологии, языку, сформированных идеями Ж. Лакана, М. Фуко, Р. Барта, Ж. Деррида.

Новые повествовательные стратегии порождены сменой эстетической и мировоззренческой парадигм. Утверждается примат художественного познания; на первый план выдвигается поэтическое мышление, являющееся реконструкцией романтической традиции с ее модификациями в философии жизни (Киркегор, Ницше, Шпенглер) и в экзистенциализме (Хайдеггер, Гуссерль, Мерло-Понти, Сартр, Камю). Феномен поэтического мышления подразумевает смешение жанров, сращение художественного творчества с теоретической рефлексией. Творчество Киньяра, пронизанное лакановской идеей произвольности знака, иллюзорности знания и памяти, вписывается в общее русло основных тенденций эпохи. Слово, считает писатель, отражает лишь реальность общепринятых понятий: «смысл — это не то, что он означает»¹. Делез определил творческие принципы Киньяра как «детерриториализацию литературы», то есть отсутствие единого центра и объекта².

Первое произведение Паскаля Киньяра — эссе «Захер Мазох» (1969), написанное еще в студенческие годы, привлекло внимание главного редактора самого престижного издательства «Галлимар» писателя Луи-Рене де Форе (Louis-Renе des Forgts). Киньяр был приглашен в издательство на должность ассистента редактора (1969-1977), затем он стал членом редколлегии (1977-1994), а с 1990 по 1994 год — главным редактором.

Издательскую деятельность Киньяр совмещал с литературным творчеством. В 80-90-е годы он публикует «Маленькие трактаты» («Petits Traitеs»), представляющие образец синкретического жанра; романы — «Записки на табличках Апронении Авиции» («Les Tablettes de buis d’Apronenia Avitia», 1984), «Альбуций» («Albucius», 1990), «Карюс» («Carus», 1979). В этих произведениях писатель воспроизводит диалог различных культурных эпох — античного Рима, древнего Китая и Японии, Франции ХVII-ХVIII веков и современности. Киньяр возрождает фигуры полузабытых писателей, общественных деятелей древнего Рима. Он создает из фрагментов истории ее новое прочтение, не совпадающее с общепризнанными фактами.

Слава и известность пришли к Киньяру с публикацией трех романов, имевших широкий успех: «Салон Вюртемберга» («Le Salon de Wurtemberg», 1986), «Лестницы Шамбора» («Les Escaliers de Chambord», 1989), «Все утра мира» («Tous les matins du monde», 1991). По сценарию романа «Все утра мира» был снят фильм режиссером А. Корно в 1991 году. Фильм принес международную славу и огромную популярность роману Киньяра, переведенному на английский язык.

В 80-90-х годах писатель ведет активную культурную деятельность. Он организует при поддержке Ф. Миттерана ежегодный Фестиваль оперы и Театра барокко в Версале. Блестящий музыкант, тонкий знаток музыки, Киньяр заново открыл для французской общественности красоту произведений полузабытых композиторов ХVII века — Куперена, Люлли, Шарпантье. Но в 1994 году он подает в отставку и всецело посвящает себя художественному творчеству. Киньяр становится добровольным затворником в своем загородном доме, повторив судьбу своего героя, музыканта ХVII века Сент-Коломба.

В одном из интервью он признался: «Писателю-отшельнику дороже всего уединение»³. За этот период им было создано более 20 произведений. Многогранность творческих интересов, охватывающих различные сферы знаний — литература и живопись Франции, музыка, философия, языкознание, греческая мифология, история и культура древнего Рима, этрусские могильные надписи, средневековая поэзия Японии, философия древнего Китая, — придает уникальность творчеству писателя, не поддающемуся привычной классификации. В 2002 году Киньяр был удостоен Гонкуровской премии за «Блуждающие тени» — первый том многотомного сборника эссе «Последнее королевство» («Derniеr royaume»).

Российский читатель знаком с произведениями Киньяра благодаря блестящим переводам И. Волевич: «Секс и страх» (2004); «Все утра мира» (2004); «Лестницы Шамбора» (2004); «Салон Вюртемберга» (2008); «Вилла Амалия» (2007); «Терраса в Риме» (2005); «Альбуций» (2005); «Американская оккупация» (2010).

И. Волевич, присутствовавшая в июле 2004 года в Нормандии, в Международном культурном центре Сhризи-Лаваль, на семинаре, посвященном творчеству Киньяра, приводит названия лишь некоторых сообщений, раскрывающих уникальную разносторонность и блестящую эрудицию писателя: «Философия Киньяра»; «Лабрюйер по Киньяру»; «Генезис писательства»; «Латынь Киньяра»; «Киньяр и японский язык»⁴.

Эта разносторонность привлекает к Киньяру интерес не только широкой читательской аудитории. Петербургский композитор и музыкант-мультиинструменталист Юрий Касьяник начал 1 сентября 2009 года большой проект «Quignard»: спонтанное чтение текстов из романов П. Киньяра (в переводе И. Волевич) — с одновременным спонтанным сочинением музыки.

В эссе «Тайная жизнь» (1998) Киньяр определил свое литературное кредо:

Я пытаюсь написать книгу, где могу грезить, читая. Я беспредельно восхищен тем, что пытались сделать Монтень, Руссо, Стендаль, Батай. Они смешивали воедино мысль, жизнь, фантазию, знание — так, словно речь шла о едином теле. И пять пальцев руки нащупывали нечто⁵.

Творчество писатель называет «блужданием», «странствием» без фиксированной формы и жесткой регламентации. «Нам необходимо прекратить рационализировать, защищать то или другое, нам нужно «озарение», которое бы осветило все «непристойности» и «мерзости» (sordidis-simes) этого мира. Нам нужно депрограммировать литературу»⁶.

В отличие от романтической идеи эволюции — разнообразия в становлении, — Киньяр утверждает идею цикличности истории, в которой нет ни смысла, ни конечной цели. Сближая отдаленные эпохи и современную цивилизацию, писатель создает утопическую концепцию «былых времен» (jadis), не имеющих ни начала, ни конца, так как границы прошлого постоянно изменяются в результате научных открытий⁷. «Это изначальное прошлое не может стать объектом познания, которое отольет его в четкий образ и в точный свод правил. Оно неожиданно возникает из внутриутробной зоны, из досознательного, доязыкового периода»⁸. Отдаленные эпохи и цивилизации сближаются и воспринимаются в одной бездонной временной плоскости, которая, считает Киньяр, направляет мысль к наиболее отдаленному прошлому как первоисточнику цивилизации. «У времени лишь одно направление, которое возникает из прошлого»⁹.

Опираясь на открытия физиков, писатель разрушает историческую концепцию времени в трех измерениях — настоящее, прошлое, будущее: «В физике время не имеет направления, а ограничено лишь двумя пределами — началом и концом»¹⁰. Уничтожая календарное время, Киньяр называет историю «убогой конструкцией с временными ориентирами для успокоения людей»¹¹. Уничтожая историческое время, Киньяр в «Умозрительной риторике» (1986) помещает в одно художественное пространство Гете и Николая Кузанского, Сергия Радонежского и Мариуса Корнелиуса Фронто (римского писателя I века до н.э.), Литтре (французского лексикографа ХIХ века и автора знаменитого словаря) и Лао-Цзы, Тацита и Расина, Фрейда и Лукреция.

Коллаж цитат, комментарий, интерполяция — Расин цитирует Софокла, Аристотеля; Борхес цитирует комментарий Н. Буало о творчестве Вергилия и Н. Кузанского «с собственными заметками на полях» — воспроизводят диалог различных культурных эпох, из которого складывается мозаика единого всеобщего текста.

Время в произведениях Киньяра «не имеет никаких ориентиров: оно дискретно, оно разорвано на куски. В истории нет хронологии»¹². Из «былых времен», из «небытия» П. Киньяр в своем произведении «Альбуций» (1990) возрождает фигуру полузабытого римского писателя, жившего на рубеже старой и новой эры. «Гай Альбуций Сил существовал. Существовали и его декламации. Я только придумал гнездо, куда поселил его, где он обрел приют и чуточку живого тепла, чуточку обыкновенной жизни, состоящей из приступов подагры, из листков салата, из печали, и бесплотный призрак, быть может, выиграл при этом, обретя хоть какие-то краски»¹³.

Обыгрывая цитаты из античных авторов — Сенеки Старшего, Полиона, Цестия и др., — Киньяр заново сочиняет жизнь римского декламатора Альбуция, «несправедливо забытого» Смутьяна, «Пертурбатора» латинского языка. Писатель наделяет героя собственным типом сознания, вкладывая в уста Альбуция свои мысли и рассуждения. Границы между авторским дискурсом и фикциональными высказываниями Альбуция стираются. Альбуций — не только alter ego писателя, но и эмблематическая фигура, воплощающая размышления Киньяра о риторике, о происхождении романа, «открытого всем «sordidissima», иначе говоря, самым непристойным словам, самым вульгарным вещам и самым низменным темам»¹⁴. Путешествие к истокам романа, родившегося из «непристойностей», повторяется в «Сексе и страхе», киньяровском комментарии «Сатирикона» Петрония: «Первый большой роман — satura, написанный Петронием во времена Империи, представлял собой попурри из непристойных историй»¹⁵.

Динамика сопоставлений и аналогий рождает концепцию романа, созвучную лакановской идее искусства как пульсации языка бессознательного. Метафора романа как «зеркала, в котором отражается все, что копится в голове человека, все, что связано с человеческим существованием»¹⁶, перекликается с психоаналитической теорией Лакана о зеркально-символической природе искусства¹⁷. Идея пульсации бессознательных желаний обыгрывается Киньяром как тесное переплетение инстинкта жизни (Эрос) и инстинкта смерти (Танатос): «Секс тесно связан со страхом»¹⁸. Рефлексия Альбуция — Киньяра о природе творчества как вытеснения, изживания экзистенциальных страхов, фантазмов подсознательного вписывается в современный социокультурный контекст. «Я испытываю горечь оттого, что возбуждаю столько сомнений в намерениях, коими руководствуюсь, и столько беспокойства из-за декламаций, которые слагаю.

1. Viart D. Le moindre mot. P. Quignard et l’еthique de la minutie // Revue des sciences humaines. № 260. 2000. P. 63.[↩]
2. Blanckeman B. Les Rеcits indеcidables. J. Echenoz, H. Guibert, P. Quignard. P.: Presses Universitaires du Septentrion, 2000.[↩]
3. Blanckeman B. Op. cit. P. 15.[↩]
4. Волевич И. От переводчика // Киньяр П. Секс и страх. СПб.: Азбука-Классика, 2005. С. 887.[↩]
5. Quignard P. Vie secrfte. P.: Gallimard, 1998. P. 35.[↩]
6. La revue des resources. 2003. aost. P. 11.[↩]
7. Viart D. Op. cit. P. 65.[↩]
8. Lapeyre-Desmaison Ch. Mеmoires de l’origine: un essai sur P. Quignard. P.: Flohic, 2001. P. 28.[↩]
9. Ibidem. P. 35.[↩]
10. Argand C. L’Entretien: Pascal Quignard // Lire. 1998. Fevrier. P. 87.[↩]
11. Argand C. L’Entretien: Pascal Quignard. P. 90.[↩]
12. Samoyault T. La montre cassеe. P.: Verdier, 2004. P. 51.[↩]
13. Киньяр П. Альбуций. СПб.: Азбука-Классика, 2005. С. 5-6.[↩]
14. Киньяр П. Альбуций. С. 36.[↩]
15. Киньяр П. Секс и страх. С. 649.[↩]
16. Киньяр П. Альбуций. С. 38.[↩]
17. Лакан Ж. Функция и поле речи языка в психоанализе. М.: Гнозис, 1995. С. 150.[↩]
18. Киньяр П. Секс и страх. С. 652.[↩]