Этих дней не смолкнет слава…

Тридцать лет назад красный победный стяг был водружен на гитлеровском рейхстаге. Сокрушительным разгромом фашизма закончилась величайшая в истории война. Величайшая не только по числу вовлеченных в нее народов, армий и вооружений – величайшая по своему социально – политическому значению. «В этой войне, – говорится в постановлении ЦК КПСС «О 30-летии Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 годов», – решалась судьба первого в мире социалистического государства, будущее мировой цивилизации, прогресса и демократии.

Советский народ и его доблестные Вооруженные Силы под руководством Коммунистической партии нанесли сокрушительное поражение гитлеровской Германии и ее сателлитам, отстояли свободу и независимость социалистического Отечества, осуществили великую освободительную миссию, с честью выполнили свой интернациональный долг».

Более тысячи советских писателей оружием и пером приняли участие в Великой Отечественной войне. Свыше четырехсот погибли на фронтах войны. Память о погибших писателях свято хранится в сердцах их товарищей, чтится она всеми нами, ведь их подвиг – это частица всенародного подвига.

«Вопросы литературы» неоднократно на своих страницах писали о литературе, посвященной минувшей войне. Писательская анкета к двадцатой годовщине Победы подвела некоторые итоги развития нашей военно-патриотической литературы. Сегодня, когда прошло еще десять лет, эта тема остается по-прежнему важной и священной – в ней сконцентрирован огромный социальный и нравственный опыт советского народа, ей обязана наша многонациональная литература самыми волнующими страницами. Редакция снова обратилась к ряду писателей с просьбой ответить на вопросы, касающиеся их собственного творческого опыта и развития литературы о Великой Отечественной войне (некоторые писатели принимали участие и в предыдущей анкете журнала):

1.Какой день или эпизод войны Вам запомнился больше всего и почему?

2.В 1965 году, к 20-летию Победы над гитлеровской Германией, журнал провел среди писателей-фронтовиков анкету, которая, как затем неоднократно отмечала критика, давала представление о состоянии нашей «военной литературы», о наиболее существенных проблемах, стоящих перед художниками, посвятившими свое творчество этой теме. Какие процессы и явления последующих десяти лет были, по Вашему мнению, в этой области литературы наиболее примечательными?

3.Почему, с Вашей точки зрения, хотя со дня Победы прошло тридцать лет и в пору зрелости вошло поколение людей, вообще не видевших войны, тема эта по-прежнему широко разрабатывается литературой и вызывает неослабевающий интерес читателей? Какие ее аспекты кажутся Вам сейчас наиболее важными и актуальными?

4.Будете ли Вы продолжать работать над этой темой?

Тридцать лет прошло после окончания войны, но время не изгладило ее события из памяти воевавших писателей. Тот или иной эпизод из фронтовых лет в их передаче каждый раз выглядит как событие особой значимости, переживается вновь и вновь. Когда вчитываешься в эти рассказы, отчетливо понимаешь, что перед нами не частные факты, не просто «фронтовые истории», а свидетельства о героическом подвиге народа. Эти реальные эпизоды вошли в творческий опыт, неотделимы от жизни писателей, о чем каждый из них мог бы сказать словами М. Дудина – одного из участников сегодняшней анкеты: «Война… вся моя жизнь и, естественно, мое писательство…»

Ответы, публикуемые в этом номере, говорят о том, что для советских писателей Великая Отечественная война остается самой животрепещущей темой. «Моя совесть – совесть солдата, – пишет Я. Ухсай, и его слова бесспорно выражают кредо писателя, пишущего о войне, – она не может молчать перед памятью о товарищах, о них я обязан рассказать и своим внукам, и всему молодому поколению своего народа».

Тема войны широко разрабатывается литературой, читатель в лучших книгах о войне находит ответы на вопросы, связанные с важнейшими страницами нашей истории. Таких произведений появляется все больше и больше. Как отмечал в своей речи перед избирателями Бауманского района г. Москвы 14 июня 1974 года товарищ Л. И. Брежнев, «за последние годы во многих произведениях советской литературы, в кино и театре был глубоко, правдиво, волнующе показан бессмертный подвиг советского народа в Великой Отечественной войне. Партия высоко ценит такие произведения. Для новых и новых поколений советских людей героизм народа, спасшего мировую цивилизацию, всегда будет патриотическим примером, примером мужества и благородства».

Чем же характерно прошедшее десятилетие в развитии литературы, посвященной Отечественной войне?

Она стала значительней по охвату материала («…На большой карте войны все меньше остается «белых пятен», – пишет И. Мележ), обозначилась тенденция к синтезу, как иногда выражаются – к панорамности в изображении событий войны. Е. Винокуров так определяет основные черты «военной литературы»: «углубление реализма, постижение внутренних закономерностей, скрытых пружин и причин… От эмпиризма к осмыслению». Героика трудной борьбы находится в центре внимания литературы.

Великая Отечественная война – тема большого философского и социального звучания, глубоко осмыслить которую можно только с позиций современности, – об этом говорят многие из участников анкеты. Цель художников слова – аккумулировать богатейший общественный опыт в понимании истории Отечественной войны, раскрыть то главное и определяющее, что привело советский народ к Победе.

Писатели, исходя из собственного творческого опыта, спорят по некоторым проблемам литературы о войне. Одни настаивают на приоритете «эпического начала» (И. Стаднюк), другие – на углубленном психологизме (И. Чигринов). Некоторые писатели (А. Адамович) считают, что документальность с наибольшей силой помогает раскрыть самые драматические страницы истории Отечественной войны… Думается, что каждая из этих художественных тенденций имеет право на существование, плодотворность же творческих поисков определяется созданием в их итоге произведений, по-настоящему правдивых, написанных с партийных позиций. В ответах А. Чаковского содержится справедливая мысль, связанная с условиями, при которых может быть создано такое произведение на темы войны: художественность должна в нем сочетаться с подлинным историзмом, знание же и понимание истории Великой Отечественной войны предопределяют те «документы партии, в которых наряду с глубокой, диалектической оценкой тех или иных этапов нашего общественного развития шла речь и о минувшей войне».

Несмотря на многообразие художественных тенденций в «военной литературе» наших дней (еще одна из них – мемуаристика, о которой говорят многие писатели), «главная книга» о войне все же – впереди, произведение «такой образной выразительности, такой емкости содержания и изобразительного совершенства, которое называют эпическим» (Г. Березко). Плодотворнейший опыт для создания такого произведения, считают писатели, содержится в русской классической литературе (Толстой), в лучших творениях социалистического реализма (например, в «Тихом Доне» Шолохова).

В советской литературе, разрабатывающей военную тему, существуют и другие, ещё не решенные проблемы. Они затронуты писателями в их выступлениях. Эти проблемы исследуются нашей критикой и литературоведением, о чем свидетельствует ряд интересных работ, появившихся в последние годы. И все жекритикой здесь не сказано еще последнее слово – книги писателей, пишущих о войне, ждут углубленного анализа, точно выверенных – с позиций историзма и партийности – оценок, определения их места в общем литературном процессе.

Красной нитью в писательских выступлениях проходит мысль, что наша литература о войне – активный воспитатель будущих поколений, она была и остается школой мужества и советского патриотизма, идейным и нравственным образцом.

Один из участников анкеты, писатель Гафез, пишет: «Советский народ избавил мир от чумы фашизма, тем самым он снова доказал прочность нашего строя, незыблемость завоеваний Октября. Вот этот-то фактор и побуждает писателей вновь и вновь возвращаться к неисчерпаемым картинам минувшей войны.

Книги о Великой Отечественной войне учат подрастающее поколение любить Родину, служить своему народу, учат строить светлое будущее…» Очевидно, что с этой точки отсчета писатель, обращающийся к темам современности, может успешно воспеть трудовой подвиг советского человека, его борьбу за сохранение мира на земле. Советская программа мира, выдвинутая партией, – залог наших новых социальных и нравственных побед.

Алесь АДАМОВИЧ

1.Три дня: начало войны. Уход в лес, в партизаны. И день, когда объявили: победа, война окончилась!

А вообще война помнится как огромный отрезок жизни, такой же бесконечный, как детство. Возможно, потому, что у моего поколения детство и война вошли, вогнаны одно в другое. Но причина еще и в интенсивности нашей военной памяти вообще. Одинаково сильно помнится бесконечное число дней, событий, эпизодов, часов, секунд… Нажал – и вспыхнуло: начало! уход! конец! В другом месте нажал бы и показалось бы, что больше всего врезалось в память то, другое.

Но одну и ту же войну можно пережить – психологически, эмоционально активно – дважды.

Так у меня получилось.

Первый раз даже менее остро, чем четверть века спустя.

Тогда, в годы войны, было мне 14 -17 лет, и что ни говори, а все окрашивалось определенным юношеским легкомыслием – по отношению к своим (да и чужим порой) бедам. Это тоже правда психологии, возраста, времени, и я, как мог, старался ее передать в первых своих романах.

Второй раз (и по-новому остро, близко) я пережил войну, когда слушал и записывал (в 1968 году – для документального кинофильма и «Хатынской повести»; в 1970 – 1974 годах вместе с Я. Брылем и В. Колесником – для книги «Я из огненной деревни») рассказы, воспоминания чудом уцелевших людей из белорусских Хатыней.

Это не прозвучит преувеличением – что можно второй раз и еще острее, «ближе» пережить войну – для любого, кто послушал бы этих женщин, да не раз, а день за днем слышал бы: «Сынок, зачем же ты ботики резиновые надел, твои же ножки долго будут гореть – в резине…», «А меньшенькая, четыре годика было, сказала: – Дяди, не берите меня с бабулей, я вам спою ту песенку, которая «Посею гурочки…».

Она спела им, стоячи на подоконнике, а они ее забрали и застрелили…»

2.Самое бросающееся в глаза в «военной литературе» последнего десятилетия – конечно же, попытки соединить «панорамность» и «окопность» (да простится мне такое перегибание слова).

«Военная проза» снова стала искать «широту», но не хотела потерять и приобретенную за все годы глубину раскрытия индивидуальной психологии.

Были на этом пути и свои достижения, более или менее заметные, интересные.

Пишут даже о рождении нового художественного «синтеза».

Но не слишком ли умственно это у нас, у военных писателей, во что бы то ни стало дать суммированный «синтез»: «панорамность + психология», «окоп + Ставка»?

Все же публицистический он, тот наш «синтез», – без большого философского открытия заново всего того, что и читателю уже известно из многих источников и документов.

Перспективной мне видится сегодня та линия в современной «военной прозе», на которой размещаются «Сотников» В. Быкова и старые, но звучащие в новом контексте военные дневники К. Симонова. То есть движение к прозе все более философской с сохранением всего богатства чувств, эмоциональной стихии.

Документ по-прежнему решительно вторгается в «военную литературу». Но искать его, видимо, можно, следует и в живой памяти народной – она тоже способна стать документом, если дать ей прозвучать, проявиться в полную силу.

Не на этом ли направлении возможен поиск нового «синтеза»? Не в суммировании, а в помножении, возведении в степень: опыта личностного, «документа» в обычном понимании и живой памяти народной. Эмоциональное, помноженное на эмоциональное, помноженное на большую мысль…

3.Одно из объяснений, почему война по-прежнему волнует литературу и читателя, – жизненная, психологическая емкость самого «материала». Через него многое способна сказать серьезная литература: о человеке, народе, человечестве, о дне вчерашнем, обязанностях и тревогах нашего времени.

Но есть и обратное, замечается, слышишь: «Что, опять про войну, сколько можно?»

Прав Альберт Швейцер: воистину, душевное спокойствие – изобретение дьявола!

4.Буду ли продолжать? Естественно. Заставляет, понуждает сама народная память, которая после нашей многолетней коллективной работы над книгой о белорусских Хатынях овладела сознанием, чувствами надолго, может быть, навсегда.

Над Белоруссией как бы атомная война пронеслась, хотя фашизм еще пользовался «обычными средствами». Итог «атомный» – разрушено 209 городов, сожжено 9 200 деревень, убит каждый четвертый житель. События, страшный опыт всечеловеческого значения.

Записанное нами, собранное в книге «Я из огненной деревни» не отпускает. Но в то же время и закрывает путь. Если бы я все это слышал и мы записали до того, как написалась «Хатынская повесть», не смог бы я над ней работать. Все, что ни скажешь об этом, можешь, способен сказать, – ненужно и вторично перед невыносимой правдой рассказов белорусских женщин, которые видели, пережили, знают такое…

Но может быть, попытаться понять, осмыслить – в каком-то ином масштабе? Повесть-размышление, повесть-вопрос?..

Это еще возможно.

Первая мировая война – ее кровавый опыт литература выразила в очень правдивой и жестокой формуле, напрямую прозвучавшей в «Тихом Доне»: как просто умирали люди. Когда мы думаем о зверствах гитлеровцев, фашистском потемнении Европы, просится формула еще более жестокая: как просто убивали люди. Уточню, не люди – фашисты…

г. Минск

Вс. АЗАРОВ

У людей, переживших войну, хоронивших погибших друзей, остается долг перед их святой и светлой памятью.

Мне запомнился навсегда, в дни 30-летия освобождения Ленинграда от блокады, рассказ старого фронтовика Леонида Семеновича Авдюшина о его друге, связисте Андрее Миронове, погибшем в кромешные и страшные дни Синявинских боев.

Фашистские танки надвигались на наши позиции.

И молодой связист-ленинградец, чувствуя, как над его головой ворочается железное чудовище, как трещит накат, передавал из узкой и глубокой щели указания цели артиллерийской разведке.

«Я – «комета», я – «комета»!» И потом как-то спокойно, даже буднично: «На меня льется горящее масло…»

Это горел нависший над блиндажом подбитый фашистский танк. Когда позиции были возвращены, в черной дымящейся яме нашли заживо сгоревшего героя-связиста, сжимавшего обуглившуюся телефонную трубку. В нее сказал он свои последние слова:

«Я – «комета», с поста не уйду!»

Но было в этом рассказе о подвиге и другое, тоже примечательное и волнующее. Синявино, Красный Бор, Ладожское озеро, Невская Дубровка – все эти наименования стали уже давно легендой. Выросло новое поколение – родившихся после Великой Отечественной войны.

А товарищ сгоревшего молодого связиста, ветеран, больной и старый человек, из месяца в месяц, из года в год идет по полученным в «Ленсправке» адресам Мироновых, потерявших в войну близких, и ищет семью своего однополчанина. Ему называют имена отца, брата, сына, мужа, называют места боев от Северного Ледовитого океана и до огненного Севастополя, а он все ищет, ищет одну семью, один адрес.

Мне кажется, что в поиске этого фронтовика есть схожее с долгом памяти, которому продолжает оставаться верна советская военно-патриотическая литература.

Среди писем, получаемых мной, подобно многим, в дни революционных и военных годовщин, есть письма от школьников – «красных следопытов». Это общенародное движение самых юных, их стремление вырвать из забвения отгоревшие прекрасные жизни, отвечает тому объединяющему всех нас девизу, который выражен в словах: «Никто не забыт и ничто не забыто».

Пишут мне и давние мои знакомцы – «красные следопыты» школы-интерната в Стрельне. Я видел Стрельню, пригород Ленинграда, в январе 1944 года, в счастливый и горький час ее освобождения. Горький потому, что поселок был мертв.

Там увидел я, в пятнистой маскировке, цуг разбитых ленинградских трамваев, превращенных фашистами в укрытие.

Я помню, как в ожившую Стрельню пришел позднее первый восстановленный трамвай.

Дети стрельнинского интерната поражены грозной болезнью позвоночника. Они слушали меня лежа на спартанских ложах. Ребята и во время уроков лежат на них. Разговор шел о знаменитых десантах с моря пограничников, кронштадтских рабочих, студентов, высаживавшихся здесь осенью 1941-го.

Почему интересуют детей Ленинграда эти давние истории?!

Потому ли, что в их семьях еще кровоточат раны войны, блокады? Или потому, что берег, даже, кажется, острый ветровой воздух этих мест воскрешают минувшее?!

«Обещаем так же горячо любить и беречь нашу Родину, как Вы защищали ее в годы войны. Штаб красных следопытов».

Это не фраза, это духовная, нравственная позиция.

Какие явления в отечественной литературе минувших десяти лет определяют вершины создаваемого эпоса Подвига? Было создано немало примечательных книг о войне; лучшие из них, как мне кажется, те, что созданы Константином Симоновым, Юрием Бондаревым, Василем Быковым.

Происходит мощное слияние художественной и так называемой документальной прозы. Я пишу «так называемой», ибо границы между этими двумя жанрами весьма зыбки.

Недавно мы отметили 50-летие замечательной документальной поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин».

В день 60-летия Октября исполнится полвека другому гигантскому эпическому труду поэта – его Октябрьской поэме «Хорошо!».

Мне кажется, что высказанный Маяковским принцип ее создания имеет прямое отношение к предмету нашего сегодняшнего разговора: «Воспаленной губой припади и попей из реки по имени – «Факт».

Это время гудит

телеграфной струной

это

сердце

с правдой вдвоем.

Это было

с бойцами,

или страной,

или

в сердце

было

в моем.

Редакция спрашивает о том, какое событие из времен Великой Отечественной войны наиболее запечатлелось в моей памяти.

Это было 27 января 1944 года на Ораниенбаумском плацдарме, только что переставшем называться «Малой землей».

Я служил там в редакции газеты «Сокол Балтики» соединения балтийских летчиков-штурмовиков.

Жестокие бои в воздухе, штурмовики на земле, постоянная готовность к подвигу и неослабевающее чувство неминуемых утрат друзей, а быть может, и собственной жизни.

Я не летал. И поэтому невольное подспудное чувство вины пред теми, кто только что был с тобою рядом, а через минуту уходил, возможно, на верную смерть, сопровождало меня постоянно.

Расспрашивать о бое? Ведь все равно не скажет он самого главного, затаенного, чего и словами не выразишь. И все же со мной делились не только эпизодами боя, но и многим личным. Я и по сей день благодарен фронтовым друзьям за это доверие. И если я буду еще писать о войне, выполняя свой долг перед погибшими, постараюсь обязательно досказать еще не высказанное. Главное, что еще предстоит написать, заключается в раскрытии неповторимых личных качеств и черт души воюющего человека.

Так вот, мы находились в тот январский вечер на КП полка.

Летчики, молодые и опытные, по фронтовому приемнику слушали приказ о ликвидации блокады войсками Ленинградского фронта. Не все слова пробивались сквозь треск разрядов, сумятицу позывных.

Мы столько выстрадали, что глазам не хватало слез. И нам казалось, что мы слышим весь Ленинград, видим его граждан – мужчин, женщин, детей, которые больше не будут на родных улицах страшиться зловещих обвалов вражеских обстрелов.

«Я – «комета»!» – посылал свое предсмертное слово мальчик-радист из траншеи возле Синявина.

Кометами казались пылающие «ИЛы», на которых вылетали друзья окружавших меня в тот вечер отважных людей.

Кометы возвращаются. Они были с нами в ту ночь на Ораниенбаумском «пятачке», мы увидим их в озаренном салютом небе 9 мая 1975 года в день 30-летия Победы!

г. Ленинград

М. АЛЕКСЕЕВ

Я принадлежу к числу писателей, про которых говорят, что они «рождены войной». Встретил военную страду политруком парковой батареи Харьковского артиллерийского училища, переведенного в Сумы. В звании младшего политрука вновь попал на фронт, сначала – под Тулу, а затем – к Сталинграду, где с ходу вступил в бой. Более суток дрались в полном окружении. Здесь же я был принят в члены партии. На Сталинградском фронте был в разных должностях: политрука минометной роты, секретаря комсомольского бюро полка, комиссара артиллерийской батареи. На Курской дуге меня совершенно неожиданно назначили заместителем ответственного редактора дивизионной газеты «Советский богатырь». Как это произошло, я рассказал в документальной повести «Дивизионка» и в другой, тоже документальной, повести «Автобиография моего блокнота». В названных произведениях и в романе «Солдаты» – первой книге, с которой я вышел на литературную стезю, – я, по сути дела, воспроизвел путь нашей гвардейской дивизии. Первое послевоенное пятилетие работал корреспондентом газеты Центральной группы войск «За честь Родины». Словом, получилось так, что и в памяти моих друзей, и критиков, и читателей закрепился как писатель исключительно военной темы. Поэтому обращение к поэзии сельской жизни («Вишневый омут»), к будням деревни («Хлеб – имя существительное», «Карюха»), к жизни людей, живущих в каждодневном общении с землей, было для многих полной неожиданностью.

Убежден, что писателей нельзя разделять по темам. В этом нет никакой необходимости. Обратимся к опыту русской классической литературы. Разве в «Войне и мире» мы не слышим дальнее эхо залпов, грохотавших в Севастополе, среди защитников которого находился и молодой Лев Николаевич Толстой? Даже военные специалисты восхищаются точностью, с которой воспроизвел Толстой подробности операций, действий, множество деталей полевого обихода и быта, известных только тем, кто стоял у орудий или ходил в атаку. По всем статьям нам положено назвать творца «Войны и мира», прославленных «Севастопольских рассказов», «Хаджи-Мурата», «Казаков» – военным писателем. Но ведь это нелепо! Никто, пожалуй, лучше Льва Толстого не знал деревенскую жизнь, не знал мужика-хлебороба, его путь – от колыбели до гробовой доски. Когда мы желаем узнать правду о деревне, мы обращаемся к знаменитейшим произведениям Толстого. Недаром Ленин называл его «зеркалом русской революции».

Зрение художника устроено так, что он вбирает в свое сердце действительность во всем многообразии красок, переплетений, деталей и подробностей… Мастер – какое высокое звание! – потому и является мастером, что не останавливает взор на чем-то одном, а видит жизнь во всей ее сложности. Мне пришлось на фронте спать бок о бок с солдатами, есть с ними из одного котелка. Я-то хорошо знаю, сколько было среди тех, кто форсировал реки, рыл траншеи, совершал марши, штурмовал малые укрепления и большие города, взламывал вражескую оборону, крестьян, одетых в солдатские шинели. Об этом, кстати говоря, в свое время проникновенно писал в «Севастопольской страде» Сергеев-Ценский, превосходнейший прозаик, которого, к сожалению, в последнее время мы почему-то стали несколько забывать.

Обратимся к художественному опыту наших современников. Все мы учились и всегда будем учиться у Михаила Шолохова. Главные темы его эпохальных произведений – Родина и Революция, Народ и Война. Мы любим героев Шолохова, восхищаемся ими, любуемся их широтой и многогранностью. Зачислить их по какому-то одному ведомству совершенно невозможно. Шолохов видит людей такими, какие они есть в жизни. Он, например, не скрывает, что одним из самых любимых его героев является Макар Нагульнов. На глазах у автора, а заодно и читателя этот человек совершает много добрых, славных дел, но на наших глазах он допускает немало и глупостей, но мы ему почему-то прощаем их. Не потому ли прощаем, что они, эти его глупости, не заслоняют в нем, не затушевывают черты революционного и честнейшего бойца, бесконечно нам дорогого и близкого? Нагульнов, как мы видим, не идеальный, но положительный герой в высоком понимании этой привычной для нас формулы.

Огромной художественной удачей всей нашей литературы я считаю образ Василия Теркина, нарисованный Твардовским с гениальной осязаемостью и проникновением в душу народа.

Я мечтаю добиться в своих книгах наибольшей емкости, создать такие образы, которые бы, ничуть не приукрашивая действительность, показывали нам во всей красоте людей, теснейшим образом связанных с поэзией земледельческого труда, людей совершающих героические воинские подвиги во имя Родины, которая отстаивает свою честь и независимость.

Мой герой – солдат и хлебороб одновременно. Он – доверенное лицо автора, его сокровенных мыслей и идей. Мы вместе с ним воевали, знаем, почем фунт фронтового лиха, мы вместе с ним возрождали к жизни города и села. Мне, автору, – я не устаю повторять это, – не приходится сомневаться, что при всех превратностях судьбы мой герой остается решительным бойцом за наши общие с ним идеалы.

Анатолий АНАНЬЕВ

1.Я не могу выделить какой-либо день или эпизод из всех тех дней, какие довелось провести на фронте, и из тех боевых эпизодов, вернее сражений, поединков с танками, атак, – и на наши позиции, и наши атаки, когда мы наступали, – в каких случалось принимать участие; и чем дальше время отдаляет меня от фронтовых лет, тем труднее и труднее, я чувствую, будет сделать это. Война все больше воспринимается в общем своем масштабе, и яснее видишь, какое место в ней было отведено тебе, твоей батарее и бригаде, и стираются, сглаживаются личные переживания перед тем великим, что совершил наш народ на фронте и в тылу. Мне одинаково памятно и дорого, как батарея наша в сырую и туманную ночь форсировала Сож у Новгорода-Северского, и как брали мы Новозыбков (нашему полку присвоили звание «Новозыбковский»), и как стояли лицом к лицу со своими пушками против немецких снайперов на вокзале в Речице и выстояли (бригаде нашей было присвоено наименование «Речицкой»), и как форсировали Днепр у города Ветки; памятны и Секешфехервар вблизи Балатона, и Будапешт, и Вена – города, которые мне пришлось освобождать от фашистов в минувшую войну.

2.Примечательным явлением минувшего десятилетия в литературе о войне стал выход в свет трилогии Константина Симонова «Живые и мертвые». Это, пожалуй, самое значительное произведение. Назову и другие: «Блокаду» Александра Чаковского, «Горячий снег» Юрия Бондарева.

3.Мне кажется, проблема широкого изображения войны остается проблемой номер один для военных писателей. Думаю, что еще не сказано то самое главное слово о военном подвиге советских людей, какого заслужили они. Что касается наиболее важных и актуальных аспектов литературы о войне, о чем спрашивает анкета, – считаю, что для истории и для духовного здоровья человека нет ничего выше героизма, тех усилий, нравственных и физических, того патриотизма, какие были проявлены в годы войны. В конце концов, как бы и что бы мы ни писали о минувшей войне, время отбирает только главное, героическое.

4.Мне кажется, что ни один писатель, прошедший войну, не может сказать о себе, что он исчерпал военную тему и больше не притронется к ней. Не могу сказать и я о себе, что не буду писать о войне. Буду. Но как и во что это выльется – точно сказать пока не могу; полагаю лишь, что это должна быть книга с широким охватом событий тех лет.

Григорий БАКЛАНОВ

1.За четыре года войны столько дней было, которые запомнились, а за прошедшие с тех пор тридцать лет столько ушло из памяти, что, право же, мне кажется несколько искусственным взять да рассказать к случаю некий боевой эпизод. Интересней, на мой взгляд, вторая часть вопроса: «почему?» В жизни каждого человека есть моменты, от которых ведется свой отсчет времени. Тут речь не об открытии, осветившем путь человечеству, а о вещах более скромных. Просто в этот день ты понял что-то важное для себя, что, может быть, двадцать раз уже открывали люди.

У меня был такой день зимой 41 – 42-го года на Северо-Западном фронте. Нас выгрузили из эшелона, и всю ночь мы шли к фронту. Валенок пока что не выдали, шли в сапогах, а мороз был далеко за тридцать градусов. И продукты подвезти не успели, но из каких-то запасов каждому роздано было на станции по кружочку замерзшей в лед колбасы: граммов пятьдесят примерно. И вот всю дорогу я посасывал на ходу шкурку от той колбасы: в ней чувствовался мясной вкус.

Шли быстро, все заиндевелые, а спина под вещмешком была мокрой от пота. Полк наш далеко растянулся по снежной дороге, и гордо было мне, восемнадцатилетнему, что иду я почти в самой голове колонны: ведь к фронту идем, а я – впереди. И мысли все такие романтические…

Был сделан привал. В разбитом сарае разожгли на земле костер. Стали разуваться. Сапоги я снял, а портянки отодрать не могу: примерзли, лед в сапогах. Только я оттаял их над костром, пошел от фланелевых портянок пар у огня, когда в воротах сарая прочно стал старшина:

– Па-адъем! Выходи строиться!

А у меня сапоги не просохли. И с такой обидой – даже голос у меня зазвенел, – с сознанием моей правоты, а его несправедливости, говорю я:

– Товарищ старшина, у меня сапоги мокрые!.. Он бравый, не бравый, но властный, звонкий, как и положено быть старшине:

– Тебя что, война ждать будет?

Даже не с издевочкой сказал, просто, чтоб слышали все. И хоть мне уже восемнадцать лет исполнилось, обиделся я на него, как тот известный мальчишка, решивший наказать отца: «Пусть уши мерзнут, папка шапки не дал…» Натягиваю непросохшие сапоги – они не лезут! – а мысленно мщу ему: «Вот пусть, отморожу ноги, пусть…» И ведь не отморозил, нет. А старшина этот не столько даже годами от меня отличался, а тем, что я на войне пока за себя одного отвечал, и то не полностью. И на крайний случай было мне кого обругать в сердцах. Он же отвечал не за себя одного.

Всю ночь мы шли снежной дорогой, которую расчистили прошедшие впереди трактора с волокушами. Утром из окопа я увидел немецкий передний край. Я хорошо помню чувство, которое в то утро испытал (частично я об этом уже писал в одной из своих книг). Я вдруг понял, туда глядя, что до сих пор шел дорогой, которую проложили для меня люди; это и была моя жизнь. И вот дорога кончилась. Дальше – снежное поле. Поле и немецкий передний край, перегородивший его.

Я не думал тогда категориями поколений – минувшего, грядущего… Я просто увидел и понял, что отсюда дорогу вместе со всеми прокладывать мне. И для этого мне моя жизнь.

Так с тех пор и осталось со мной это чувство, оно сопровождает меня и в конце и в начале каждого дела. Хочу надеяться, что исчезнет оно, прервется только вместе с жизнью.

2.Минувшие десять лет были весьма значительными для так называемой «военной литературы». Ну, возьмем хотя бы вот так: ведь в эти десять лет Василь Быков написал почти что все свои книги, которые сегодня уже стали достоянием нашей литературы. В эти годы вышла «Хатынская повесть» А. Адамовича. А после нее была напечатана книга-свидетельство, книга-памятник «Я из огненной деревни» А. Адамовича, Я. Брыля, В. Колесника, Ее не с чем сравнить, эту книгу. На исходе десятилетия, буквально в эти дни закончено печатание романа В. Богомолова «В августе сорок четвертого…». Это удивительное произведение, отмеченное редкостным талантом и поразительным знанием обстановки, всего, что составляет плоть истинной прозы.

В минувшее десятилетие создавались романы-эпопеи, в которых большая роль отведена тем лицам, кому суждено остаться в истории. И в это же время еще больше укреплялось понимание роли рядового солдата-труженика, вынесшего войну на своих плечах.

Это десятилетие, как всякое десятилетие, из великого множества уже имевшихся книг отобрало то немногое, что оказалось способным пережить время. Иные из этих книг сегодня даже говорят читателю больше, чем тогда, когда они были напечатаны впервые. Тому есть свои причины.

Наконец, за минувшие десять лет обильной стала мемуарная литература. Тут есть книги значительные, которым суждено остаться. И первые в том ряду, конечно, «Воспоминания и размышления» покойного теперь уже маршала Г. К. Жукова.

Но если дальше подвинуться по тому ряду, куда-то, может быть, к середине или за середину, то встретятся и такие книги, авторы которых рассматривают мемуары как способ изъявления личной благодарности.

Вообще в мемуарной литературе, на мой взгляд, действуют те же законы, что и в литературе художественной. Так, например, глубина понимания изображаемого события зависит не столько от информированности автора или от должности, которую он занимает, сколько от размеров личности.

Мемуарная книга не всегда воплощает в себе портрет времени, но вот портрет автора возникает на ее страницах весьма точный. И этот портрет объективен, он не зависит от авторской воли, он не всегда таков, каким автор хотел бы представить себя.

Ну и, конечно же, для мемуарной литературы, как и для литературы художественной, не утратило своего значения известное высказывание Джефферсона: «Кусочек подлинной истории – это такая редкая вещь, что им надо очень дорожить».

3.В самом этом вопросе: «Почему… хотя со дня Победы прошло тридцать лет… тема эта по-прежнему широко разрабатывается литературой и вызывает неослабевающий интерес читателей?» – заложено некое удивление. А чему тут удивляться, собственно? Отечественная война была для нашего народа одним из самых значительных моментов его истории, одним из самых суровых испытаний. Это время великого подвига и время великих трагедий. У тех, кто вошел сегодня в пору зрелости, остались на той войне отцы и деды, там лилась родная им кровь. Не только во внешнем своем облике, но и в облике духовном они несут черты тех, кто пришел с войны, или тех, кого они знают только по рассказам матерей. Как же им быть глухими к тому великому времени? Жизнь народа длится и не прерывается никогда, она есть единый могучий ток крови и мысли через поколения и века. И мысль сегодняшняя неотделима от мысли вчерашней, которая способна через какой-то срок вновь поразить силой и новизной.

Вы спрашиваете: «Какие ее (этой темы) аспекты кажутся… сейчас наиболее важными и актуальными?» Сейчас, как и всегда, наиболее важен единственный и главный, если так можно выразиться, аспект: правда. Только правда во всей ее глубине способна выразить и возвеличить бессмертный подвиг нашего народа. Правда – это то единственное, чем не должна жертвовать литература, какие бы ни возникали в связи с ней временные соображения. Будем учиться у гениев. Будем помнить слова артиллерийского офицера Льва Толстого, сказанные им на войне: «Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда».

И будем помнить также то, что самую великую свою книгу Лев Николаевич начал писать на отдалении полувека от Отечественной войны 1812 года. Нам ли на отдалении тридцати лет не рассказывать народу о том, участниками чего мы были сами?

К сожалению, «тема эта» не только разрабатывается, но и эксплуатируется. В кинематографе, например, чтобы придать правдоподобность и смысл слишком рискованным действиям того или иного разведчика, привлекается кинохроника. И вот это порой выглядит просто кощунственно.

Вновь и вновь бежит по смертному полю пехота, взлетают разрывы, падают убитые… Слушайте, ведь это же человек убит на наших глазах! Безымянный солдат, чье лицо и не рассмотреть на экране, это чей-то отец, дед. А если он после себя даже никого не оставил на земле, все равно тысячи живущих сегодня обязаны ему своей жизнью. И вот истинный подвиг, святую смерть на поле боя используют как некий фон для игры актера, который после съемок смоет грим и пойдет пить чай.

Чем дальше уходит то время, тем бережней должно быть наше отношение к народному подвигу, к каждому, кто был частью его. Это святые кадры, и относиться к ним надо со святостью.

4.Для тех, кто прошел войну, она не становится отдельным воспоминанием, она – часть его жизни и продолжает жить в нем. С ней соотносятся сегодняшние поступки, в ней можно найти начало многих нынешних событий, как во времени предвоенном начиналось многое из того, что получило завершение, развязку или объяснение на войне.

Вот в связи с этим новый мой роман «Друзья», который я закончил в последние дни минувшего 1974 года, я не рассматриваю как что-то отдельное от моих военных книг. В нем продолжается все та же главная для меня тема: как человеку в любых обстоятельствах быть и оставаться человеком. И герои его – это люди, прошедшие войну, это все то же поколение. Только в моих военных книгах они были почти мальчиками, а сейчас это уже зрелые сорокалетние люди.

Словом, я хочу сказать, что я никогда не оставлял тему, которая в вопросах журнала поименована «военной». Кстати и пьеса «Пристегните ремни», которую мы написали вместе с Ю. Любимовым и которую он поставил в своем Театре на Таганке, тоже имеет прямое отношение к 30-летию Победы. Она и посвящена этому событию. В пьесе соединены нынешние дни и прошлое ее героев. А прошлое их – Отечественная война. И потому в пьесу включены сцены из моих военных повестей.

Кроме того, я сейчас пишу еще одну пьесу: о молодых людях, защищавших Москву в критические дни 41-го года. В более дальних планах есть у меня намерение написать роман о годе 45-м. Обдумываю его давно, напишу ли – время покажет.

Георгий БЕРЕЗКО

Нелегко ответить на вопрос: «Какой день или эпизод войны… запомнился больше всего?..» Слишком много было этих запоминающихся дней. В сущности, все, что мне удалось написать о войне, – это воспоминания о ней, не документ, конечно, не хроника, но рассказ о том, что потрясло и потрясает до сей поры. Прошло уже тридцать лет со дня Победы, а мне все кажется, что победный салют прогремел совсем недавно, чуть ли не вчера, – так глубока, так жива память о войне. Мы все-все, кто вернулся, – вернулись уже как бы другими людьми – с «грузом» этой памяти. И прежде всего с памятью о тех, кто не вернулся, – о них, наших лучших, наших бесценных товарищах, оставшихся там, на обширных пространствах от Москвы до Берлина. О них – и первое слово!

А затем, особенно отчетливо впечатались в мою память даже не дни и эпизоды, но их подробности… Лицо седой женщины с остановившимися глазами, что бежала, задыхаясь, вдоль нашей ополченской колонны, когда в июле 41-го мы уходили из Москвы, по вечернему Арбату, по Бородинскому мосту; кого она провожала, мужа, сына? И я навсегда запомнил первое увиденное мною поле боя – в пятнах минометной копоти, выброшенной земли, с невысокими бугорками трупов в редком кустарнике, – здесь прошел в наступление наш батальон, – и первого увиденного мною убитого солдата – неизвестного солдата, на лице которого уже не таял снег, скопившийся в уголках открытых глаз… До сих пор я слышу сиплые голоса детей в слепой январской метели, которых мы по голосам и обнаружили в подвале сожженной избы, на «ничейной» полосе; там, в морозной тьме, они сидели, сбившись в кучу, согреваясь друг об друга. Мне никогда не забыть иллюминованного ракетами, словно праздничного неба, под которым снова и снова поднималась в атаку на обледенелые валы немецких линий наша дивизия, и мертвые оставались лежать на розовом и зеленом, раскрашенном ракетами снегу, – шли жесточайшие бои в районе Варшавского шоссе. А когда я думаю, как выглядит самозабвенное, благодарное счастье, я вспоминаю лица женщин, встречавших бойцов в освобожденных частями нашей дивизии деревнях…

Видимо, мне пора уже остановиться, иначе я так и не перейду к другим вопросам анкеты.

«Какие процессы и явления (последних) десяти лет были, по Вашему мнению, в этой области литературы (военной) наиболее примечательными?» – гласит второй вопрос. Дело, мне думается, обстоит так. Написано уже много хороших и очень хороших книг об Отечественной войне; мемуарная литература может уже составить целую библиотеку. А между тем сохранилось ощущение, что какой-то «главной книги» о войне мы еще не прочли. Порой все еще слышишь и наивное, и очень искреннее: «Когда же будет написана наша «Война и мир»?» Что можно на это ответить? Быть может, одной такой книги вообще не появиться. Скорее всего, это естественное желание прочитать всю правду о величайшем подвиге советского человека будет удовлетворено не одной книгой, а усилием всей нашей литературы. Мне приходилось встречаться и с иными взглядами: «Всю правду о войне, о ее жестокости, об инстинктивном ужасе человека перед смертельной опасностью, о необходимости сурового принуждения, об израненной душе человека, окунувшегося в море крови, вообще нельзя написать». Так говорил мне один из отличившихся на войне командиров – отважный и удачливый человек. Все же, мне кажется, он ошибался. И правда о советском человеке, вставшем на этой войне как бы выше самого себя, выше всех человеческих возможностей, сказана уже в лучших книгах. Но трудно, конечно, найти слова, чтобы о народе на этой войне, вооруженном и невооруженном, надевшем армейские шинели и оставшемся в рабочих куртках, в ватниках, в армяках, рассказать так полно и сильно, как требует его подвиг.

И еще: сложность проблемы «главной книги» заключается в том, что создание эпоса – это процесс, и процесс сложный и долгий. А речь идет именно о создании произведения такой образной выразительности, такой емкости содержания и изобразительного совершенства, которое называют эпическим. В вопроснике журнала справедливо сказано: «…тема эта (Отечественная война) по-прежнему широко разрабатывается литературой и вызывает неослабевающий интерес читателей». Так оно и должно было быть… Эпос – это самосознание народа, в нем оживают решающие испытания, из которых народ вышел еще более могучим, оживает его титаническая борьба и торжествует его национальная и социальная гордость.

Мне представляется закономерным, что в последние годы в «военной литературе» появились и вызвали большое читательское внимание многоплановые, многотомные произведения, авторы которых стремились к возможно более широкому охвату событий. Впрочем, не могу тут же не упомянуть о повестях В. Быкова с их напряженной нравственно-этической тематикой и пронзительным психологическим анализом. А недавно я прочел в «Комсомольской правде» превосходный очерк Ю. Роста «Рядовой войны Алексей Богданов» – очерк о «неизвестном живом» солдате, одном из тысяч и тысяч рядовых нашего эпоса. Как все же немного о них написано!

И последний вопрос журнала: «Будете ли Вы продолжать работать над этой темой (военной)?» Да, буду. Эта тема давно уже стала важнейшей для меня, личной! Ну, и мне думается, что в нашей общей борьбе за мир нам очень помогают книги о войне.

Победа в 1945 году спасла человечество и его цивилизацию. Об этом и напоминает людям нашей Земли постановление Центрального Комитета КПСС «О 30-летии Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 годов».

ЮЛИЙ ВАНАГ

1.Дней и эпизодов войны, которые незабываемо врезались в память, немало. Трудно выбрать самый яркий.

…Подмосковные бои. Гитлеровцы уже отброшены за Клин. Мы отбили у них Наро-Фоминск. Выкуриваем из каждой деревни, из каждого населенного пункта. И вот новогодняя ночь, ночь на 1 января 1942 года. Усталые, несколько суток не смыкавшие глаз в непрерывных боях, мы наконец сменяемся, радостно поздравляем друг друга с великим новогодним подарком: отстояли Москву! Но глаза слипаются, и, не дождавшись полуночи, заваливаемся спать… Спать! Спать! Но не проходит и часа – подъем! Получен приказ: двум полкам и минометному батальону нашей латышской дивизии «просочиться» через линию фронта и ударить по врагу, захватившему город Боровск, с тыла.

Вел нас местный паренек, хорошо знавший каждый овраг и лощину, каждую рощицу и перелесок. Стоял лютый мороз – до сорока градусов. Мы шли гуськом, длинной вереницей, брели без шума и на ходу засыпали… Дальше были бои, в результате которых город Боровск был освобожден, противник отброшен далеко на запад. Но не об этом речь. В ходе боев в тылу врага мы заняли деревню Редькино, в которой разместили наших раненых. На другой день, когда мы ушли в бой за Боровск, гитлеровцы снова захватили деревню Редькино, спалили все избы и в них живыми сожгли наших раненых и санитарный персонал. Спаслись лишь немногие.

Почему мне запомнился этот эпизод, который воины нашей дивизии вспоминают как «редькинский ад»?

Потому что здесь впервые я воочию увидел человеконенавистническое, архизверское лицо фашизма.

2.Последние десять лет развития так называемой «военной литературы» примечательны более глубоким проникновением в психологию героев, а также широкими полотнами, пытающимися охватить всю грандиозную картину великой битвы.

3.Тема Великой Отечественной войны не потеряет своей актуальности еще долгие годы.

Самым важным аспектом литературы о Великой Отечественной войне я считаю необходимость подчеркивать, что это была не просто война, а война против фашизма. В некоторых произведениях авторы увлекаются описанием тягот и ужасов войны вообще. Нет! Это была война самого высокого гуманизма и человечности против антигуманизма и человеконенавистничества, которые несет фашизм.

4.Да, буду писать о войне по мере сил и возможности, особенно имея в виду сказанное выше.

г. Рига

Константин ВАНШЕНКИН

Из всех дней, эпизодов, случаев военной поры, которые мы вспоминаем на протяжении своей последующей жизни, сейчас, я думаю, уместнее всего восстановить, воскресить самый последний день войны. Многие и многие, кому выпало пережить этот удивительный день, вспоминают о нем как об одном из самых ярких жизненных впечатлений или даже самом ярком и сильном потрясении. Одни помнят каждую минуту этого дня, деталь и черточку, другие провели его словно во сне. И все-таки, точно так же, как мы навсегда четко помним, где и при каких обстоятельствах нас захватило начало войны, так мы видим и тот победный заключительный день, час, миг, – для нас именно там окончилась война, где мы тогда находились.

Что касается меня, то я в составе 9-й Ударной армии (это были переведенные в пехоту воздушно-десантные войска) двигался со стороны Вены к Чехословакии. Враг отступал почти беспорядочно. А с другой стороны, навстречу нам, о чем было известно, катили американцы.

В ночь на 9-е все усиливающиеся слухи о том, что война не то кончилась, не то вот-вот кончится, достигли предела. На раннем рассвете мы ворвались в чешский город Зноймо. Это небольшой уютный городок, и на тоже небольшой площади, – как мне запомнилось, – на эстакаде или между двумя домами, над улицей, ведущей по ходу нашего движения, висел громадный портрет Гитлера. Несколько ребят уже вскарабкались наверх и отдирали его. Вот он с треском, под крики и свист, рухнул на мостовую, и прямо по этим усикам, глазкам и челочке поверженного фюрера пошли колеса, гусеницы и сапоги нашей армии. Это была поразительная символическая картина, как бы специально приготовленная для такого дня.

И в коттедже, куда мы поднялись, вдруг вспомнив, что очень голодны, среди разбросанных на полу и стульях вещей только что бежавших постояльцев бросилась в глаза лежащая на столе фуражка с черепом и перекрещенными костями над козырьком. «Мертвая голова». И тоже как нельзя лучше подходило сейчас это название. Эта жуткая эмблема, так пугавшая людей в течение нескольких ужасных лет, выглядела даже карикатурно, почти опереточно. Времена менялись.

Мы спустились вниз. Площадь была запружена народом. На танке стоял наш комбат с пистолетом в поднятой руке. От него я и услышал официальное известие о нашей Победе.

Окончился колоссальной значимости этап жизни и истории. Нам выпало на долю жить в суровое, трагическое, славное время, принимать участие в событиях исключительных. И еще. Нам очень повезло. Мы уцелели в страшной войне и, завершив ее, были еще очень молоды, – что называется, вся жизнь впереди. Мы осознали это лишь впоследствии.

И вот прошли годы. В 1965 году я принимал участие в анкете «Вопросов литературы». Следует сказать сейчас, что самый факт появления тогдашней анкеты не был случайным. Она отражала некую реальную объективную потребность, необходимость что-то выяснить и высказать. Два десятилетия оказались именно той дистанцией во времени, на которую нужно было отойти от войны. И тут, для многих неожиданно, возродился и стремительно возрос всеобщий – государственный и личный – жгучий интерес к минувшей войне, вспыхнули самые острые воспоминания. Мы с новой силой ощутили прежнюю боль, словно кончился срок действия некоей анестезии, и поняли, что боль эта никогда не исчезала. Будто очнувшись, стали разыскивать друг друга и встречаться на местах былых боев и формировок бывшие однополчане, вспоминать о забытом и полузабытом, воздавать должное тем, кому не воздано. У подъездов школ, институтов и заводов появились новые мемориальные доски и живые цветы возле них. Вспыхнул вечный огонь у Кремлевской стены. Да и в литературе, по сути впервые, в полный голос как о профессиональных писателях заговорили о погибших молодыми Майорове, Когане, Суворове, Кульчицком.

За последние десять лет в литературе о войне, на мой взгляд, появилось не так много новых ярких имен. Шло лишь постепенное прибавление к тому, что уже было. На это новое невольно обращается особо пристальное и пристрастное внимание.

Почему мы продолжаем и через тридцать лет писать о войне, – конечно, понятно. Мы рождены ею, «мы вышли из войны». Так же как мы начинали, следуя собственным порывам и не сообразуясь с тем, насколько война уже отражена, так, видимо, мы будем продолжать и впредь. Куда же от этого деваться!

Да и читательский интерес, безусловно, играет не последнюю роль. Характерно отношение к минувшей войне совсем юного, вполне благополучного поколения. Теперешние семнадцатилетние еще недавно воспринимали войну как нечто слишком далекое, отвлеченное и сейчас удивляются, когда она начинает задевать или мучить их. Конечно, им трудно сейчас всерьез понять, что такое война. Но дорого их стремление осмыслить это, желание почувствовать эту боль, как бы вызвать ее на себя.

До каких же пор, до какой черты и «упора» будут писаться эти книги, создаваться литература о войне? Пока живы участники? До появления того гения, который напишет великую книгу о войне, гения такой силы, что для него не обязательно личное в войне участие? Ведь о 1812 годе лучшее и в прозе и в стихах написано именно так.

Но как будет в дальнейшем, кто ответит? Во всяком случае, грядущие корифеи, конечно, будут, должны и смогут опираться на нашу огромную и, скажем прямо, прекрасную литературу о войне.

Евгений ВИНОКУРОВ

1.Мне запомнились три дня: первый день войны, первый день на фронте и день Победы.

2.Наиболее примечательным за последние годы в книгах на тему Отечественной войны, я думаю, является углубление реализма, постижение внутренних закономерностей, скрытых пружин и причин. Правда, это еще только тенденция, но она ясно чувствуется. От эмпиризма к осмыслению. Бегло воспроизведенные боевые эпизоды все похожи, в общем, один на другой в средней «военной прозе», а фактического материала уже накоплено, собрано огромное количество. Мемуарные книги очевидцев, участников событий подчас бывают по материалу интересней, пронзительней беллетризованных вещей. Там живая безыскусственная достоверность. Но для большой литературы этого все же мало. Нужна мысль. Нужно проникновение в сущность фактов.

3.Тема Великой Отечественной войны будет всегда важна и интересна для подрастающих поколений. Это, во-первых, увлекательная, захватывающая историческая тема, и книги о войне всегда будут волновать драматизмом событий, необычайным накалом страстей, раскрытием как характера народа в целом, так и характера отдельного человека.

Жизнь в книгах о войне показана в ее наивысший, напряженнейший момент, когда все заострено, обнажено до конца. Книги эти имеют большое познавательное значение.

Во-вторых, это тема мужества советского человека, выносливости, преодоления трудностей.

Для молодых людей будущих поколений она всегда будет остроактуальной, потому что высокая сознательность, волевые качества необходимы и в мирной жизни. Героизм вечно привлекателен для молодежи, молодые люди всегда тянутся к бескорыстному, патетическому, всегда ищут высокие образцы.

Книги на эту тему имеют нравственное значение.

4.Обязательно буду продолжать работать над этой темой и сейчас работаю.