Эссе о серости. Всеволод Бенигсен

Привезите нормальный народ! В конце концов, это действует на нервы! Куда я ни приду, везде писатели и прочий творческий сброд. В магазине, в кино. И везде они умничают, красуются друг перед другом, говорят, как им кажется, умные слова. А я хочу общаться с нормальными людьми…

Из анонимного письма неизвестного привольчанина майору Кручинину. В. Бенигсен, «ВИТЧ»

История, представляющая собой сюжетную основу романа преуспевающего современного прозаика В. Бенигсена, начинается как детектив. Стареющему, не слишком известному писателю Максиму Терещенко предлагают написать книгу о советских диссидентах, литераторах и художниках, причастных к самиздатовскому подпольному журналу «Глагол». Заказ исходит от человека по фамилии Зонц — «серого кардинала» у власть предержащих и финансового махинатора. Чтобы собрать материал, Максим начинает разыскивать бывших «глагольцев»; согласно официальной версии, во времена СССР их отправили в иммиграцию в Германию самолетом до Мюнхена, однако по некоторым смутным деталям понятно, что самолет в Мюнхене не садился, а диссиденты исчезли неизвестно куда.

Через какое-то время выясняется, что их поселили в закрытом городе Привольск-218, где диссидентам-привольцам были созданы бытовые условия повышенной комфортности и предоставлена полная свобода творчества. Административную власть представляет в этом городе майор КГБ Кручинин — нетипичный представитель своего цеха, известный определенной либеральностью в обращении с диссидентствующей интеллигенцией, за что, собственно, и был «сослан» своей конторой в Привольск в качестве «надзирателя». Привольцы же повели себя странно: вместо того, чтобы жить и спокойно заниматься антисоветским творчеством, они потребовали ужесточения режима до уровня концлагеря. Майор Кручинин, впрочем, не пошел на это. Однако после того, как с началом перестройки Привольск открыли и предложили бывшим диссидентам, как говорится, разойтись по домам, они сами себе устроили «зону», закрылись в городе и принялись создавать там мемориальный комплекс в память о никогда не существовавших «лагерных тяготах» и «жертвах кровавого режима».

Естественно, что интерес Зонца к «глагольцам» и заказ на книгу оказались всего лишь ширмой. На самом деле «серого кардинала» интересовал сам Привольск — прилегающая к Москве элитная территория, которую требовалось «отжать» у упрямых писателей. Максим же, встретившись в ходе расследования с Яковом Блюменцвейгом — единственным привольцем, который захотел и смог покинуть Привольск-218 после его упразднения, — именно от него узнает про ВИТЧ — вирус иммунодефицита творческого (или талантливого) человека…

Если из всего творчества В. Бенигсена читатель ознакомится только с романом «ВИТЧ», то первое впечатление может быть таким: автор угождает мэйнстриму, пытается быть в тренде — очерняет диссидентов, либеральную интеллигенцию и как-то неуверенно, но все же — реабилитирует героический монументальный образ СССР. Сейчас это модно. Конечно, это не единственный тренд, но один из основных.

Если такое впечатление и возникает, то ответственность за это лежит на авторе. Среди неприглядных привольчан нет персонажа, пусть не с выдающимися, но хотя бы с нормальными моральными качествами, ну хотя бы такими, как у майора Кручинина… Вот ведь! Майор-то у автора — человек на удивление положительный, особенно если учесть, из какой он кровавой конторы! Все же диссиденты сразу представляются склочными, «жалкими и ничтожными персонажами» — как на подбор. Но трудно, даже для всемогущего КГБ и даже ограничившись в выборе исключительно представителями творческой интеллигенции, собрать такое количество крайне неприятных, мерзких людей, среди которых не найдется ни одного достойного или хотя бы в меру приличного человека! Здесь занимался селекцией сам писатель — господь, сотворивший вселенную и населивший ее персонажами по своему замыслу. В этом искусственность всей поучительной истории Привольска-218. Чего хотел автор — исследовать психику творческих людей в нестандартной ситуации, изучить феномен творческой импотенции (о которой тревожно задумывается Максим Терещенко в начале романа) или показать, что диссидентствующая творческая интеллигенция — это и в самом деле исключительно «говно нации», как в письме М. Горькому однажды выразился Ленин?

Такими были мои первые мысли во время чтения романа, а по завершении я вообще оказался сбит с толку. О чем речь? О чем роман? Что в нем главное и ради чего он написан? Возможно, меня подвела привычка искать авторскую позицию, как будто бы мы не при постмодернизме живем… Но ведь явственно чуялось: то там, то сям какая-никакая «авторская позиция» в тексте все же проступает! Неизменная дидактичность, хотя бы в самой слабой форме, тоже ведь привычка — привычка всей русской литературы. Другое дело, что автор мог сам не разобраться в своей «позиции». Почему?

Будем думать в первую очередь хорошее и исходить из него. С одной стороны, Бенигсен мог писать не в доказательство какой-то своей устоявшейся точки зрения, но писать и размышлять параллельно, пытаясь взглянуть не на одну, а сразу на несколько важных проблем. С другой стороны, такой метод письма в некотором смысле приглашает читателя к со-творчеству, к размышлениям, которые будут иметь столь же запутанную и противоречивую конфигурацию. И я принимаю это приглашение и правила игры.

Если шире взглянуть на творчество Бенигсена, оказывается, что он не за «белых» и не за «красных». Бенигсен в большей степени философ (социолог, культуролог… мыслитель, в общем), нежели развлекатель и беллетрист. Хаос, исторический миф, миф в широком смысле — как система взглядов, абсурд — вот темы, с которыми он работает.

В романе «Раяд» (2010) за основу берется прикладная и злободневная проблема — развившаяся в России за постперестроечный период ксенофобия — и ее оборотная сторона: обилие мигрантов, чье поведение не всегда соответствует неким моральным нормам. В эту основу, как в лаваш, автор заворачивает дополнительный сюжет — историю исчезнувшего древнеславянского племени раядов, добавляя уже привычные ингредиенты — размышления о судьбе и истории русского народа, интеллигенции, рассуждения о значении хаоса в этой истории.

Теоретизированиями и иллюстрациями на темы мифа и хаоса богаты все без исключения произведения автора. Подробнее всего, пожалуй, раскрываются эти темы в самом раннем романе «ГенАцид» (2009):

История <…> настолько засорена мифотворческим мусором, что прорваться через него к фактам становится почти нереально, а самое удивительное, что и бессмысленно. Потому что вычеркнуть миф из народной памяти невозможно <…>

Хаос в чистом виде, по крайней мере, универсален и понятен всем. Из такого хаоса родились Вселенная и человеческая цивилизация, в конце концов. Порядок же далеко не универсален и понимается разными людьми по-разному. И нет ничего хуже, чем несколько соседствующих порядков, каждый из которых считает себя истинным и идеальным.

От этих высказываний автор осторожно дистанцируется, передавая их герою. Но что такое хаос по Бенигсену? Возможно, бессистемный набор фактов. Возможно — благо, а возможно — зло. Возможно, хаос порождает ВИТЧ, или наоборот. В любом случае, хаос абсурден, и это именно хаос систем. Миф — то, что скрепляет хаос, то, что создает иллюзию познаваемости мира, иллюзию контроля и осмысленности бытия.

В «ВИТЧе» Бенигсен не только иронизирует над мифотворчеством советской эпохи, но и набрасывает общую картину современности, в которой информационный хаос замещает собой реальность. Показателен в этом смысле разговор между Максимом и его приятелем — типичным представителем «серости», успешным мейнстримовым режиссером Толиком:

— Люди все-таки реальность меняли, за свободу боролись. Теперь, правда, этой свободой пользуются твои медиарожи, но это уже претензии не к «моим диссидентам».

— Мои медиарожи тоже реальность меняют.

— Они ее не меняют. Они ее сами выдумали, в ней живут и нас в ней жить заставляют.

В сущности, мы имеем столкновение двух крайностей: мифа (советского, например) и хаоса (современного — кто во что горазд). Мы имеем проблему выбора.

В Привольске-218 творческая элита оказалась в условиях золотой клетки. Твори, пиши что душе угодно, в любых количествах. Даже дефицитные продукты завозят, и работать почти не нужно. Однако привольчане практически всем составом внезапно демонстрируют творческую импотенцию… В чем дело? Так ли все просто — мол, они все «серость», пораженная ВИТЧем, что с них взять? Подобное объяснение кажется очевидным, но попробуем поискать трудных путей.

Итак, золотая клетка. Какие варианты? Каково естественное поведение человека в золотой клетке? Не чувствует ли он себя обманутым? Не пытается ли каким-то образом конкретизировать ситуацию — соскрести амальгаму с прутьев клетки? Возможно, он хочет определенности? Раз клетка, то пусть уж действительно клетка, то есть — тюрьма («зона», ГУЛАГ…). Зачем?

А ведь это шикарная ситуация для развития у привольчан «стокгольмского синдрома»! На самом деле, что за хитрый, изощренный план: условия недостаточно агрессивные, чтобы психически мобилизоваться на ответную агрессию и сохранять злость на режим. Сопротивление — кроме абсурдных, обреченных на провал, самоубийственных действий — невозможно (впрочем, дальнейшее развитие истории вполне абсурдно и имеет самоубийственный вектор). Четко провести демаркационную линию между собой — «заключенным» — и майором — «надзирателем» — невозможно, потому что клетка-то золотая, и вроде бы нет поводов прыгать на нее израненной грудью. С другой стороны, пить с майором чай и рассуждать о литературе — тоже странно, ведь все-таки он — надзиратель, препятствующий свободе… Этот абсурд, этот сплошной когнитивный диссонанс отчаянно нуждается в осмыслении, в доработке, в завершении целостного образа происходящего; иными словами, нужен миф.