Джон Д о н н. Растущая любовь: сто двадцать лучших стихотворений и поэм в переводах и переложениях Юрия Ключникова. М.: Беловодье, 2021. 356 с.

Многочисленные сообщения о выходе книги привлекали мое внимание, и когда о ней упомянули в уважаемом журнале «Prosōdia», я решила отрецензировать издание.

Более сорока страниц — самореклама и реклама раздела «Современники (литераторы, деятели искусств, ученые) о Юрии Ключникове». Ключников о себе: «Известный русский поэт, эссеист, философ, переводчик, автор 25 книг стихов, прозы и публицистики, академик Петровской Академии наук…» (с. 302). У других о Ключникове выбрано то, что с интонацией восхищения, как, например, у Елены Крюковой (2021): «В изумлении стоишь перед Храмом Человеческого Духа, вольно расписанным художником слова XX–XXI столетия Юрием Ключниковым, и думаешь: как за одну малую человеческую жизнь этот художник смог сделать эти феерические фрески?» (с. 345).

Переведено им много, впрочем, судя по рецензируемой книге, скорости выхода изданий и грандиозности охвата пространств и веков, подход к делу — предельно «вольный». Перечислю последние книги: «Откуда ты приходишь, красота?: вольные переводы французской поэзии XII–ХХ вв.» (2014, 2015), «Караван вечности: вольные переводы суфийской поэзии VIII–ХХ вв.» (2016), «Поднебесная хризантема: 30 веков китайской поэзии» (2018), «Сонеты и поэмы Шекспира. Поэзия шекспировской эпохи. Тайна авторства: исследования» (2020), «Слово Ариаварты: 35 веков индийской поэзии» (2021).

Герой новой книги — Джон Донн. Ключников знает имена переводивших до него. Среди упоминаемых им в предисловии — полтора десятка фамилий. Нет, вызов им Ключников не бросает. «Делая художественные переводы», к точности не стремится: «Я не стремлюсь к абсолютной, буквальной точности буквы переводимых текстов» (с. 21). Им владеет «таинственная творческая стихия», не позволяющая «искать буквального совпадения каждого слова и строки» (с. 21). В книге мы имеем дело исключительно со «свободными переложениями». Узнаваем ли Донн? Иногда узнаваем. Он слишком характерен, чтобы потеряться в процессе извлечения «вечных смыслов, используя современные художественные средства» (с. 23).

Переложения обрамлены сонетами Ключникова. Вот начало одного из них: «Великий Донн! Переводя тебя, / Минувшему не пришиваю хлястик — / Прожить его пытаюсь, как участник, / Вкушающий три грани Бытия» (с. 6). Сонет закончится характерным для пишущего ощущением мира и времени: «В права вступает эра Водолея, / Где и поют, и делаются, злее» (не знаю, зачем последняя запятая, но сохраняю) (с. 6).

Собственные стихи, скажем мягко, — сомнительны. Еще более сомнительны переложения. Ключников начинает с «Женской верности». Три строки у Донна: «Now thou has lov’d me one whole day, / Tomorrow when thou leav’st, what wilt thou say? / Wilt thou then antedate some new-made vow?» — переведены с потерей эквилинеарности (о ней Ключников вообще не дает повода вспоминать), донновской иронии, языковой рефлексии: «Любя несовершенного меня, / Не знаю, как поступишь завтра утром? / Каким решеньем, скорым или мудрым, / Порадуешь двоих к исходу дня» (с. 25). В первой строке добавлена самокритика, в третьей — столь же не донновская оценка «альтернативы» решения.

Беспорядочно составленный раздел «Песен и сонетов» Ключников завершает свободным переложением «По ком звонит колокол». Удивительно, но сколько бы ни подчеркивали, что мысль о звонящем по тебе колоколе — из 17-й медитации «Обращений к Господу в час нужды и бедствий» («Devotions upon emergent occasions»), факт никак не уляжется в российском сознании. Ключников полагает, что строка — из цикла «Молитвы», и превосходит всех путаников, выдавая отсебятину за финал «Песен и сонетов»:

Нет никого, кто жил бы, словно остров,

Сам по себе. Теперь и на века,

С рожденья человек и до погоста

Всегда есть только часть материка.

И если вдруг кого-то сносит в море,

Снесет и нас, хотим ли, не хотим…

Не думай, что чужое видишь горе,

Ведь каждый с человечеством един.

Пустой вопрос не задавай судьбе:

«По ком звонит?» Звонит и по тебе… (с. 93)

Ни одному из произведений Донна ни в одном из жанров не повезло: элегии, фрагменты эпиталамы, эпиграммы, сатира III (О религии), стихотворные послания, отрывки из поэм, духовные стихотворения, латинские стихотворения и переводы получились в равной степени не донновскими. Ключников последовательно переиначивает Донна.

Примечания и комментарии не менее странны в составительском произволе. Говоря о «Женской верности», Ключников начинает с заглавия: «Когда переводчики заголовок стихотворения переводят как «Женская верность», то этим самым они придают сонету оттенок мужского эгоизма, как делали в похожих стихах Кристофер Марло и Эдвард де Вер — поэты шекспировского круга» (с. 178) — и переходит к разнонаправленным заявлениям: «Джон Донн смолоду выделялся среди них именно тем, что обладал смирением, сделавшим его в конце концов священнослужителем. Здесь он не отделяет себя от женщин, считая, что у него те же слабости. При этом подражателям Петрарки он не делал никаких уступок. И в данном сонете дал волю поэтическому темпераменту: вместо 14 положенных строчек написал 18» (с. 178). Замечу только, что сам Ключников, считая «Женскую верность» сонетом, сделал переложение 20-строчным.

Компаративистика — откровенно слабое место автора. Испытываешь сугубое недоумение от сопоставления, скажем, «Шторма» Донна и «Пьяного корабля» Артюра Рембо: «…та же стилистика, образы, географические места. Даже почти равное количество катренов. У Рембо их 25, у Донна — 21 катрен и один бейт (двустишие)» (с. 223).

Откровенные в своем произволе переложения и комментарии сопровождены более чем 50-страничным послесловием «Джон Донн — великий английский поэт и духовидец», написанным С. Ключниковым, сыном автора. Его подход напоминает отцовский. Он любит легенды: «Древним был и род Доннов: первые упоминания о нем восходят к временам легендарного короля Артура» (с. 245). Его не смущают абсолютно разные факты: Донн «родился 21 января (или между 24 января и 19 июня) 1572 года» (с. 244). (Откуда Ключников взял 21 января, непонятно.) Очевиден непрофессионализм знакомства с критическими работами и передергивания в направлении измышлений об «эре Водолея»: Донн «мог писать стихи, задействовав оба канала психики (эмоциональный и ментальный), но представить, что его яркие, пронизанные глубокими чувствами и страстями любовные стихи есть плод утонченного, чисто умственного усилия, невозможно» (с. 253). Недооценка риторической составляющей эпохи, логики «метафизических» текстов последовательна: «В них так много страсти, которая пробуждается не полемикой, а реальными любовными событиями, драмами, встречами и расставаниями» (с. 253).

Больше всего Ключников любит домыслы: «Скорее всего, Джон Донн находил утешение в романах с разными женщинами и потом воссоздавал свои чувства в поэзии» (с. 255–256). Он придумывает и за Донна, и за биографов: «Биографы спорят о реальных прототипах любовных героинь Джона Донна» (с. 256). Иногда он пытается остановиться: «…поскольку у нас нет в руках конкретных фактов, остаются аргументированные предположения» (с. 256). Но предположения его аргументированными не являются.

Не без раздражения просматривая домыслы, сначала делаешь скидку на то, что Ключников уверен, что «реальный Шекспир» — Ратленд и что судьбы Джона Донна и «реального Шекспира» пересекались (с. 256). Потом принимаешь во внимание его приверженность ратлендианско-бэконианской тео­рии авторства Шекспира: «Великий Бард = Фрэнсис Бэкон + граф Ратленд» (с. 256). Когда тебе попутно начинают навязывать еще и М. Литвинову, И. Гилилова, испытываешь протест от бесконечного безвкусия «гипотез» и «версий». Среди многого другого Донну приписан драматичный роман с Елизаветой Ратленд, в ходе которого графиня «поделилась своими переживаниями по поводу случившегося с Беном Джонсоном (который считался другом семьи)» (с. 267). Бену Джонсону приписано выбалтывание этой информации третьим лицам в состоянии подпития. Ключников явно тяготеет к неудачной сериальности, уверенно рассказывая о Ратленде, неожиданно для себя оказавшемся «в положении осмеянного мужа-рогоносца»; о грандиозном скандале, результатом которого стала семейная ссора, закончившаяся высылкой Ратлендом жены в самый далекий из принадлежавших ему замков; отъезде Донна за границу; разборках Донна и Бена Джонсона, извинениях Джонсона и непреклонной холодности Донна; смерти Ратленда и скоропостижном самоубийстве графини; погружении Донна в состояние глубокого внутреннего кризиса (с. 268).

Странные фантазии и неисповедимость путей логики — черты книги. Нежелание отягощаться возможностью много­осмысленности Донна, недоверие к комментаторам и специа­листам при неумении их слушать и слышать, стремление придерживаться создаваемой ими самими реальности у отца и сына Ключниковых последовательны. Аналогичное отношение демонстрирует и написавший предисловие «Меркурианский кратер, или Путь к святости» Сергей Арутюнов, доцент Литературного института имени А. М. Горького. Все так же ничтоже сумняшеся он вещает: «Когда высоколобые и светлолицые представители поэтического сообщества берутся за переводы англичан пятисотлетней давности, исторгая из себя явно заумные конструкции с некими далеко идущими аллюзиями к современности <…> наше литературоведение стыдливо молчит и улыбается…» (с. 8). Сам Ключников перечислил значимые для него фамилии: «Интересные работы о Донне создали такие ученые, как А. Горбунов, И. Шайтанов, Л. Егорова, С. Макуренкова, О. Половинкина» (с. 24). Дело не в продолжении перечисления фамилий, а в том, что занимающимся Донном присуще обыкновенно остромыслие, но Ключниковы им так и не прониклись. Метафизики блестяще соединяли несоединимое, но ключниковские попытки сочетания, в том числе Донна и Пушкина, халтурны и никуда не годятся:

Он начал путь как страстный ловелас.

И позже заплатил за это кровью

Чужой. Успел с Небес услышать Глас:

«Ты перепутал преступление с Любовью!»

И в ужасе священном видел Лик,

И крест поставил на своем распутстве,

И также на лирическом искусстве,

И грешный вырвал сам себе язык.

Но тоже, словно труп, не лег в пустыне,

Оставил проповеди, рифмы и пример —

Что в деле некоем неведомый премьер

Захочет повторить попытку ныне.

Здесь основное пред Всевышним не робеть,

Руководить, сражаться, думать, петь (с. 239).

В голове мелькает: «Не робей, воробей…», и от цитирования финального сонета «Перекличка времен в духе Джона Донна» думаю вас избавить: там в финале ворон каркнет «Nevermore!». И ему невольно вторишь: никогда, никогда не хотелось бы больше повстречаться с Донном, переложенным Ключниковым.