Дворянин-философ в кругу врагов. Из материалов к биографии Ф. Дмитриева-Мамонова

Бригадир Федор Иванович Дмитриев-Мамонов (1728–1805), писатель и поэт, историк и коллекционер редкостей, несмотря на реноме одного из самых ярких эксцентриков русского Просвещения, до сих пор не имеет жизнеописания, хотя С. Венгеров называл его «настоящим кладом» для историка культуры [Русская… 1897: 138].

Мамонов считается писателем третьего ряда, которым в учебниках по недоразумению иллюстрировали русское вольтерьянство, поскольку его главные и наиболее существенные по объему и содержанию сочинения остаются ненапечатанными, в том числе трактат «Богословия Дворянина-философа» (1775), где предельно бескомпромиссно выражено антивольтерьянство автора.

В 1983 году М. Лепехин в работе «Дворянин-философ в кругу почитателей» [Лепехин 1983] ввел в научный оборот три печатных подносных сочинения Мамонову, не упоминавшихся прежде в каталогах книг русской гражданской печати, и сообщил о существовании рукописной «Поэмы Россия» (1773). С тех пор был опубликован только текст рукописной книги «Седмь ка­фисм псалтири» (1775), но вписан он был в историю стихотворных переложений псалтыри, а не в контекст мамоновского творчества [Дмитриев-Мамонов 2006]. В этой статье — фрагменте более обширной работы объемом 80 печатных листов, которая выйдет в издательстве «Б.С.Г.-Пресс», — представлены три неизвестных прежде факта биографии Мамонова: дело о попытке отравления его служителем в марте 1770 года, мамоновские подношения библиотеке Московского университета в мае 1770-го, в феврале 1772-го и, вероятно, в ноябре 1779 года и расследование о жестокостях его к людям, закончившееся взятием имения Мамонова в опеку.

Дело о попытке отравления Дмитриева-Мамонова Иоганном Фонбергом

Дело «о намерении к отраве брегадира Федора Ивановича Дмитриева-Мамонова» [Дело… 1770] было открыто Московской полицмейстерской канцелярией в марте 1770 года и, хотя намерение осталось неосуществленным, позже оно сдетонирует в голове Мамонова, спровоцировав мнительность и подозрения дворовых в покушении на его здоровье.

Действующие лица: находившиеся в доме Мамонова в услужении камердинер-француз Брем, повар-немец Григорий Бернер, а также лифляндец Иван Андреевич Фонберг, бывший учитель немецкого переводного класса Сухопутного шляхетного кадетского корпуса, и его сын, отставной подпоручик Измайловского полка Иван Иванович Фонберг.

13 марта 1770 года Мамонов доносит генерал-фельдмаршалу, сенатору и действительному камергеру графу Петру Семеновичу Салтыкову, что ему стало известно о попытке Фонберга его отравить.

Гдн брегадир Дмитриев-Мамонов сего числа доносит мне, что камердинер его француз Брек объявил ему, <что> жившай до сего в доме оного брегадира галанец Иван Андреев сын Берк¹ сказывал <…> повору его, дабы оного брегадира отравить, за что обещался некоторое число денег…²

Из допроса служителей, проведенного в тот же день, выяснилось, что Фонберг интересовался у мамоновского повара, не поможет ли тот отравить бригадира, обещал снабдить ядом и заплатить. В показаниях повара появляется таинственная женщина, которая «заказала» Мамонова лифляндцу:

Графа Петра Семеновича Салтыкова канцелярии допрашиваны и показали следующее:

Камердинер Брек

Что сего марта 9 числа живущий в доме оного г-на брегадира галанец Иван Андреев сын Берк пришел к повору оного брегадир<а> немцу Григ де Бернеру³  и говорил ему, не может ли он г-на своего отравить, буде сам не может, то он ему даст для сей отравы нарочно зделанныя порошки, причем он, Брем, был сам с своей женой се то слыша, а за то обещал он, Берг, дать повару Бернеру триста да ему, Брему (так! — М. О.), триста рублей и жене ево сто рублей. Сверх того <…> галанца сын оставной подпорутчик Иван Берк «12» числа марта приходил к нему, камардинеру, спрашивать, жив ли г<оспо>д<и>н твой, буде еще жив, то в три или в четыре дни непременно умрет (л. 2).

Повор Григорий Бернер

Что помянутый галанец подлинно к нему приходил показывать, чтоб он отравил господина своего, есть ли сам не может, что он дал ему для сего нарочно зделаные порошки, за что <…> обещался ему, повору, триста, камердинеру Бреку триста, да жене его сто рублей, почему он, повор, спрашивался, на чтоб ему сие отравление надобно было, — он ему отвечал, что о том просила его одна женщина, как она по фомилии ли, не сказал, однако он, Бернер, как ево совету, так и ничего такого, которое б прекратить могло жизнь человеческую, не принял (л. 2 об.).

Иван Андреевич Фонберг (видимо, Johann Andreas von Berg), обрусевший лифляндец, уроженец Риги, некоторое время жил в Вологде, затем преподавал в Петербурге в Сухопутном шляхетном кадетском корпусе в 1766 году, 15 декабря 1769 года уволился из корпуса, а в начале 1770 года приехал в Москву и в феврале попал в дом к Мамонову на Мясницкой. Тот вверил ему библио­теку, вероятно, узнав в нем литератора. В 1766 году в типографии кадетского корпуса Фонберг напечатал отдельной книжкой «Комедию Нечаянная женидба» [Фонберг]⁴, а в 1766–1767 годах издал в двух частях французский роман «Железная маска, или Удивителныя приключения отца и сына» в своем переводе⁵.

Мамонов находит в нем ученого собеседника, разбирающегося в химии, одалживает у него книгу по химии и поручает вызолотить оловянные медали. Как только Фонберг в начале марта выполняет поручение, ему отказывают от дома, а вскоре обвиняют в попытке отравления. На Фонберга доносит Мамонову его камердинер Брем. Краткая история жизни лифляндца и знакомства его с Мамоновым выясняется из допроса, проведенного Салтыковым 14 марта:

Иоган ево зовут Андрей сын Фонберг, природой он лифлянской нацы, города Риги и от малолетства находится в разных науках, а напоследок в Сухопутном шляхетном кадетском корпусе при обучении кадет, и от оного корпуса з даным ему в 766 году декабря 15 числа атестатом уволен, а в Москву приехал тому назад месяца з два, и что февраля 4 дня, как он жил на Кисловке⁶, в доме дяконовой жены, а как зовут, не припомнит, тогда в тот дом прислал за ним живущей Месницкой улице гдн брегадир Федор Иванович Дмитриев-Мамонов, коего он до того времени не знал, корету запряженое с лошадми и с людми, с тем, чтоб Фонберг сам сейчас же приехал к нему в дом. А по приезде он, Фонберг, с ним, Дмитриевым-Мамоновым, согласился жить у него в доме (а по приезде он, Фонберг, с ним, Дмитрие<вым>, в дом для содержания библиотечных книг, чтоб иметь с ним, Дмитриевым-Мамоновы<м>, а химичаских делах разговоры, для чего он, Фонберг, жить у него и остался без всякого платежа договору толко сим обещанием, чтоб он ево, Фонберг, в плате денег неоп<ис<нрзб.>ть)>. И во время того жителства при порученых ево ему, Фонбергу, от того Дмитриева Мамонова оловенныя медали, на которых изображены достопаметные вещи для позолочения, у коего <нрзб.> тритцать четыре денег от него по десять рублей он, Фонберг, получил. И оный и принял у него, Фонберга, он, Дмитриев Мамонов, вчесть ево, Фонбергову, собственную химическую книгу, в которой значут разные секреты⁷. И как он, Фонберг, те медали вызалотил, токмо оному Дмитриеву Мамонову ево, Фонберга, золоченыя, чего ради сказано было ему, что он Дмитриева-Мамонова съезжал долой, ибо де покои, в коих он, Фонберг, жил, самому ему, Дмитриеву-Мамонову, надобно, почему он, Фонберг, имел намерение съезжать. А как он, Фонберг, приискал себе место для обучения детей у полковника Ивана Михайлова сына Самарина, живущаго в Кожевниках, то… сего марта 9 дня <…> он, Фонберг, к живущему у него Дмитриева-Мамонова камардинеру Брему и приходил для прошения и требования отданнаго ему, Брему, оному ево, Фонберга, от отставного подпорутчика Ивана Фонберга, сына, порука⁸ , точию⁹ он Брама не застал, а жена ево, Татьяна Антонова дочь <…> сказывала, что сидит у повора жена Бернера, и оной муж ее, Брем, пришел вскоре к нему, Фонбергу, у которого он, Фонберг, про порук спрашивал, на что сказал ему, Фонбергу, что оной порук еще не готов, а будит исправлен к завтрему. И тогда ис покоя вместе пошли к повору Бернеру, токмо он, Фонберг, или камердинер Брем звали того, он за прошедшим временем не припомнит (л. 4 об. — 6).

Фонберг признал, что он, повар и камердинер с женой «сидели обще» и имели «между собою разныя разговоры по-руски и по-французски и по-немецки», но от разговоров об отравлении, разумеется, открестился.

Был допрошен его сын Иван, который якобы интересовался состоянием здоровья Мамонова. Иван Фонберг начал службу в лейб-гвардии Измайловском полку солдатом, был «капралом-фурьерским и подрапорщиком», а в 1768 году «по выпуску награжден подпоручиком и назначен в смоленскую девизию» (л. 7). Получив в том же году отставку по болезни, он переезжал в разные места, а в Москве некоторое время жил при отце в доме Мамонова¹⁰, и потому знал камердинера и повара. 12 марта он в самом деле приезжал забрать заказ от столяра и зашел к мамоновским служителям, но про то, «умрет ли господин, не спрашивал» (л. 8).

15 марта был перекрестный допрос, во время которого служители Мамонова уличали Фонберга. В тот же день полиция направляет проводить обыск на новую квартиру Фонберга в доме полковника И. Самарина, предписав особенно искать возможные яды.

Из записи в журнале московской полиции от 15 марта 1770 года выясняется, что на допросе Брем и Бернер показали, что об отравлении бригадира Фонберга просила «одна женщина, и он для сей отравы и нарочно зделанных парошков даставал».

Фонберг в том имеет запирателства, а из них означенной Фонберг за Яузою у полковника Ивана Михайлова сына Самарина, сын ево Иван Иванов сын Фонберг в Кисловке в доме ево высокографского сиятелства господина генерал-фелдмаршала сенатора Ея Императорскаго Величества генерал-адьютанта действительного камергера Академии наук президента лейб-гвардии Измайловского полку подполковника и разных орденов ковалера графа Кирилы Григорьевича Разумовского при живущем в том доме француском графе-де жили, и для того во 2е и 12 частях х капитану Федотову и Пыпину послать приказы и велеть из них ехать в жителства Пыпину х полковнику Самарину, а Федотову в дом его высокографского сиятельства, в коем имеющияся их, Фонбергеров, пожитки оным Федотову и Пыпяну при них, полковнике Самарине и его высокографского сиятельства по домоправителе, а особливо писма все, собрав в одно место, запечатать и для осмотру представить в московскую полицию и притом старатца, нет ли всех пажитках каких приличных ко траве зелиев (10 – 10 об.)¹¹.Полицейский, посланный в дом Самарина, составляет реестр подозрительных снадобий, найденных среди пожитков Фонберга в двух сундуках и одном «малом ящике», и 16 марта докладывает в московскую канцелярию¹² :

Означенные представленные из частей сундуки и прочтее в присудствии Московской полицмейстерской канцелярии при объявленных господине брегадире Дмитриеве-Мамонове, також лифлянце Иване сыне ево отставном подпорутчике Иване Фонбергах распечатаны и осматриваны, а что в них найдено, о том объявляетца при сем.

1. алопатика                                    в химеие употребляется оное вместо краски

2. квасцы для краски употребляется

3. соль руская

4. состав для позолочения        составлено из серы и желтой краски, получено в бытность 
мою в Вологде

5. куркуна ¹³                                      краска желтая для лак

6. селитра                                       обыкновенная

7. глазтал ¹⁴                                       употребляется в химеие 
для растопьления металов

8. пластыри для раны

9. ярь веницейской¹⁵