«Другая оптика»?

Донн Джон. Стихотворения и поэмы / Изд. подг. А. Н. Горбунов, Г. М. Кружков, И. И. Лисович, В. С. Макаров. М.: Наука, 2009. 567 с.

Английских поэтов-метафизиков в серии «Литературные памятники» предполагали издать еще в 60-е годы¹, но после вынужденной эмиграции Иосифа Бродского проект сошел на нет. Теперь он осуществлен, хотя и в ином формате — как первое полное собрание светских и духовных стихотворений и поэм самого яркого представителя школы — Джона Донна.

За прошедшие годы у нас выходили и антологии, где присутствовали «метафизики», и Донн отдельно. Своеобразной репетицией данного издания стал двуязычный Донн: «Песни и песенки. Элегии. Сатиры»². Составители предложили до пяти версий переводов. Наряду с известными (И. Бродского, О. Румера, Б. Томашевского, В. Топорова, Г. Кружкова) в книгу вошли и многочисленные новые: самих составителей, М. Бортковской, А. Глебовской и других. При этом новые переводы, в большинстве своем уступавшие по качеству, были представлены первыми, И. Бродский и А. Сергеев следовали в Приложении. Издание зафиксировало спектр поисков, закономерный для того времени, но побуждавший скорее к недоумению, чем к согласию. Нет ничего более чуждого Донну, чем приблатненность под видом остроумия: «Тебе своих яиц, похоже, мало: / Ты оскопил беднягу Марциала!..» (эпиграмма «Радерий», перевод С. Степанова). В рецензируемом издании перевод В. Васильева ближе и к литературному языку, и к оригиналу: «Зачем ты оскопляешь Марциала, / Чтобы вольнее шла твоя игра…» — «Радерию»).

Данное издание предлагает одну версию перевода за редкими исключениями (в раздел «Дополнения» включены «Другие переводы» — О. Румера, А. Величанского, М. Гаспарова). Основной переводчик духовной лирики по-прежнему — Д. Щедровицкий, светской — Г. Кружков. Традиционно даны пять элегий в переводе Б. Томашевского, Сатира V — Ю. Корнеева. Хороши новые переводы М. Бородицкой: ею исполнено значительное количество погребальных элегий, стихотворных посланий и несколько из ранее не удававшихся «Песен и стихотворений о любви» (именно такое прочтение названия «Songs and Sonnets» убедительно предлагает А. Горбунов — с. 368-369). Включены запомнившиеся старые переводы — А. Сергеева, А. Сендыка (после питерского издания начинаешь особо ценить позицию Г. Кружкова: «…не умею заново переводить, когда уже существуют переводы, в которые я успел влюбиться»³). Жаль, что не присутствует Г. Русаков, столь созвучный мятущемуся Донну. Интересен раздел эпиграмм: десять переводов исполнены Кружковым и десять — Васильевым. Приобщению к латинским стихотворениям и переводам Донна мы обязаны Г. Стариковскому, «Жизнеописанию доктора Джона Донна» Исаака Уолтона — Е. Дунаевской.

Исключительную трудность перевода Донна выразительно отмечала М. Бородицкая: «Он шел с таким напряжением физических и духовных сил, словно я отработала весь день на синхронном переводе, после чего хочется лечь на пол и заплакать — такой вот эффект от «романа» с Джоном Донном»; «Переводила-то я не элегии — «молодые», с напором горячей крови, — а в основном послания: маргинальные, философские, сложную мысленную плетенку, от которой я, честно говоря, изнемогала»⁴.

Примечания И. Лисович и В. Макарова, занимающие 145 страниц, позволяют оценить широту интересов Донна, многогранность его строк и основательность работы, проделанной исследователями. Вот сравнительно простенький пример — с пресловутой мандрагорой («Трудно звездочку поймать, / Если скатится за гору; / Трудно черта подковать, / Обрюхатить мандрагору…» — с. 8), о которой традиционно читаем: «Мандрагора — растение с толстым антропоморфным клубнем». От приведенного здесь комментария — «мыслям просторно»: «В средневековых бестиариях утверждалось, что мандрагора — это дерево, выросшее около земного Рая, символ Древа Познания. Этот род пасленовых был известен с античности. У мандрагоры корень напоминает человеческую фигуру, обладающую половыми признаками, и есть небольшие округлые ярко-оранжевые плоды» (с. 483).

Комментарий восстанавливает литературный и культурно-исторический контекст: богословие и юриспруденция, алхимия и астрономия, медицина и география, современная Донну философия, средневековая схоластика, античность… Комментировать приходится беглые упоминания: «…От Палача к Анатому на стол. — Закон 1540 г. предоставлял право Корпорации цирюльников и хирургов Лондона забирать в год четыре трупа казненных для вскрытия и анатомической демонстрации в учебных целях» (с. 477).

В статье А. Горбунова в качестве смыслового камертона выбраны слова Вирджинии Вулф, вынесенные в название: «»Другая оптика» — поэзия Джона Донна». «Пройти мимо него невозможно <…> ты чувствуешь, что невольно подчиняешься особому взгляду на вещи. Хаос ощущений, сопровождающий нас в повседневной жизни, сменяется другой оптикой: резкой и четкой…» (перевод Н. Рейнгольд, с. 347-348).

Почему же издание подчас вызывает разочарование, вплоть до крайней оценки: «напрасный перевод»⁵? Г. Кружков обиженно откликнулся на эту оценку в Живом журнале: «Скомпрометировать книгу легко, а вот дать честную и взвешенную оценку, само собой, труднее»⁶.

Им пройден долгий — почти тридцатилетний — путь, сделано несколько подходов: «В первый раз — почти вслепую. Во второй раз я перевел элегии и сатиры, там есть хорошие вещи. И самые последние переводы из Донна, опубликованные в сборнике 2005 года (послания и некоторые из «Песен и сонетов»), получились, по-моему, на уровне задачи»⁷. И все же заявленной «другой оптики» по-русски не получилось: ты не «застываешь на месте», не «чувствуешь, как в твоих жилах <…> мгновенно вскипает жар», о чем писала В. Вулф. В переводах из Донна — с его непревзойденной внутренней пластикой смыслов — «жертвами» прежде всего становятся их тонкие оттенки. На русском все выходит проще и банальней.

Особенно неловко получается с куртуазным цинизмом Донна. Скажем, финальная острота в «Алхимии любви» пропадает во всех переводах. Неужели Донн стал бы размышлять о «мертвенности» представительниц прекрасного пола: «Какая в ней душа?! Чуть остроумия, / Чуть прелести, а в целом — просто мумия!» (Перевод С. Степанова⁸); «Нет, знавший женщин скажет без раздумий: / И лучшие из них мертвее мумий» (перевод Г. Кружкова)? У Донна лирический герой не отказывает женщине ни в прелести, ни в остроумии, но когда плотское желание удовлетворено, она для него превращается в «мумию»: «Hope not for mind in women; at their best / Sweetness and wit, they’are but Mummy, possest». Однако и в этом превращении она сохраняет жизненную силу. Хелен Гарднер подчеркивает момент целебности «мумии» (в ней признавали лечебную силу: мертвое тело сохранялось благодаря «природному бальзаму», за счет чего могли быть подкреплены жизненные силы пациента⁹). Остается передать мужскую силу языка Донна, неотразимость аргументации и ощущение бесконечного собственного превосходства, для которого равно не годятся ни ретушь, ни вульгарная грубость, ни общепоэтические клише.

Особенно не идут Донну пошлые штампы: «Так низко я еще не пал, / Чтоб раскатиться до похвал / Ее глазам, ресницам, губкам / Или воспарить к уму, поступкам… / Пусть тот, кто сути не познал, / На этом основанье хрупком / Любви возводит Мавзолей…» («Любовь без причины», перевод Г. Кружкова) «Раскатиться до похвал» «губкам» и «любви возводить Мавзолей» — это, конечно, не от оригинала, а от перевода, в котором необходимо освободиться от «общепоэтической удали и бойкости» (по выражению Г. Дашкевича).

Удивительно, но даже если переводчики осознают английскую традицию и новаторство, привносимое Донном, перевод словно идет вразрез со знанием — «от себя». Так, комментарий к «Наживке» Санкт-Петербургского издания справедливо напоминает о необычайно популярной в свое время пасторали Кристофера Марло. Казалось бы, отменный перевод В. Рогова на слуху: «О, стань возлюбленной моей, / Живи со мной среди полей! / Всем наслаждаться будем мы, / Чем славны долы и холмы» («Влюбленный пастушок своей возлюбленной»). Сугубо рыболовный пыл уводит С. Степанова с пути, ставшего традиционным: «Пойдем, любимая, со мною / Сидеть над тихою рекою, / Где ловят счастья рыбачки / На серебренные крючки» («Наживка»¹⁰).

В первоначальном варианте «заигрался в свои игры» и Г. Кружков: «О, полюби меня, дружок! / Пойдем со мной на бережок / Нескучно время проводить, / Удачу удочкой удить» («Приманка»¹¹). В издании 2005 года лукавая (ибо не донновская) игра приглушена. Традиция проявлена не только в комментарии, но и в тексте: «О стань возлюбленной моей — / И поспешим с тобой скорей / На золотистый бережок — / Ловить удачу на крючок»¹².

Такое обновление тем более похвально, что собственный перевод К. Марло у Кружкова звучит следующим образом: «Пойдем со мной и заживем, / Любясь, как голубь с голубком…» (в «Ответе…» сэра Уолтера Рэли аналогично: «…Я б зажила с тобой вдвоем, / Любясь, как голубь с голубком…»)¹³. И «голубь с голубком», и «любясь» привнесены и воспринимаются, увы, как фирменные знаки Кружкова. Все те же попытки переложения «на разговорный жаргон с налетом условного (ибо никогда не бывалого) архаизма», о которых уже писал И. Шайтанов¹⁴? Возвращение к органичности строк В. Рогова видится счастливым решением.

В переводе Донна исключительно трудно сохранить то уникальное сочетание, которое Хелен Гарднер определила как полнейшее слияние песни, драмы и аргументации¹⁵. Невладение одним из этих регистров — значительное упущение. Бесконечно важна и завораживающая интонация умелого покорителя слушателя — жадного до развлечений блестящего молодого кавалера с изощренным вкусом и критическим умом. Несоответствие перевода духу оригинала приводит к тому, что не донновские получаются «песенки», а степановские, кружковские…

От издания зарубежного автора в серии «Литературные памятники» всегда ждешь, что это будет и итог его присутствия в русской культуре, и открытие дальнейшего пути. От переводчика — желания и умения делать с родным языком нечто аналогичное тому, что делал автор оригинала со своим. В последнее время такие ожидания нечасто исполняются.

Л. ЕГОРОВА

г. Вологда

1. Литературные памятники. Итоги и перспективы серии. М.: Наука, 1967. С. 48. Подробнее см.: Шайтанов И. Уравнение с двумя неизвестными. Поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский // Вопросы литературы. 1998. № 6. С. 4-5. [↩]
2. Донн Джон. Песни и песенки. Элегии. Сатиры / На англ. и рус. яз. Сост. В. Дымшиц, С. Степанов. Предисл. и коммент. В. Дымшица. СПб.: Симпозиум, 2000. [↩]
3. Кружков Г. Предуведомление // Донн Дж. Алхимия любви: Стихотворения / Сост., предисл., пер., коммент., прим. Г. Кружкова. М.: Молодая гвардия, 2005. С. 5.[↩]
4. Калашникова Е. По-русски с любовью: Беседы с переводчиками. М.: НЛО, 2008. С. 96, 95.[↩]
5. Дашевский Григорий. Напрасный перевод // Коммерсантъ Weekend. 2009. 03.07. http://www.kommersant.ru/doc.aspx?Docs ID=1192432[↩]
6. Запись от 18.07.2009. http://g-kruzhkov.livejournal.com/9399. html[↩]
7. Калашникова Е. Указ. соч. С. 287.[↩]
8. Донн Джон. Песни и песенки. Элегии. Сатиры. С. 111.[↩]
9. Donne John. The Elegies and The Songs and Sonnets / Ed. with introduction and commentary by Helen Gardner. Oxford: Oxford U.P., 1965. P. 212.[↩]
10. Донн Джон. Песни и песенки. Элегии. Сатиры. С. 129. [↩]
11. ] Там же. С. 475. [↩]
12. Донн Дж. Алхимия любви. С. 103. [↩]
13. Цит. по: Кружков Г. М. Пироскаф. Из английской поэзии XIX века. СПб.: Изд. Ивана Лимбаха, 2008. С. 188.[↩]
14. Шайтанов И. Переводим ли Пушкин? Перевод как компаративная проблема // Вопросы литературы. 2009. № 2. С. 26.[↩]
15. Donne John. The Elegies and The Songs and Sonnets. P. xxviii. [↩]