Дополнить хорошее издание
Томас Манн, Собр. соч. в 10-ти томах. Под ред. Н. Н. Вильмонта и В. Л. Сучкова, Гослитиздат, М., 1969 – 1961.
В истекшем году было завершено собрание сочинений Томаса Манна. Это радостное событие для каждого читателя, событие значительное для нашей литературы. Его особое значение определяется не только местом, принадлежащим Томасу Манну в мировой культуре. Творчество великого художника, который по праву может быть назван и одним из крупнейших мыслителей Германии XX века, важно для нашей отечественной словесности, жаждущей мысли, которая проникала бы в самую глубь противоречий современности и охватывала всю сферу социальных, философских, эстетических проблем века.
Издание творений Томаса Манна – большая заслуга всех, кто принял в нем участие, в частности Н. Вильмонта и Б. Сучкова, по инициативе и под редакцией, которых вышло собрание сочинений.
Чтобы верно оценить этот труд, не следует забывать, что почти четверть века в нашей критике (а следовательно, и в издательствах) к Томасу Манну сохранялось настороженное отношение: его новые произведения не переводились, старые -. за исключением «Будденброков» – не переиздавались.
Выход десятитомника является доказательством того, что давно назревший пересмотр старых оценок осуществлен.
Предисловие Б. Сучкова, вводящее читателя в духовный мир Т. Манна, радует тем, что в нем наконец сказано вполне определенно: творчество художника – «вершина критического реализма двадцатого века» (стр. 62). Мысль эта тем более важна, что, заключая предисловие, она является итогом рассуждений автора и – что также весьма существенно – высказана до появления посвященной Т. Манну отличной книги В. Адмони и Т. Сильман, до интересных статей В. Днепрова, до популярного очерка Л. Копелева, – коротко, до того поворота в отношении к Т. Манну, который произошел в нашей критике в последние два-три года.
Написанное на основе серьезного анализа всего творчества художника, предисловие наметило путь для разработанной позднее концепции этого творчества, по-новому осветило его место в литературном процессе. Можно сказать, что вводная статья Б. Сучкова сама занимает важное место в посвященной Т. Манну советской критической литературе. Но как раз поэтому она должна оцениваться с учетом не только того, что Б. Сучкову удалось преодолеть и отодвинуть в прошлое, но и с позиций настоящего, которое дает основания предъявить статье ряд упреков.
Ее основной недостаток порожден своего рода «инерцией», или властью старых литературоведческих канонов. Боязнь нарушить их превращает здесь Т. Манна в традиционного персонажа иных предисловий к сочинениям современных зарубежных авторов, то есть «в буржуазного, но честного художника, постепенно осознавшего… критически оценившего…», и т. д., и т. п. И потому, несмотря на стремление к «индивидуализации», в предисловии Б. Сучкова (совершенно так же, впрочем, как в предисловиях многих других критиков к другим авторам) идеологический штамп и «родовые черты» жанра стирают индивидуальность Т. Манна.
Освещая в первую очередь его идейно-политический путь и противопоставляя изживаемым представлениям о писателе оценку Манна как критика декаданса и буржуазной культуры, «окончательно» подошедшего «к признанию социалистического пути общественного развития единственно возможным для человечества» (стр. 61), Б. Сучков не только ретуширует образ Манна-мыслителя, но и заслоняет им Манна-художника, разрушая существующее между ними единство.
Если бы критик берег это единство, он, вероятно, не сводил бы рассуждения о «Иосифе и его братьях» к противопоставлению взглядов Т. Манна реакционной интуитивистской философии, работам Клагеса, Боймлера, Фрейда «…Преследуя возвышенную цель сокрушения иррационализма в его бастионе…» (1, 41) и даже выражая одобрение реформаторской деятельности Рузвельта, Т. Манн вполне мог бы ограничиться публицистикой и не плести «образную ткань романа из мифов и легенд народов Ближнего Востока» (1, 38). Чтобы показать «реальную опасность иррационализма как идеологического орудия реакции» (1, 40), не было ни малейшей нужды создавать новеллу«Марио и волшебник». По тем же мотивам неправомерно ставить в один ряд книгу «Грядущая победа демократии» и роман «Лотта в Веймаре», говоря, что предлагаемый в них «способ решения общественных конфликтов был иллюзорным и по существу ничего не решал». «Лотта» нам дорога отнюдь не тем, что в романе предлагается известный «способ»…
Подобные характеристики весьма односторонни, а ведь особенно важно раскрыть самоценность творчества Т. Манна, не сводя его к иллюстрации тех или иных тезисов.
Думается, как раз традиционность социологической схемы побуждает Б. Сучкова, касаясь такой важной темы, как народность, предъявлять писателю обвинения, не всегда оправданные.
Рассматривая тетралогию «Иосиф и его братья», Б. Сучков пишет: «…реформаторство Иосифа осуществлялось помимо народных масс и в конечном итоге не могло удовлетворить их коренных запросов» (стр. 42). Не будем останавливаться на слишком «газетной» формулировке, неуместной, когда речь идет о древнем Египте и библейской истории. Отметим лишь, что констатация разрыва между героем и народными массами здесь не случайна. Характеризуя «Лотту в Веймаре», Б. Сучков вновь адресует Т. Манну упрек в том, что, создавая образ Гёте, Он будто бы опустил веру Гёте в народ как действенную силу истории. Опять-таки не будем останавливаться на том, что Гёте никогда особой веры в народ не испытывал и Т. Манн в данном случае более объективен, чем Б. Сучков. Отметим лишь, что и здесь упрек Т. Манну в недостаточной народности не случаен, Адриан Леверкюн, по мнению Б. Сучкова, тоже «не захотел быть с народом» и т. д.
Нам кажется, что с этой тенденцией предисловия соглашаться нельзя. Вопрос о народности Т. Манна, конечно, не менее сложен, чем вопрос о народности Гёте или, скажем, Шекспира – бесспорно народного писателя, независимо от прямых выпадов против народа, не раз встречающихся в его драмах. И, однако, нет нужды доказывать, что коль скоро тема народности затронута в предисловии, освещать ее следовало глубже и точнее.
Послесловие Н. Вильмонта «Художник как критик», которым завершается десятый том, тонко раскрывает сложнейшую тему. Не предлагая концепции, резко отличной от концепции вводной статьи, автор послесловия нашел удачный поворот темы, который обеспечил разделение труда между авторами, во многом оправдав помещение итоговой статьи в конце десятого тома. Нам кажется удачной и форма легкого эссе, в которой написано послесловие. Следует подчеркнуть при этом, что непринужденность манеры отнюдь не помешала Н. Вильмонту поставить серьезные проблемы, – скажем, проблему реализма Т. Манна, его отношения к декадансу, к «модерну». В статье показано, как Т. Манну удалось завоевать для реализма такие формы художественного мышления, как «субъективное время», «поток сознания», «миф». Думается, как раз свобода от традиционного, но ограниченного представления, что писатель является критиком именно в статьях, позволила Н. Вильмонту положить в основу послесловия тезис, что. Т. – Манн критик или, говоря словами автора, «всего более мыслитель там, где он всего более художник» (10, 621). Верно поставив проблему мировоззрения и творчества, кардинальную для истолкования наследия Т. Манна, Н. Вильмонт правильно, на наш взгляд, освещает логику духовного развития писателя. Он говорит не об «окончательном» расчете Т. Манна с буржуазной культурой, не о «полном отрицании буржуазного общественного строя» и принятии идеи социализма, а о «скрытом демократическом пафосе» творчества, о «трудном, порою мучительном пути к постижению правды коммунистическогобудущего» (10, 658; курсив наш. – М. К.).
Какими бы положительными чертами ни обладали, однако, предисловие и послесловие, удовлетворить полностью потребность в критическом комментарии они не могут: ни одно из выходивших у нас собраний сочинений современных классиков не требовало такого серьезного и развернутого комментария, как собрание сочинений Т. Манна.
Дело здесь не столько в сложности творческого пути Т. Манна, сколько в том, что Т. Манн, по сравнению с Ролланом, Драйзером или Франсом, до сих пор оставался у нас писателем нераскрытым. Ни шеститомник, выпущенный в середине 30-х годов, ни тем более первое, еще дореволюционное собрание сочинений, выпущенное в четырех томах, сегодня не могут дать истинного представления о Манне. Нынешнее собрание сочинений, изданное через пять лет после того, как творческий путь писателя завершился, могло и должно было стать поэтому действительно «открытием» великого художника для нашего миллионного читателя. И это обязывало к несравненно более широкому освещению его произведений. Каждый том, а не только первый и десятый, нуждается во вступительной статье или по крайней мере в продуманной справке, сообщающей основные факты, необходимые для понимания романов, новелл и публицистики.
К сожалению, перед составителями примечаний, по-видимому, даже не была поставлена эта задача. Как верно было сказано на состоявшемся в Гослитиздате обсуждении собрания сочинений, к творениям Т. Манна необходим комментарий, а не более или менее случайные примечания, порою лишенные строгой точности.
К примеру. Оказывается, Георг-Вильгельм-Фридрих Гегель, «крупнейший представитель немецкой классической философии», «основоположник диалектического метода», потому был назван Томасом Манном прусским государственным философом, что в «Философии права» обосновывал права Пруссии на гегемонию в германском мире, а в «Философии истории» провозглашал право Германии на мировое владычество. Кстати, кто утверждал табель о рангах, согласно которой Гегель – это «крупнейший», Вагнер – «великий», Мендельсон – «известный», Вебер – «выдающийся», и почему Стерн, Шелли, Эразм Роттердамский, Верлен, Эсхил, Гауптман. Гамсун, Овидий, Гофман и т. д. и т. д. только и делают, что колеблются между «величием», «известностью» и скромным отказом от всякого эпитета, в то время как действительно требующие разъяснения места остаются совсем не комментированными, разъясненными частично или неверно.
Пока комментатор ограничивается указанием, что Рейхлин, Крот, Муциан – это немецкие гуманисты эпохи Реформации, а сугамбры и убии – это древнегерманские племена, все обстоит благополучно. Опасность подстерегает там, где необходимо истолкование и проникновение в смысл историко-культурных явлений, безграничное богатство которых претворилось в энциклопедическом творчестве Томаса Манна.
«Человек виттенбергской и элевсинской чеканки», – пишет Т. Манн. «Здесь имеется в виду Ницше и характер его философского стиля, – сообщает Р. Миллер-Будницкая (подчеркиваем, опытный литератор, знаток Т. Манна, комментировавшая еще довоенные издания писателя и большую часть нынешнего). – Виттенберг был, исторической колыбелью лютеранства. В аттическом городе Элевсине с древнейших времен совершались мистерии в честь богини плодородия Деметры и дочери ее Коры (Персефоны), повелительницы подземного мира» (8, 459). Фактов приведено, кажется, более чем достаточно, а вот как богиня плодородия Деметра отчеканила философский стиль Ницше, так и останется неясным тому, кто не знает, что Ницше был профессором классической филологии, автором трудов по истории античной трагедии и др.
Разумеется, напомнить (в комментариях к «Фьоренце»), что Сан-Джованни это Иоанн Креститель, менее затруднительно, чем выяснить; что Иоанн Креститель считался покровителем Флоренции и потому в его честь устраивались там карнавалы и празднества; сообщить, когда шла Тридцатилетняя война, не так трудоемко, как, перечитывая лирику Гёте, убедиться, что «Лида» вовсе не описка или опечатка, как полагает комментатор, ибо Т. Манн имел в виду не Лили Шенеман, а именно Ляду-Шарлотту фон Штейн, к которой Гёте не раз обращался в стихах, называя ее этим именем.
Как ни досаждают «блохи», закравшиеся на последние страницы каждого тома, главная беда, однако, не в них, а в том, что, предпочитая минимум сведений (быть может, из страха, что «программа-максимум» повлечет за собой и максимальное количество ошибок), редакторы издания нарушили самый принцип комментирования.
Между тем создание полноценного комментария было возможно. Разве очень трудно сопроводить каждое произведение, опубликованное в собрании сочинений, такой лаконичной, но содержательной справкой, какой начал свои примечания к «Избраннику» С. Апт? Из этой справки узнаешь, откуда стала известной Т. Манну легенда о папе Григории, какие элементы, по мнению художника, определили стиль романа, почему происходящие в нем события отнесены к условному месту и периоду и т. д. Если в примечаниях к заметке»По поводу королевского высочества» сказано, где, когда напечатана эта заметка, и сообщен повод ее написания; если аналогичные сообщения сопровождают статьи Т. Манна о «Волшебной горе», о «Будденброках», «Любек как форма духовной жизни» и некоторые другие, то почему же нельзя было проявить последовательность, снабдив такого рода справкой каждое из опубликованных произведений? Не лучше ли было оставить без примечаний все, что прочно вошло в кругозор интеллигентного человека и что сообщается в каждом издании Большой и Малой энциклопедии, а взамен этого дать сведения о творениях Т. Манна, вошедших в десятитомник?
Вопрос о составе собрания сочинений, бесспорно, еще более важен, чем качество аппарата, Дать текст Т. Манна с максимально возможной на сегодня полнотой – вот задача, стоявшая перед составителями посмертного собрания сочинений, имевшими, следовательно, возможность отразить весь творческий путь писателя. От того, насколько полно отражен этот путь, и зависит ценность издания.
К сожалению, рассматривая состав десятитомника, приходится пользоваться критериями относительными, а не абсолютными. По сравнению со старыми собраниями сочинений – середины 10-х и 30-х годов – новое, конечно, неизмеримо полнее. И все же оно не включает так много новых публикаций, что слово «полнота» оказывается! к нему вообще неприменимым.
Нынешний читатель, вероятно, примирился бы с собранием сочинений Гоголя, в котором отсутствовали бы «Выбранные места из переписки с друзьями». Но никакой читатель никогда не принял бы собрания сочинений Гоголя без «Ревизора». Выпустить десятитомник Т. Манна без тетралогии «Иосиф и его братья» – примерно то же, что издавать сочинения Гоголя или Толстого без основных творений. Делать этого нельзя, потому что тетралогия занимает огромное место в творчестве Т. Манна, о чем сообщает сам писатель в докладе «Иосиф и его братья», кстати сказать, опубликованном в девятом томе, и что подтверждает в своем предисловии Б. Сучков. Допустим даже, у редакторов-составителей найдется для этого факта резонное объяснение: перевод тетралогии – дело сложное и длительное, задерживать из-за него выход собрания сочинений было нецелесообразно. Но ведь об этом надо сказать, это нужно непременно оговорить.
Известно, что публицистика Манна – важная, вполне равноправная и, во всяком случае, неотъемлемая часть его наследия. Т. Манн – художник-мыслитель, критик, философ, и поэтому пренебрежение к его публицистике, неразрывно и органично связанной с художественными творениями, ничем оправдать нельзя. Для нее стоило увеличить объем последних томов или их количество хотя бы потому, что именно она придает изданию особую ценность: в отличие от романов (всех, кроме «Избранника») и новелл (исключая самых поздних, например отлично переведенного С. Маркишем «Закона»), вышедших в последнее время значительными тиражами, подавляющая часть публицистики издается у нас впервые.
К сожалению, ни в предисловии, ни в послесловии, ни в комментариях ни единым словом не сказано, как, какими мотивами определялся отбор. Казалось бы, ссылаясь на публицистические произведения писателя и выдвигая их как аргумент в защиту своей концепции, составители должны были позаботиться о публикации этих статей, радиовыступлений и дневников. Однако ни «Парижский отчет», ни «Антибольшевизм – основная глупость нашего времени», ни «Скорбь по Германии», «Испания», «Этот мир», «Оккультные переживания», «О Фаусте Гёте», «О месте Фрейда в духовной жизни современности», «О немецкой республике», ни другие работы, упомянутые в предисловии и послесловии, опубликованы не были. Почему?
Никто не ставит в вину составителям отсутствие академической полноты в десятитомнике. Есть достаточно веские мотивы, чтобы не включать в издание, например, «Размышления аполитичного», – одним из этих мотивов является пересмотр позиций, с которых была написана книга, совершенный Т. Манном вскоре после того, как «Размышления аполитичного» были выпущены. Публиковать книгу, от которой отрекся сам писатель, враждебную нам по духу, опровергнутую исторически, – в самом деле, зачем? Но по каким мотивам не включена в девятый том статья «Оккультные переживания», о которой Т. Манн говорит, что, наряду с очерками «Гёте и Толстой», «О немецкой республике», статья является «духовным спутником»»Волшебной горы», «непосредственным порождением и ответвлением» романа?
По поводу многих, очень многих статей, дневников и писем художника можно было бы задать недоуменный вопрос: почему их нет в издании, если они опубликованы не только в собраниях сочинений, но и в давно собранном трехтомнике эссе, вышедшем в ГДР? Он предлагает читателю по крайней мере вдвое больше того, что переведено у нас…
Последнее, но, как говорится, по счету, а не по значению, условие ценности издания – условие, без выполнения которого теряют свой смысл и отличный аппарат, и превосходный состав, – это высокое качество перевода. В данном случае переводчики должны были решать задачу почти беспрецедентную по трудности. Проникнуть в глубину мысли и, сохраняя все ее оттенки, передать стиль Томаса Манна, его неторопливую, задумчивую и осторожную, словно бы присматриваясь к далекой цели и выбирая к ней путь, движущуюся фразу, скрывающую, однако, за внешним спокойствием внутренний динамизм и напряженно-упорное стремление достичь этой цели строго и точно выверенным словом; фразу, в которой взаимодействуют, то вступая в борьбу, то сливаясь в единстве, самые разные стихии, пласты и сферы немецкого языка и в которой тончайшая ирония очищает и облагораживает трагический пафос, а стоицизм мыслителя торжествует над страстью и тревогой художника; фразу, в которой усложненно-эпическое и музыкальное начало уже одним ритмом своим и красотою противостоит катастрофическому ритму мира, – нет» передать фразу Т. Манна, сохраняя оттенки его мысли и стиля, – задача посильная только для мастеров, совершенно владеющих своим искусством. Нам не кажется поэтому чрезмерной любая похвала в адрес всех, кто добился успеха, переводя творения писателя.
Этот успех особенно значителен потому, что он не является единичным: собрание сочинений требует успеха целого коллектива и, следовательно, высокого общего уровня мастерства. Если бы переводчики, как поэты, оказались «хорошими и разными», глубочайшее стилистическое единство и поразительная внутренняя цельность, характерные для Т. Манна на протяжении его полувековой деятельности, были бы разрушены. Естественно, что особое значение для перевода собрания сочинений приобретал подбор индивидуальностей них согласование, требовавшее особого «дирижерского» искусства. Выступая в роли дирижеров, Н. Вильмонт и Б. Сучков, несомненно, справились с трудным делом.
Нет особой нужды поэтому выделять в коллективе «передовиков» и «отстающих», которые здесь тоже имеются, как во всяком коллективе. Но даже отказываясь от «индивидуального подхода», нельзя не отметить исключительный вклад в общее дело Н. Ман, достижением которой является перевод «Признаний авантюриста Феликса Круля», «Лотты в Веймаре», «Будденброков», частично «Доктора Фаустуса», а из произведений малого жанра в первую очередь – новеллы «Обмененные головы»; прекрасные переводы В. Куреллы (например, «Хозяин и собака»), большой труд, проделанный В. Станевич и С. Аптом, удачу А. Исаевой, поэтично переведшей «Песнь о ребенке», – попросту не хватает эпитетов для всех, кого следовало бы назвать в ряду передовиков.
К тому же успех, равно как и просчеты переводчиков издания, заслуживает не эпитетов, лестных для самолюбия, но почти бессодержательных по существу, а подробного разбора переводов, выходящего за пределы этой рецензии и требующего специальной большой статьи, которая, надо думать, будет написана.
Качество перевода, покрывающее недостатки «аппарата», позволяет поэтому повторить то, что было сказано вначале: выход десятитомника – это событие. И чтобы не омрачать его, надо, преодолев столь же обычную, сколь тяжкую медлительность, использовать искусство переводчиков и опыт литературоведов для работы над дополнительным изданием произведений, которые остались за пределами десятитомника.