Дискуссионное в эстетике

Развернувшийся на страницах «Вопросов литературы» обмен мнениями по вопросам эстетической теории – дело не только назревшее, но и весьма полезное. В ходе творческой дискуссии, которая по мере своего развития будет приобретать все более продуктивный характер, выясняются серьезные недостатки и ошибки, ставшие тормозом в развитии эстетической мысли.

Чего больше всего недостает нашей эстетике? Духа анализа и исследования вообще, критического осмысления своего собственного опыта в частности.

Дискуссия вскрыла тот несомненный факт, что во многих наших эстетических работах серьезный анализ фактов искусства подменяется более или менее удачным иллюстрированием заранее принятой схемы, а подлинная партийность и методологическая целеустремленность – поверхностным стремлением к согласию с поверхностно понятыми «требованиями времени». Так называемая «опора на факты» искусства на деле оказывается выражением методологического приспособленчества. Схоластическое оскопление теории, ее отрыв от критики и художественной практики – это, по утверждению одного из участников дискуссии, два конца одной «методологической палки».

Работы некоторых эстетиков подвергаются серьезной критике за «академическую» оторванность от конкретного материала, дурное теоретизирование и т. п., работы других не без основания упрекают в «конъюнктурщине», «схоластическом академизме», «подмене методологии болтологией», отсутствии живой самостоятельной мысли и т. д.

Отводя от себя серьезные упреки и пытаясь представить положение в эстетике в розовых тонах, В. Разумный делает неожиданное признание, которое раскрывает недостатки его работ больше, чем все высказанные в его адрес упреки.

«Мне кажется, – пишет он, – что нашей общей бедой до сих пор является некая эстетическая бесхребетность. Мы пишем об искусстве вообще, не выявляя своих, личных симпатий или антипатий. А ведь надо не только открывать истины об искусстве, но и страстно ратовать за то, что мы считаем таковым, не боясь субъективных оценок. Именно в связи с этой задачей я и постарался в книге «Этическое и эстетическое» выступить против того мещанского, мелкотравчатого натурализма, который дает себя знать в живописи, кино, драматургии, за переход в творчестве художника от этики к политике» ¹.

Итак, В. Разумный считает «бесхребетность» общей бедой эстетиков; во всяком случае, его бедою она действительно была. По-видимому, другая его беда состояла в боязни «субъективных оценок», отсутствии самостоятельности.

Можно ли «открывать истины об искусстве», как пишет В. Разумный, не обладая в то же время эстетическими симпатиями и антипатиями, то есть не умея страстно ратовать за определенные эстетические принципы? Нам кажется, что нет.

На заявление В. Разумного, что в «Этическом и эстетическом» он выступает против мещанского, мелкотравчатого натурализма, следует ответить: какая же это борьба, если «борющийся» боится называть вещи своими именами, боится сказать правду о сущности мещанских тенденций в искусстве и причинах, их порождающих? Обратимся к «борьбе», которую ведет в названной работе В. Разумный. За исходное он берет «зависимость качества образа от нравственного мира личности, обобщаемого в нем» ². Это значит, что» автор признает решающее влияние на качество образа не мастерства и таланта художника, а нравственных качеств изображаемой личности. Другими словами, эстетические качества образа В. Разумный выводит из натуры, из объекта отражения. Следуя этой натуралистической логике, объяснение высоких эстетических качеств образа Якова Островнова нужно искать не в мастерстве, мировоззрении и таланте Шолохова, а в отображаемом им нравственном мире кулачества. Но разве не ясно, что нравственный мир Островновых выражается в попирании всякой нравственности? Трудно представить себе более двуличного, более жестокого (достаточно вспомнить факт умерщвления им своей матери) и безнравственного человека, нежели Островное. В попытке В. Разумного поставить эстетические Ткачества образа в зависимость от нравственных качеств объекта, натуры трудно видеть действительную борьбу с мещанским, мелкотравчатым натурализмом. Если мы будем рассматривать эстетические качества образов Нагульнова, Лушки, Давыдова, Щукаря только в зависимости от обобщаемого в каждом из них нравственного мира, – результат будет тот же, что и в случае с образом Островнова. Этическое не тождественно эстетическому.

Мертвые схемы этического и эстетического, которыми руководствуется В. Разумный в своем «исследовании», не позволяют ему видеть того, что ясно видят все: несмотря на различие и прямую противоположность нравственного мира положительных и отрицательных героев «Поднятой целины», эстетическое качество их образного отражения отличается высоким совершенством. Это означает, что дело здесь не в объектах, а в таланте, мастерстве, идейно-эстетической позиции художника. Как бы высоко мы ни оценивали красоту изображаемых объектов, суть состоит в том, что создание прекрасных произведений – дело рук и головы прекрасных художников. Сущность эстетического в искусстве нельзя механически выводить из объектов.

Упрощая соотношение этического и эстетического в искусстве, В. Разумный утверждает: «…мужество прекрасно, а потому его воспроизведение в наглядном образе существенно влияет на красоту последнего» (курсив наш. – И. А., стр. 35).

Практика дает множество примеров того, как прекрасное отображается не прекрасно и, наоборот, как объективно не прекрасное отображается прекрасно.

Дает ли книжка «Этическое и эстетическое» ответы на поставленные в ней вопросы? Напротив, она запутывает эти вопросы, дает им неверное, схоластическое толкование.

В статье «Эстетическая теория Н. Г. Чернышевского» Г. В. Плеханов справедливо замечает, что одна из важнейших задач эстетики, всегда признававшей, что она должна основываться на точном знании фактов, заключается в устранении ложных, несостоятельных понятий о прекрасном³.

Дискуссия играет, бесспорно, полезную роль уже потому, что помогает отделить семена от плевел, истину от подделки под нее, методологию от болтологии.

Ю. Борев (см. «Вопросы литературы», 1961, N 2) утверждает, что сейчас наступил тот этап развития эстетической науки, когда от монографического исследования отдельных проблем надо переходить к комплексному изучению проблем, к разработке широких эстетических концепций.

Однако Ю. Борев ошибается, думая, что в монографиях, написанных нашими авторами, нет попыток выдвижения широких эстетических концепций, что их разработка невозможна в форме монографий. Книги В. Ванслова «Содержание и форма в искусстве», «Проблема прекрасного», Л. Столовича «Эстетическое в действительности и в искусстве», Ю. Борева «Основные эстетические категории», брошюра С. Гольдентрихта «Об эстетическом освоении действительности» Не только претендуют на защиту широких концепций, но и пытаются дать им соответствующее обоснование. «Монографией» и «концептуальность» не только не противостоят друг другу, но внутренне как бы связаны друг с другом. Я не случайно назвал в одном ряду работы В. Ванслова, Л. Столовича, Ю. Борева и С. Гольдентрихта. Несмотря на существенные различия, этих авторов объединяют некоторые общие методологические принципы, исходя из которых, они пропагандируют в основном одну и ту же эстетическую концепцию.

По мнению ее сторонников, в любом предмете, который кажется нам прекрасным, просвечивают человеческие сущности. Красота любого явления всегда будет красотой одухотворенной и не может быть постигнута как природное свойство материальных вещей. Эстетическое содержание реальных предметов действительности выходит за рамки их природных качеств, оно есть общественное свойство наподобие Стоимости. В природе нет прекрасного, природные предметы обретают способность доставлять эстетическое наслаждение только в результате соотношения с деятельностью людей⁴.

Отстаивать подобную концепцию – значит ставить вещи с ног на голову. Материалистическая традиция в эстетике, как известно, состоит в признании объективности прекрасного в природе, и, наоборот, идеалистическая традиция состоит в отрицании прекрасного в природе.

Внимательно анализируя исходные философские позиции В. Ванслова, Ю. Борева, Л. Столовича, Л. Пажитнова, С. Гольдентрихта, приходишь к выводу, что эти позиции носят субъективистский характер.

Ю. Борев утверждает, что естественные свойства можно определить приборами и инструментами, например, весами, циркулем и т. д., а эстетические свойства, например, свойства красоты, трагизма или комизма (терминология Ю. Борева), приборами и инструментами не определишь. Здесь нужен развитый эстетический вкус. Получается, что эстетические свойства предметов не являются естественными. Без всякой логики и смысла этим «неестественным» свойствам Ю. Борев пытается приписать значение свойств объективных и общественных. Пуще всего его пугает объективный способ определения эстетического; единственное, что признает он в качестве определителя эстетического, – это эстетический вкус как субъективную способность.

В нашей литературе уже говорилось, что Эстетическая концепция, о которой идет речь, вошла в лекционные курсы, учебные пособия, брошюры и монографии. Сторонники этой концепции ошибаются, считая ее подлинно научной.

В статье «Метод и система эстетики» Ю. Борев уверяет, будто беды, постигшие эстетику, обусловлены в значительной мере методическими причинами. Ему кажется, что если бы другие эстетики могли оценить все значение «комплексного подхода» к проблемам эстетики, то в этой области не было бы той неурядицы, о которой так сурово говорится в статье. А. Лебедева «Теория и практика».

1. »Вопросы литературы», 1960, N 12, стр. 106. [↩]
2. В. А. Разумный, Этическое и эстетическое в искусстве, М. 1959,стр. 38.[↩]
3. См. Г. В. Плеханов, Соч., т. VI, стр. 246 – 247.[↩]
4. Ю. Борев в названной статье говорит о двух главных, с его точки зрения, концепциях в нашей эстетике: «природнической» (ее он считает метафизической) и «общественной» (по его мнению, диалектической) – см. стр. 101 – 102.[↩]