Династия Романовых на страницах журнала «Возрождение»

Степень субъективности любого рода мемуаристики является именно тем свойством жанра, который придает ему особую ценность. Через субъективность открывается авторское отношение к эпохе, воссоздается дух времени, а изложенные на страницах воспоминаний факты уникальны тем, что их зачастую невозможно сопоставить с достоверными источниками. Степень правдоподобия является в этом случае единственным критерием истинности, и тогда на историческое событие нужно смотреть «глазами документа» и «глазами мемуариста».

Что же касается публичных личностей, то, казалось бы, факты их жизни легко проверяемы по тем или иным документальным источникам. В первую очередь это справедливо по отношению к ключевым фигурам эпохи, таким как государь император Николай II и его семья.

Многие созданные русскими эмигрантами первой волны художественные тексты так или иначе несли в себе образ утраченной России с признаками меланхолии от потери любимого объекта. У авторов нон-фикшн этот образ принимал характер исследуемого, притом неотстраненного явления. Но и там и здесь имела место «травма эмиграции, слома жизненных устоев»¹. Оттого мемуары, как один из самых эмоциональных жанров, уже к середине 1920-х годов наполняются ощущением безвозвратности: той России, которую знали авторы, больше нет. Текст перерастает их собственные воспоминания, перестает быть только личным прошлым.

Подавляющее большинство лиц из окружения царя и двора оказалось после октября 1917 года в эмиграции. Их публикации в зарубежной печати зачастую касались Императора и династии Романовых в целом. Без прикосновения к этой теме было бы очень сложно, а подчас и невозможно показать эпоху, исторический фон, на котором происходили события, приведшие страну к катастрофе. К тому же только в эмиграции могли увидеть свет воспоминания тех, кто близко знал русского царя и его семью. Только в эмиграции выходили исторические труды, где правда не затмевалась ложью. Трагическая страница русской истории — убийство семьи Николая II — с 1918 года и на протяжении многих последующих лет остается едва ли не основной темой публикаций в отношении династии Романовых.

Разумеется, эта тема была табуирована в советской России. Однако и в целом о правящей последние 300 лет династии советская историография многозначительно умалчивала. Лишь редкие публикации «проверенных» историков — Михаила Покровского, Мориса Палеолога — и многотомный сборник «Падение царского режима» касались данной темы. Редкие мемуары, как, скажем, воспоминания графини Марии Клейнмихель, выходили в сильно сокращенном виде, так что из 300 страниц эмигрантского текста оставалось лишь 87².

Зато в эмиграции ежедневные газеты «Возрождение» и «Последние новости» печатали воспоминания о недавнем прошлом едва ли не в каждом выпуске. И, конечно, немалая их часть в той или иной степени касалась Романовых. Вторая мировая война приостановила литературную жизнь русской эмиграции, когда с приходом немцев в Париж в 1940 году закрылись газеты «Последние новости», «Возрождение» и журнал «Современные записки». С новой силой литературный процесс русского рассеяния возобновился по окончании войны, когда вторая волна эмиграции закрепилась в Европе и США. Хотя во второй волне было немало представителей интеллигенции, в целом она не обладала той критической массой, которая была необходима для сохранения культурной традиции вне метрополии. К тому же из-за большой востребованности в 1920-1930-е поток таких эго-документов к началу 1950-х годов должен был уже изрядно иссякнуть. Все, что хотели вспомнить, вспомнили. О чем не хотели рассказывать, забыли.

Между тем возобновившееся в 1949 году периодическое издание «Возрождение» вновь обратилось к мемуарам и к монархической теме. Практически ежегодно к дате трагической гибели семьи Николая II журнал публиковал различные материалы, как литературные, так и фотографические³. Также довольно часто вспоминали празднование 300-летия дома Романовых в том или ином контексте⁴.

Помимо публицистических, исторических и поэтизированных сочинений стали появляться документальные материалы, из которых обращают на себя особое внимание следующие три: «Воспоминания фрейлины Императрицы» баронессы С. Буксгевден⁵, заметки И. В. Степанова «Милосердия двери»⁶ и очерк Нео-Сильвестра (Г. Гроссена) «Царь и художники»⁷. Указанные эго-документы открывают для читателя простые житейские моменты из быта царской семьи, их обыденные радости и огорчения, их естественные эмоции и ожившие спустя десятилетия образы наряду с их непростыми канонизированными судьбами. Антропологический подход в данном случае довлеет над текстуальным: царь и его семья отражаются прежде всего как живые люди с их общечеловеческими заботами, нежели как миф, создаваемый в виде текста, сказочный, далекий от реальности.

Остальные публиковавшиеся в послевоенном «Возрождении» материалы рассказывают прежде всего о трагическом убиении императора и его семьи. Характерны в этом отношении статья Т. Алексинской об однозначной реакции эмигрантской и иностранной прессы на убийство царской семьи как на уголовное преступление⁸ и отрывки из книги С. Мельгунова «Революция и царь»⁹.

Но, касаясь жизни Николая II и его семьи, публикации, как правило, вводят читателя в мир устоявшихся мифологем, нарочитой мистики, красочных лубочных зарисовок, надуманных моделей поведения. Таковы, например, воспоминания последнего министра финансов императорской России П. Барка, в которых Николай II прямо-таки обожествляется: «Я знаю, что останусь на посту, пока мой Государь будет доволен мною, и покину его, когда мой Государь признает это своевременным»¹⁰.

Как мистически-религиозное происшествие описывается случай посещения монастыря Николаем II во время его поездки в Ставку:

Когда кончился молебен, Государь и Императрица приложились ко кресту, потом побеседовали некоторое время с игуменом и затем вышли из храма <…> Там, где кончалась деревянная лестница, стояли два древних старца <…> Когда Государь поравнялся с ними, они оба молча поклонились Ему в землю. Государь видимо смутился, но ничего не сказал и, медленно склонив голову, им поклонился <…> Меня, как и всегда, поразило Его поистине изумительное спокойствие, и как-то невольно кольнула мысль, что означает этот странный молчаливый поклон в ноги¹¹.

Таковы же и дневниковые записи морского офицера В. Молоховеца, когда тот сообщает: «Я смотрел на стены зала и думал, — когда я их увижу в следующий раз, — случилось, что никогда»¹². Он же в другом месте: «Царская семья съехала с яхты, как думали — на несколько дней, а в действительности — навсегда»¹³.

Автор одной из публикаций в «Возрождении» цитирует достаточно известные мемуары преподавателя цесаревича П. Жильяра:

Государь и Государыня верили, что умирают мучениками за человечество <…> Они сделались идеальной силой. И в самом своем уничижении они были поразительным проявлением той удивительной ясности души, против которой бессильны всякое насилие и всякая ярость и которая торжествует в самой смерти¹⁴.

И хотя вместе с тем публикуются обоснованные рассуждения¹⁵ о причинах Октября вслед за Февралем 1917 года, когда отречение императора, являвшегося своего рода стержнем, позвоночником всей системы, вызвало распад всей структуры, но все-таки в целом император остается фигурой умолчания, недосягаемым и потому непознанным:

Взоры толпы были обращены вдаль <…> на большой гнедой лошади ехал медленно всадник. Из-за расстояния лица Его никто не мог различить, но все поняли, что это мог быть только Он. Волна непрерывного ура шла перед Ним, окружала Его. Что-то величественное и за душу берущее звучало в этом могучем гуле. Еще несколько мгновений, и всадник промелькнул перед всеми, пронесясь галопом вдоль строя в сопровождении нескольких других всадников <…> Многие оборачивались и смотрели туда, где был Он, непонятный и великий, повелитель сотен тысяч войск. Кто в этот момент мог бы усомниться в Нем? Никто не мог себе тогда представить конец этого величия и распыление этих, так крепко спаянных человеческих масс, называвшихся Российской Императорской Армией¹⁶.

В то же время императора обвиняли в фатализме, приведшем его семью и его страну к гибели: «Император Николай II — одна из наиболее злосчастных фигур в истории. Он любил свою родину. Он желал ей величия и процветания. И все же именно он навлек на нее несчастья, доведшие ее до полного краха и гибели»¹⁷. Подобный анализ развития событий предлагали и другие авторы, принадлежащие к различным политическим движениям, вместе с большевиками участвовавшие в расшатывании политического порядка страны¹⁸.

Нелестные характеристики можно было прочитать и в воспоминаниях графа Витте. Хотя написаны они задолго до Октября 1917 года, но впервые были опубликованы именно в эмиграции сразу после Гражданской войны¹⁹. Примечательны и слова З. Гиппиус, писавшей в пятой главе «Маленького Аниного домика»: «Пора сказать о нем, хотя это очень трудно. Потому трудно, что царя — не было. Отсутствие царя при его как бы существовании — тоже вещь сама по себе очень страшная»²⁰. Но все это — более-менее реалистический взгляд на правление.

Однако успехом пользовалась именно мифологизаторская точка зрения: Николай II как поруганная святыня, как идеальный правитель, как человекобожество, как символ утраченного.

В чем была причина такой мифологизации? Являлось ли это попыткой прикрыться именем «доброго царя», санкционировать то, чему сами же разрешили свершиться? Попытками самоуспокоения или самооправдания? Исповедания перед прошлым? Характерным механизмом памяти, защищающим от произошедших трагедийных неприятностей? Строго говоря, это не было «социальным заказом». Просто умело использованные личные переживания авторов пробрасывались русскому читателю в надежде на его восприимчивость и нетерпимость к несправедливости. Подобно Георгию Иванову в его «Петербургских зимах», авторы тем самым манифестировали свою причастность к «великим теням» недавнего прошлого, овеянного ностальгическим туманом и на их глазах превращающегося в миф²¹. К тому же они помещали биографию царской семьи внутрь своей автобиографии — судьба автора, таким образом, напрямую связывалась с судьбой правящей династии. В качестве объекта воспоминаний подчас заявлялась царская семья, а субъектом выступал сам рассказчик. В связи с этим имеет смысл напомнить, что «биография вообще — только внешнее выражение внутреннего»²². Опосредованная и завуалированная форма саморефлексии позволяла в данном случае достичь очень высокой степени откровенности. Такой формой, как правило, выступает нарративная маска и иные подобные ей защитные механизмы.

Общественно-исторический миф всегда непосредственно ориентирован на коллективную и индивидуальную историческую память и представляет собой сильнейший регулятор общественного поведения при поисках ориентира для идентификации. П. Шкаренков отмечает, что «мифы возникают вследствие того, что никакое общество не может существовать, если основная масса его граждан не готова подчиняться его законам, следовать его нормам, традициям и обычаям, если не испытывает удовлетворения от принадлежности к нему, как к своему миру. Эта готовность имеет своим основанием еще более глубокую интенцию — потребность в солидарности общественного коллектива»²³. Это мы и наблюдаем в неоднородном эмигрантском сообществе, стремящемся к единению через прошлое.

О том же пишет П. Глушаков, утверждая, что в литературе русского зарубежья наблюдался весьма живой и пристальный интерес к мифостроению, который в силу идеологических причин не мог быть проявлен в литературе советской. Обращение к персонажам «темных страниц» русской истории с построением их биографий согласно житийным канонам, библейской и древней мифической литературы — все это говорило о поиске синтеза в вопросе соотношения «реального» и «беллетристического», «классического» и «неклассического»:

Биографизм стал пониматься как сюжет жизни персонажа вне прямой соотнесенности со «значимостью» этого лица, но с опорой на узнаваемость его имени. То есть биографическая проза русского зарубежья, собственно, и была наиболее близка к сущностным чертам этого жанра, тогда как советская, например, историческая литература тех лет ставила во главу угла роль личности в истории, степень влияния на социальные процессы, «позитивность» личности для современной конъюнктуры²⁴.

Некоторые современные исследователи все же полагают, что и в эмиграции воспоминания о Романовых носили подчас заказной характер. В связи с этим обращается внимание на то, что М. Цветаевой негде было опубликовать «Поэму о Царской Семье» —

вещь, задуманную по вдохновению, никем не заказанную и не оплачиваемую. Вся дальнейшая судьба поэмы (незавершенность текста, утрата рукописи) во многом обусловлена этим заведомым отторжением эмигрантской печати. Кроме того, редакции «консервативных» эмигрантских газет требовали вырезать эпизоды, посвященные Государю в воспоминаниях М. И. Цветаевой. Равным образом, в эмиграции оставались неизданными ценные мемуары людей, верных Царской Семье, — например, замечательная рукопись И. Степанова «Лазарет Ея Величества», в то время как Керенский давал вечера воспоминаний и цинично болтал о Государе²⁵.

Однако принципы соцреализма, заказного по сути, в данном случае неприменимы. Говоря о том времени, необходимо учитывать, что о социальном заказе речи идти не могло, тем более если речь идет о подлинных художниках слова. Разумеется, в журналистской среде можно было при желании отыскать «бойкое перо» и заказать ему любую статью, но «купить» Бунина или Цветаеву, подсказав им написать что-то pro или contra, — дело совершенно немыслимое.

Лишь в последние годы исследователи стали отмечать, что сами личности «обреченных» на царствование представителей династии Романовых — особенности их психологии, образования, воспитания, их ориентация в сложной системе принятия решений, влияние окружения, быт и нравы придворной среды, менталитет общества — остаются менее всего изученными²⁶. Между тем «видеть в царской судьбе — человеческую, а в царе — личность необходимо, иначе многого не понять»²⁷. Важно воссоздать облик последнего русского царя так, чтобы мы смогли увидеть в нем живого человека и реального политика в конкретных обстоятельствах времени и места.

Как уже отмечалось, среди публикаций в «Возрождении» наиболее реалистично семья императора Николая II показана в сочинении баронессы Софьи Буксгевден «Воспоминания» («Возрождение», 1961, № 115). Она была фрейлиной последней русской императрицы Александры Федоровны и потому находилась чуть ли не в ежедневном контакте с царской семьей. Фрейлины составляли свиту Императрицы, посменно дежурили при ней, исполняя те или иные высочайшие поручения и днем и ночью. Буксгевден — одна из немногих преданных царской семье настолько, что последовала за ними в Тобольск после их ареста. Но незадолго до казни она была отделена от семьи императора и впоследствии выехала через Дальний Восток за границу.

Указанная публикация была переведена для «Возрождения» с английского оригинала книги, вышедшей в Лондоне в 1928 году²⁸. Внутри отрывка Буксгевден помещен очерк Н. Семенова-Тян-Шанского «Царственные дети». Зарисовки детей Императора, сделанные как Софьей Буксгевден, так и Семеновым-Тян-Шанским, стремятся передать их характер. Царская семья показана обыкновенной русской семьей в обыденной жизни, из-за чего еще сильнее чувствуется ее трагедия. Публикатор замечает, что работы Буксгевден «несомненно заинтересуют русских читателей, поэтому надо надеяться, что они найдут и переводчика, и издателя»²⁹. К сожалению, прошло немало времени, прежде чем осуществилось полное русское издание ее воспоминаний³⁰. Неизданным пока остался ее дневник из 500 листов, находящийся в Канаде в частных руках.

Личность самого Николая II показана в выдержках все из тех же мемуаров четырьмя годами ранее — «Император Николай II, каким я его знала: Отрывки воспоминаний» («Возрождение», 1957, № 67). Данная публикация рассказывает о распорядке дня и правилах жизни царской семьи. Описываются частные случаи, несомненно иллюстрирующие общее в характере государя и его близких. Здесь же приводится рассказ П. Барка об одной из его встреч с Государем. Это включение, по всей видимости, было сделано переводчиком, который готовил публикацию к изданию в журнале. И, по-видимому, им явился не кто иной, как Н. Семенов-Тян-Шанский. Ведь именно он в те же годы готовил к публикации в «Возрождении» перевод мемуаров П. Барка. Сверившись с оригиналом книги Буксгевден³¹, легко обнаружить, что автор в свои мемуары не включала воспоминаний Барка. Это естественно, ведь они впервые были опубликованы лишь в 1955 году. Стало быть, их «добавил» переводчик Н. Семенов-Тян-Шанский.

К тому же его перевод несколько отличается от современного издания. Сравним текст 1957 года: «Несчастьем Николая II было то, что Его Царствование следовало после периода репрессий Императора Александра III. Зажатое недовольство, сдерживаемое железной рукой Александра III, постепенно увеличивалось, и Николаю II пришлось все это распутывать»³² — и тот же текст 2013 года: «Несчастьем Николая II было то, что его правление следовало за периодом репрессий Императора Александра III. Затаенная ненависть, сдерживаемая железной рукой Александра III, постепенно росла, и Николаю II приходилось с этим справляться»³³. Новый перевод сделан на качественно ином профессиональном уровне. Сказывается работа не одного лишь переводчика, но и редактора, а возможно, что и группы переводчиков и редакторов. На то, что тексты разных лет различались, указывается в комментариях к современному изданию, где читателю предлагается самому сравнить оригинальный текст с последующей «редакционной обработкой», сделанной уже после смерти автора³⁴. Оригинальный английский текст в книге, увы, не приводится, а разыскать его самостоятельно не просто — книга Буксгевден давно стала библиографической редкостью. Это еще одна причина того, почему перевод и издание по-русски не были выполнены ранее. А ведь книга прекрасным образом обходит мифологему эмигрантских публикаций, приближая нас к обыденности, царившей в кругу общения членов императорской фамилии.

Одно из наиболее прямодушных, простоватых и в своей простоте доходчивых воспоминаний о царской семье — «Милосердия двери: Лазарет Ее Величества» И. Степанова («Возрождение», 1957, № 67). Император здесь упомянут лишь вскользь, зато дано точное и полное описание характеров, поведения, внешности императрицы, дочерей и наследника. Иван Владимирович Степанов — обычный русский солдат, находившийся после ранения на излечении в Царскосельском госпитале. Именно там несли свою «службу» царственные особы, добровольно помогавшие в качестве сестер милосердия. Ежедневное общение с ними явилось поводом к написанию его воспоминаний, которые после публикации в «Возрождении» были дважды переизданы — в книге «Царственные Мученики в воспоминаниях верноподданных» (М.: Сретенский монастырь; Новая книга; Ковчег, 1999) и в сборнике «Августейшие сестры милосердия» (М.: Вече, 2006).

И, наконец, яркое представление о личности Николая II можно получить при чтении очерка Нео-Сильвестра (Г. Гроссена) «Царь и художники: Как художник Н. П. Богданов-Бельский писал портрет Императора Николая Второго». Рассказана жизненная история о написании портрета государя, о препонах министерства двора, об этюдах и прочих художественных деталях «до-цифровой» эпохи создания визуальных образов. После эмиграции Богданов-Бельский жил в Риге, где сдружился с Генрихом Нео-Сильвестром (Гроссеном) и где были подготовлены указанные воспоминания. Позднее более полная версия также появлялась в других публикациях Гроссена — в «Возрождении»³⁵ и «Новом журнале»³⁶. Автор указывает, что это отрывок из готовящейся к печати книги «Жизнь для искусства». Однако такая книга никогда не была издана. Более того, в архиве Гроссена, в настоящее время хранящемся в Исследовательском Центре Восточной Европы в Бремене (ФРГ), рукопись подобной книги также не обнаружена. Да и историки, занимавшиеся биографией прославленного рижанина — Л. Флейшман, Ю. Абызов и Б. Равдин³⁷, — о такой книге и рукописи не упоминают. По мнению историка литературы И. Толстого, высказанному в частной беседе, в данном случае это мог быть лишь замысел Гроссена, так, к сожалению, никогда и не осуществившийся.

Мировоззренческие позиции авторов мемуаров, их понимание монархической идеи, отношение к государю как к Удерживающему — и самому феномену Удерживающего в русской истории — сыграли значительную роль в изложении событий. Ведь зачастую образ героя создается по образу и подобию биографа независимо от того, где воспоминания написаны — в эмиграции или метрополии.

Изучение последнего российского царствования, увы, сохраняет свой политизированный характер, ибо государственная деятельность императора Николая II продолжает интересовать исследователей, и прежде всего историков, лишь постольку, поскольку в их глазах она содействовала или препятствовала трагическим событиям исторического процесса в России.

1. Большев А. О. Шедевры русской прозы в свете психобиографического подхода. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2011. С. 5.[↩]
2. Клейнмихель М. Из потонувшего мира: Мемуары. Берлин: Глагол, 1920. 306 с. Ср.: Клейнмихель М. Из потонувшего мира: Мемуары. Пг.-М.: Петроград, 1923. 87 с.[↩]
3. См.: Старк М. Ф. Вечная память // Возрождение. 1957. № 67; Семенов-Тян-Шанский Н. Д. Светлой памяти Е. И. В. Великой Княгини Ольги Александровны // Возрождение. 1961. № 109; Рассветный. Памяти Императрицы Александры Феодоровны // Возрождение. 1962. № 127; Балуева-Арсеньева Н. Великая княгиня Елизавета Феодоровна; Инокиня Серафима. Об останках Великой Княгини Елизаветы Феодоровны // Возрождение. 1964. № 151; Старк М. Ф. Черная сенсация // Возрождение. 1964. № 156; Рассветный. Светлой памяти Государя Императора Николая Второго // Возрождение. 1968. № 197-200; Рассветный. Императрица Мария Феодоровна: К 40-летию кончины // Возрождение. 1968. № 202.[↩]
4. См.: Семенов-Тянь-Шанский В. П. Воспоминания о государе-человеке // Возрождение. 1960. № 103; Рабенек Л. Л. Москва и ее «хозяева» (времени до первой мировой войны 1914 г.) // Возрождение. 1960. № 105; Н. С.-Т.-Ш. К 50-летию празднования трехсотлетия Царствования Дома Романовых // Возрождение. 1963. № 141.[↩]
5. Буксгевден С. К. Воспоминания // Возрождение. 1961. № 115.[↩]
6. Степанов И. В. Милосердия двери: Лазарет Ее Величества // Возрождение. 1957. № 67. С. 46-64. [↩]
7. Нео-Сильвестр Г. Царь и художники: Как художник Н. П. Богданов-Бельский писал портрет Императора Николая Второго // Возрождение. 1957. № 67. [↩]
8. Алексинская Т. И. Эмигрантская пресса 1920-39 гг. об убийстве Царской Семьи // Возрождение. 1963. № 139. С. 21-38.[↩]
9. Мельгунов С. Екатеринбургская драма // Возрождение. 1949. № 4, 5, 6. [↩]
10. Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. 1966. № 178. [↩]
11. Шереметев Д. С. Государь на фронте // Возрождение. 1957. № 67. [↩]
12. Молоховец В. К. На яхте «Штандарт» // Возрождение. 1964. № 151. С. 11. [↩]
13. Там же. С. 12. [↩]
14. См.: Рассветный. Светлой памяти Государя Императора Николая Второго // Возрождение. 1968. № 200. С. 65.[↩]
15. Дистерло Ю. Р. Царский смотр: Мысли и воспоминания // Возрождение. 1965. № 163. С. 7-9. [↩]
16. Бабаевский А. Государь // Возрождение. 1963. № 139. С. 39. [↩]
17. Бьюкенен Дж. Моя миссия в России: воспоминания английского дипломата, 1910-1918. М.: Центрполиграф, 2006. С. 225. [↩]
18. См.: Милюков П. Н. Воспоминания (1859-1917). В 2 тт. Нью-Йорк: Изд. им. Чехова, 1955; Родичев Ф. И. Записки о революции 17-го года // Возрождение. 1954. № 31; Струве П. Б. Родичев и мои встречи с ним // Возрождение. 1949. № 1.[↩]
19. См.: Витте С. Ю. Воспоминания. В 3 тт. Берлин: Слово, 1922-1923.[↩]
20. Гиппиус З. Н. Маленький Анин домик: Распутин и Вырубова // Современные записки. 1923. № 17. С. 206-248. [↩]
21. См.: Грякалова Н. Фикциональное поле мемуарных очерков Георгия Иванова (случай А. Блока) // Георгий Владимирович Иванов: Материалы и исследования: 1894-1958 / Сост. и отв. ред. С. Р. Федякин. М.: Литературный институт им. А. М. Горького, 2011. С. 77. [↩]
22. Винокур Г. О. Биография и культура. М.: ЛКИ, 2007. С. 26.[↩]
23. Цит. по: Могильницкий Б. Г., Николаева И. Ю. История, память, мифы // Новая и новейшая история. 2007. № 2. С. 124.[↩]
24. Глушаков П. С. Проблемы типологии и функционирования историко-библиографического жанра в литературе русского зарубежья // Филология и человек. 2006. № 1. С. 61-75.[↩]
25. Гагина Н. Парижские тайны и русская явь. О книге С. С. Ольденбурга «Царствование Императора Николая II» // http://www. nashaepoha.ru/?page=obj55917&lang=1&id=2248[↩]
26. См.: Корелин А. П. Введение // Российские самодержцы. 1801-1917. М.: Международные отношения, 2004. С. 6-7.[↩]
27. Кряжев Ю. Н. Николай II как военно-политический деятель России. Курган-Шадринск: Исеть, 1997. С. 194. [↩]
28. Buxhoeveden S. Life and Tragedy of Alexandra Feodorovna. London: Longmans, Green & Co., 1928.[↩]
29. Семенов-Тян-Шанский Н. Царственные дети // Возрождение. 1961. № 115. С. 67.[↩]
30. См.: Буксгевден С. Жизнь и трагедия Александры Федоровны, Императрицы России. Воспоминания фрейлины в трех книгах / Перевод В. А. Ющенко; отв. ред. и сост. коммент. Т. Б. Манакова и К. А. Протопопов. М.: Лепта Книга, Вече, Гриф, 2012. [↩]
31. Buxhoeveden S. Before the Storm. London: Macmillan & Company, 1938.[↩]
32. Буксгевден С. Император Николай II, каким я его знала. Отрывки воспоминаний // Возрождение. 1957. № 67. С. 34.[↩]
33. Буксгевден С. Жизнь и трагедия Александры Федоровны, Императрицы России. Воспоминания фрейлины в трех книгах. Кн. 3: Перед бурей. С. 724.[↩]
34. Там же. С. 714. [↩]
35. Нео-Сильвестр Г. И. В мире русской души // Возрождение. 1964. № 155.[↩]
36. Гроссен Г. Н. П. Богданов-Бельский // Новый журнал. 1974. № 114. [↩]
37. Абызов Ю. О Генрихе Гроссене и его «Записках» // Даугава. 1994. № 1; Флейшман Л., Абызов Ю., Равдин Б. Русская печать в Риге: из истории газеты «Сегодня» 1930-х годов. В 5 тт. Т. 5. Stanford, 1997.[↩]