Д. Портнов а. Далеких радостей пунктир. М.: <б. и.>, 2019. 180 с.

Центральное место в небольшой книжке воспоминаний Далилы Портновой занимает глава, посвященная родному дяде — Юрию Домбровскому. Она же представляет главный интерес для исследователя, а потому, опуская прочие мемуарные сюжеты, остановимся на ней. Значение этой, по сути, мини-биографии переоценить сложно, ведь полноценного жизнеописания Домбровского до сих пор, спустя более чем сорок лет после его смерти, не существует. Это кажется несправедливым, особенно в сравнении с двумя другими выдающимися лагерниками — Шаламовым и Солженицыным.

Не случайно Домбровского называют потаенным классиком ХХ столетия.

Откроем ли мы его по-настоящему в нашем веке?

За прошедшие со дня смерти годы издавалось многое: мемуарные сборники друзей, дневники, письма — главным образом усилиями вдовы Клары Турумовой-Домбровской [Косенко 1990; Вульфович 1992; 1997; Домбровский 2005; Письма… 2009]. Были напечатаны исследования, в том числе одна монография в Англии [Doyle 2000] и даже одна документальная повесть [Кузьмин 2010]. Досадно, но в этом увековечивающем ряду не появилось книги воспоминаний самой вдовы, а между тем ее ждали. «Письма намного выразительнее…» — однажды сказала вдова в телефонном разговоре. Так она объяснила свой отказ издателю браться за этот труд. Вот почему впервые опубликованные в «Новом мире» в 2017 году воспоминания Портновой [Портнова 2017] стали событием — вроде выхода потерянного романа.

Главное открытие Портновой — это семья Домбровского и его ранние годы: «Несправедливое умалчивание обстоятельств жизни и нежелание знать о них и тем более выносить на суд человеческий говорят лишь об одном — о равнодушии к истории семьи и личности матери Домбровского. Обидно, что из печати и многих интервью можно узнать, восхититься и низко поклониться героическим подвигам его жены — Клары Файзуллаевны <…> А все, что связано с домом матери, с детством, с родственниками, с многими событиями его лагерной и ссыльной жизни, его пребыванием в Москве в те годы, — все обрублено на корню» (с. 86).

Вдовой, на самом деле, сделано много, но все-таки о детстве, юности, а также последующем высыльно-лагерном житье тоже писали, причем еще в 1970–1990-е (статьи И. Шенфельда, А. Арцишевского и других). После 1990-х инициатива биографов стала убывать и убывать. Так что упрек в печальной ситуации с изучением судьбы Домбровского сегодня правильнее было бы адресовать именно литературоведам. Они, казалось бы, полностью сконцентрировались на творчестве — пишут статьи, сосредоточиваясь на известном, довольствуясь в основном уже сделанными открытиями.

И вот впервые за многие годы появились не штрихи к портрету и не пара откровений из интервью, а взгляд изнутри семьи. Другое дело — чему верить, включая и собственные сообщения писателя о своей ранней жизни. И ведь действительно, что касается детства и юных лет, о некоторых вещах вплоть до публикации мемуаров Портновой было известно не более строчки, но даже в этом мизере приходилось сомневаться. Кое-что Домбровский вспоминал о детстве в статье «Цыганы шумною толпой…», сперва вышедшей в зарубежной печати; русский текст позднее опубликовали «Вопросы литературы» [Домбровский 1983]. О юности и учебе мы также найдем пару его воспоминаний в нескольких других статьях. Что-то в письмах, что-то, на худой конец, мы читали в «Факультете ненужных вещей» и в другой его прозе.

Домбровский был автобиографичен, в чем сам признавался, но вместе с тем «он был невероятный фантазер и мистификатор» [Вульфович 1992: 233]. Это серьезный повод, чтобы задаваться вопросами. Например, о нелюбви к матери и о ее жестокости в воспитании сына. Портнова пишет: «Мать была строга и несправедлива, и поэтому он считал себя изгоем <…> Однако я уверена, что они любили друг друга особой любовью: болезненной и уязвимой» (с. 74). И дальше: «…благодаря ей он прилично знал латынь и французский язык. Будучи во всех лагерно-тюремных передрягах, от матери он получал посылки <…> Это она выполняла его поручения по ходатайствам, обращенным в Генеральную прокуратуру» (с. 84–85).

О роли матери в судьбе писателя еще недостаточно сказано, если учесть недавно открывшиеся факты в связи с работой автора настоящей рецензии над реконструкцией биографии Домбровского. Так, именно благодаря матери второе уголовное дело 1935–1936 годов было переквалифицировано со статьи 58 пункт 10 (антисоветская агитация) на 169-ю (личное обогащение): «Вмешательство моей матери заставило авторов дела спешно перестроиться…» [Уголовное… 1949: I, 263]. Дело в итоге было выиграно, и Домбровский оправдан — совершенно исключительный случай в его жизни на фоне остальных примеров столкновения со сталинской системой.

Портнова впервые публикует и письма матери, а также раскрывает ряд других неизвестных обстоятельств и сведений.

Так, о первой гражданской жене Домбровского Галине Жиляевой-Шуевой, отношения с которой у него были недолгие, однако в результате родился сын Виталий, мы тоже совсем не знали. Портнова рассказывает и о драматичной встрече отца с сыном спустя годы (Домбровский не общался с первой семьей).

О других женщинах тоже немало нового — о Мусе Желтовой («…я знала, что Юрий «отбил» Мусю у Михаила Светлова. Она работала в ресторане ЦДЛ буфетчицей», с. 79), наконец, о самой Кларе Файзуллаевне — «Кларе из романа». Но главное, конечно, — это сам живой Домбровский, его словечки («скус и антирес», «рОман»), его выходки и так далее. Какие-то неточности на фоне этого просто меркнут: дата вступления в Союз писателей — 1939 год, а не 1956-й; дата первого ареста — 1932 год, а не 1933-й; неточность с адресатом стихотворения «Гнедич и Семенов».

На последнем, однако, остановимся подробнее. Это стихотворение не могло быть посвящено вдове, а в те годы молодой жене писателя К. Турумовой-Домбровской, так как было написано до ее рождения и до первого лагеря, скорее всего, в конце 1930-х. Оно входит в цикл, позднее озаглавленный «Поэт и Муза», и могло быть адресовано женщине («»Она красавица, а я — урод…»»), с которой Домбровский жил в 1937–1939 годах, вплоть до своего третьего ареста [Уголовное… 1949: I, 260 об.]. Именно в этот период он вновь начинает писать стихи (которые бросил, судя по всему, после высылки в Казахстан, куда отправился в 1933 году), и состоялась его первая поэтическая публикация в журнале «Литературный Казахстан» — стихотворение «Каменный топор».

Сегодня людей, по-настоящему знавших Домбровского, уже практически не осталось. В прошлом году умер Валентин Семенович Непомнящий, много лет проработавший в «Вопросах литературы». Непомнящим было написано одно из лучших эссе о писателе, «Homo liber», ставшее предисловием к новомирскому переизданию «Хранителя древностей» в 1991 году. В последнее время он страдал от потери памяти, из-за чего автору настоящих строк поговорить с ним о Домбровском не удалось. Сидя на стуле, он покачивался и, обхватив голову руками, тихо стонал. Вдруг он произнес одну-единственную фразу. Она прозвучала, как будто была высечена последняя искра: «О Домбровском можно только мечтать и петь».