«Чушь страшная, но нельзя оторваться». Чуковский и детектив

Общеизвестно, что Чуковский стал одним из первых исследователей массовой культуры вообще и массовой литературы в частности. Именно в таком ключе обычно рассматриваются его статьи о «Нате Пинкертоне», А. Вербицкой, Л. Чарской. Так, Н. Зоркая анализирует эти работы в своей книге, посвященной русскому массовому искусству начала XX века. Она пишет, в частности: «К. И. Чуковский — единственный из современников заинтересовался, помимо содержания, также и стилистикой опусов бульварных беллетристов, отметив ряд специфических и общих ее свойств» [Зоркая 1976: 161]. Ей вторит Т. Карлова: «Перед литературной критикой этих лет стояли новые задачи <…> По сравнению с критикой прошлого, выявлявшей социальные задачи искусства, появилась необходимость социологических исследований в области литературы и искусства: что читают широкие массы, какие идеологические стереотипы навязывает им литература, учитывающая массовый спрос и основавшая на этом коммерцию от искусства» [Карлова 1988: 101]. «Исследователем феномена массового искусства» называет Чуковского и А. Кочеткова в своей диссертации «К. И. Чуковский — литературный критик 1900–1910-х годов» [Кочеткова 2004].

Однако Чуковского интересовала не только массовая, но и развлекательная литература. Он занимался не только вопросом о том, «что же такое «плохое письмо»», не только «признаками плохой литературы» [Зоркая 1976: 161], но и литературой художественной, хотя и несерьезной.

Чуковский — один из первых русских критиков, затронувших в своих статьях тему детектива. Не менее известна роль Чуковского как переводчика, редактора переводов, составителя сборника произведений о Шерлоке Холмсе и автора предисловия к этому сборнику. Однако тема «Детектив и Чуковский» исследована не так уж и хорошо — возможно, как раз по причине ее кажущейся простоты и прозрачности.

Начнем с самого очевидного. Нетрудно доказать, что Чуковский хорошо знал детективный жанр и тонко чувствовал его специфику.

Так, широко и заслуженно известна статья 1908 года «Нат Пинкертон и современная литература», в которой Чуковский справедливо отказывает брошюркам о Нате Пинкертоне в принадлежности к литературе; однако интересно, что недостатки, которых полны эти брошюрки, он демонстрирует на фоне достоинств Конан Дойля. Тем самым Чуковский сразу же уничтожает столь распространенное до сих пор смешение массовой и развлекательной литературы, показывая, что развлекательность и художественность вовсе друг друга не исключают.

Чуковский отмечает роль логики у Конан Дойля, противопоставляя ей «огромнейший кулак» Пинкертона. Само по себе это наблюдение, может быть, не блистает оригинальностью: трудно, прочитав хотя бы одно-единственное произведение о Холмсе, не заметить, что оно возвеличивает «силу и могущество логики, обаятельность человеческой мысли, находчивость, наблюдательность, остроумие» [Чуковский 2012а: 50]. Однако важно другое: не пройдет и двадцати лет, как в зарубежной литературной критике начнет происходить смешение двух жанров — детективного и приключенческого. Разумеется, «крутые» романы и рассказы Д. Хэммета, Р. Чандлера и некоторых других менее известных авторов написаны неизмеримо более талантливо, чем брошюрки о Пинкертоне. И все же это разные жанры, хотя мало кто из писавших о «крутом» романе понимал принципиальную разницу между логикой как оружием сыщика в детективе и кулаком как оружием сыщика в приключенческом романе. Чуковский эту разницу видит. Хотя он и не использует слова «жанр», но в статье 1908 года показывает, что Холмс и Пинкертон различаются не только по художественному уровню посвященных им произведений: между ними вообще очень мало общего именно потому, что в рассказах о Пинкертоне ни малейшей роли не играет логика.

Вторая особенность произведений Конан Дойля, отмечает Чуковский, — это идеальные черты Холмса, идеальные как в этическом (бескорыстие), так и в поэтическом отношении (любовь к искусству, отношение к расследованию как к искусству, романтичность). Эти идеальные черты очень точно и удачно связываются с ролью логики у Конан Дойля: Холмс не стремится к большому гонорару — само дело служит ему наградой, и дело это заключается в разгадывании загадки силой логики. Чуковский хотя и не высказывает обобщений о сути детективного жанра, но этой сути все же касается, настойчиво называя Холмса поэтом и указывая на его любовь к логике; критик прямо не употребляет выражений вроде «поэзия логики», но говорит именно об этом.

Когда Чуковский заводит речь о стиле Конан Дойля, то под покровом иронии, с которой говорится о «мечтательном и грустном отшельнике, поэте, музыканте и сыщике, пленительном Шерлоке Холмсе» [Чуковский 2012а: 40], угадывается искреннее восхищение персонажем. Восхищение это, видимо, уходит корнями в раннюю юность писателя — если судить по обмолвке в «Серебряном гербе», во времена, когда ему было 16–17 лет («Уже на втором или третьем уроке я вступал со своими питомцами в длинные разговоры о посторонних вещах — о том, как ловить тарантулов, как делать камышовые стрелы, как играть в пиратов и разбойников, а также о подвигах Уточкина, о «Копях царя Соломона», о приключениях Шерлока Холмса» [Чуковский 2012c: 536]).

Перейдем теперь к упомянутому выше сборнику Конан Дойля, который впервые увидел свет в 1945 году ¹. Сборник этот составлен тщательно, а предисловие написано с явной симпатией и к Конан Дойлю, и к Холмсу, и к произведениям о Холмсе.

Надо отметить, что в середине 1940-х годов похвала детективному жанру или даже одному его представителю уже была знаковым явлением; тем более что Чуковский хвалил детектив именно за то, что в нем является существенным (воспевание логики), и прямо указывал (под видом осуждения) на отсутствие у Конан Дойля социальной критики (которую многие другие советские литературоведы усердно старались найти и в детективе, и в приключенческом романе). Как и в статье «Нат Пинкертон», в этом предисловии Чуковский достоинства детективного жанра приписывает почти исключительно циклу о Холмсе; в то же время он — очень осторожно — расширяет круг упоминаемых авторов, называя в качестве учителей Конан Дойля Эдгара По и «талантливого английского беллетриста Уилки Коллинза» [Чуковский 2012b: 575]. Любопытно, что Конан Дойль неоднократно назван в этом предисловии детским писателем; судя по всему, такое узкое определение — своего рода страховка: мол, ничего страшного, если в саге о Холмсе не хватает критики капиталистического общества, все-таки это детская литература, а с нее какой спрос?

Не предлагая никаких принципиально новых идей, это предисловие все же в популярной форме повторяло самые ценные мысли старой статьи Чуковского и представляло собой пусть несколько сдержанную, но здравую апологию детектива.

Следующий текст Чуковского, наглядно демонстрирующий его горячую любовь к детективному жанру, — это послесловие к статье «Нат Пинкертон», написанное в 1968 году, то есть за год до смерти писателя. Послесловие это очень короткое, на две странички, и здесь Чуковский утверждает, что массовая культура (самого этого термина он по-прежнему не употребляет) во многом оказалась преодолена. Одним из симптомов этого пре­одоления он считает как раз существование детективного жанра, отмечая уже заслуги не только По, Коллинза и Конан Дойля, но и Честертона, и Кристи, и Сэйерс, причем — любопытная деталь — именно Сэйерс, а не Честертона или Кристи он называет «самой даровитой из всех этих авторов» [Чуковский 1969: 149].

Логика понятна: в 1908-м в литературу еще не вошли ни Честертон, ни Кристи, ни Сэйерс, а популярность Пинкертона была беспрецедентной. Если же у Конан Дойля появились достойные преемники, то говорить о победе «готтентотства» пока еще рано.

Наряду с высказываниями Чуковского о Конан Дойле стоит упомянуть его краткую характеристику творчества Уилки Коллинза (которого, напомню, он неоднократно выделял среди других авторов детективов). Характеристика эта содержится в письме В. Каверину от 27 октября 1940 года и посвящена, казалось бы, частному вопросу — соотношению в развлекательном романе собственно динамики — и пауз, того, что Чуковский в этом письме называет «воздухом». Говоря о «Двух капитанах» и оценивая их очень высоко, критик в то же время замечает:

Единственный есть у нее (книги Каверина. — П. М.) недостаток, — который, в сущности, происходит от ее достоинств: она слишком авантюрна. Вы оказались таким мастером фабулы, таким неистощимым изобретателем занимательных ситуаций, что даже злоупотребляете этой своей силой. Уже в первой главе сразу: и утонувший почтальон, и немота героя, и убийство на мосту, и фальшивая улика — и так идет до самого конца. В этом чудесном лесу должны быть, мне кажется, прогалины. Вы так хорошо владеете жанровым, бытовым матери­алом; повесть всякий раз колоссально выигрывает, когда Вы уходите от авантюр в эту область — не потому, что авантюры плохи, а потому что их слишком много. Вспомните хотя бы Уилки Коллинза. Он ли не был гением приключений и тайн! Однако сколько воздуху в его «Moonstone’e», «Woman in white» и др. Нет этой тесноты, этого перепроизводства эксцентрики [Чуковский 2013d: 311].

Замечание это, при всей его, казалось бы, случайности, снова показывает, как высоко ставил Чуковский классиков детектива и как тонко чувствовал законы построения развлекательного сюжета.

Облик Чуковского — любителя детектива дополняют его дневники и письма, в которых он неоднократно делится впечатлениями о прочитанных детективах. Так, в марте 1949 года, в письме к Мариэтте Шагинян, он практически с восторгом отзывается о романе Арчибальда Филдинга («Murder at the Nook — превосходная книга. Характер Mrs. Markham самобытен и нов. И очень интересно узнать, кто же убил эту девушку!» [Чуковский 2013d: 369]), а в комментарии к этому письму сообщается:

К. Чуковский и М. Шагинян увлекались детективами, особенно английскими, и время от времени обменивались книжками. Сохранилась недатированная записка Чуковского: «Бесконечно благодарен Вам, дорогая Мариэтта Сергеевна, за детективную книжку. Хотя уже на 60-й странице можно догадаться, кто убил старика, я с удовольствием дочитал весь роман до последней страницы, и он усладил для меня послеоперационную скуку» (Архив Е. В. Шагинян) [Чуковский 2013d: 370].

Об увлечении Чуковского детективами писала и его секретарь К. Лозовская, особо отмечавшая, что «Корней Иванович поражался изобретательности авторов и, начиная новый роман, с интересом ждал той страницы, на которой совершится убийство» [Лозовская 1983]. В письме Т. Литвиновой от конца апреля 1954 года Чуковский говорит: «Если Вы хотите на самом деле скрасить мое умирание — пришлите какую-нб. detective story или моего любимого Trollope’а» [Чуковский 2013d: 392–393]; в феврале 1965-го признается в письме Соне Гордон, что читал почти всего Майкла Иннеса (на тот момент — около 25 романов и 2 сборника новелл) [Чуковский 2013d: 674], а чуть раньше — что у него есть весь Эллери Квин (по оценке Гордон — 50 книг, на самом деле, возможно, немного меньше) [Чуковский 2013d:

1. К сожалению, издание 1945 года практически недоступно. Судя по всему, вошедший в него вариант предисловия Чуковского был меньшего объема, чем более поздний текст, неоднократно перепечатывавшийся начиная с 1956 года. На него я и опираюсь в статье.[↩]