«…Чтобы завещанное им слово не убывало…»
«Творчество А. Платонова. Статьи и сообщения», Изд. Воронежского университета, Воронеж, 1870, 247 стр.
Интерес к творчеству А. Платонова с годами не спадает: ни читательский – его книги пользуются большим спросом и никогда не залеживаются в книжных магазинах, – ни исследовательский – появляются все новые и новые статьи и работы, воссоздающие облик писателя и анализирующие его творчество. Среди работ последних лет (начиная с 1958 года, когда была переиздана книга рассказов Платонова и как бы началась новая жизнь писателя) сборник статей «Творчество А. Платонова», изданный на родине писателя, занимает особое место. И не только потому, что ответственному редактору сборника В. Скобелеву и редколлегии (А. Абрамову, П. Бороздиной, О. Ласунскому) удалось собрать книгу новых статей о творчестве Платонова, привлекая авторов не только из самого Воронежа, но и из Москвы, Ленинграда, Иванова, Борисоглебска, Люблина (Польша). Но прежде всего потому, что большинство статей интересно по концепции, по новому, более глубокому прочтению произведений Платонова; в них слышится диалог времен – нашего прошлого и нашего сегодняшнего дня. Авторы появившихся в последнее десятилетие работ были поражены оригинальностью и самобытностью вновь открывшегося писателя, необычностью его художественного видения – и об этом говорили. Но они видели его главным образом в ряду современной нам литературы. Это, естественно, было новым прочтением писателя, но в таком прочтении были и свои недостатки: А. Платонов не всегда воспринимался исторически. И в этом смысле авторы сборника делают шаг вперед. Они стремятся вернуть произведения А. Платонова в литературный и социально-исторический контекст его времени, сохраняя и постоянно учитывая в своем анализе тот новый смысловой потенциал, который раскрыла в творчестве писателя современность. Такая стереоскопичность видения открывает перед исследователями большие возможности.
Исследование творчества писателя в литературном и социально-историческом контексте времени – задача трудная, и авторы сборника, конечно, не всегда с этой задачей справляются. Порою проблема контекста оборачивается традиционным «литературным фоном», когда исследователь ограничивается простой констатацией общности творческих поисков и стилистическими совпадениями. Так произошло в статье В. Пронина и Л. Таганова «А. Платонов-поэт». В статье Н. Брябиной воздействие гуманистической концепции человека А. Платонова на творчество Ю. Нагибина рассмотрено локально – и дальше установления прямых соответствий автор не идет. Иначе и более плодотворно проведен сравнительный анализ творчества Вс. Иванова и А. Платонова второй половины 20-х годов в статье Е. Краснощековой. Повышенный интерес к психологии личности, стремление выяснить, насколько подвижна психика человека, насколько поддается она воздействию быстро меняющейся социальной действительности, как осознает себя и окружающую его действительность человек пореволюционной России, – все эти проблемы сблизили в те годы таких различных писателей, как Л. Леонов и К. Федин, Вс. Иванов и А. Платонов… Анализируя пересечение, встречу Вс. Иванова и А. Платонова, Е. Краснощекова резко очерчивает сходство и различие платоновского героя и героев Вс. Иванова. Интересно замечание Е. Краснощековой о том, что новая форма авторского повествования, складывающаяся в эти годы, сохраняла такие завоевания прозы прошлых лет, как «присущая сказу предельная активизация героя в произведении» (стр. 148). Точнее было бы сказать, правда, что своеобразная редукция сказа, обусловленная предельной близостью голоса героя голосу автора, создавала у Платонова новую форму повествования, которую порой отождествляли со сказом.
В несколько ином плане развертывается сопоставление платоновского «Сокровенного человека» с романом А. Малышкина «Севастополь» в статье Т. Никоновой. Точкой пересечения интересов этих писателей критик считает тему взаимоотношений революции и личности. Анализируя концепцию мира и человека в произведениях А. Платонова и А. Малышкина, критик приходит к выводу, что близость писателей определяется их стремлением рассказать о сложном и драматическом пути своих героев в революцию, об их «паломничестве к истине». «Но путь к истине, а следовательно, и к людям для Пухова, как и для Шелехова, лежит через страдание, – пишет автор статьи. – Оно открывает герою разгадку жизни не только природы, но и революции» (стр. 162). Очень уместно напоминает Т. Никонова статью Л. Рейснер 1926 года, где говорилось о необходимости и драматизме внутренней перестройки человека в ходе революции. Л. Рейснер писала тогда: «Ни один шаг не дался даром, ни одна ступенька. Кровью было заплачено за каждую иллюзию, вынесенную из прошлого, за каждый средневековый предрассудок, за каждую надежду на примирение старого и нового, Руси самодержавной, пьяной и нищей с Русью советов». И если для героев А. Малышкина этот процесс перестройки завершался сознательным «подчинением человека «закону масс», то для платоновских героев «революция… не подчинение личных интересов общим, а необходимое условие жизни, направленной в одно русло со всеми людьми, «одиноко работавшими против естества всего мира» (стр. 164). Эти выводы не лишены оснований, хотя вопрос о личных и общих интересах не так прост, как утверждает автор. И вообще позиция А. Платонова нам кажется более сложной и не такой однозначной. Самая эта метафора – «паломничество к истине» – вряд ли точна в применении к платоновским героям. Она как бы предполагает, что истина внеположна герою и добыта кем-то другим и только в результате его духовной эволюции становится ему доступной. Истина же для Платонова есть процесс и творится народом в ходе своего существования. Поэтому человек в одиночку не может постичь смысл своего и общего существования, для этого он должен «приникнуть к народу, родившему его, и через него к природе и миру, к прошлому времени и будущей надежде». Но и без отдельного человека, без его пути и поиска нет для Платонова истины: «без меня народ неполный». И это не безумная гордыня сверхчеловека, не отказ от участия в общем деле масс, а убежденность трудящегося человека в своей необходимости, чувство соучастия в общей жизни, утверждение своего права самостоятельно решать самые сложные проблемы своей и общей жизни. Поэтому истина, как и самая жизнь народа, стремится к интеграции, и весь художественный мир А. Платонова представляет собой разноречивое и многоголосое единство воззрений.
Возможности, раскрывающиеся перед исследователями при сравнительном анализе (даже в тех границах, которые поставили себе авторы сборника), не до конца реализуются. Следует, вероятно, смелее выходить за пределы литературного ряда к общим проблемам культуры, к социальным истокам, обусловившим своеобразие художественного выявления эпохи. О сложном пути платоновского «сокровенного человека» в революцию, о его исканиях и даже экспериментах, о заблуждениях и сомнениях, о радостях и откровениях, о его одиночестве и о его стремлении к другим людям, о его особой близости к природе, о его работе, о его духовности – обо всем этом рассказывают лучшие статьи сборника. Однако социальная природа платоновского героя и связанные с этим проблемы его исканий не всегда и не в одинаковой мере осознаются авторами этих статей.
«Хождение по мукам» – этой метафорой принято характеризовать сложный и порой драматический путь значительной части русской интеллигенции к принятию революции. Интеллигенция и революция – проблема, чрезвычайно важная для нашей истории. И не случайно она так широко и всесторонне художественно освоена советской литературой и соответственно разработана нашим литературоведением и критикой. Следует, однако, все время иметь в виду, что революция в России имела глубинный, всеохватывающий, тотальный характер и втянула в свою орбиту, привела в движение многомиллионные массы. И все эти люди: рабочие и солдаты, крестьяне и матросы, студенты и интеллигенция, служащие и мещане, в большинстве своем далекие от идей научного коммунизма, – оказались активными или пассивными, но участниками революции, участниками острейших социальных столкновений и глубочайших социальных преобразований. «История вообще, история революций в частности, – писал В. И. Ленин в 1920 году, – всегда богаче содержанием, разнообразнее, разностороннее, живее, «хитрее», чем воображают самые лучшие партии, самые сознательные авангарды наиболее передовых классов. Это и понятно, ибо самые лучшие авангарды выражают сознание, волю, страсть, фантазию десятков тысяч, а революцию осуществляют, в моменты особого подъема и напряжения всех человеческих способностей, сознание, воля, страсть, фантазия десятков миллионов, подхлестываемых самой острой борьбой классов» 1. Зеркалом этого сложного переплетения различных социальных сил, различных человеческих сознаний, воль, страстей, идеалов, иллюзий, утопических представлений, складывающихся и интегрирующихся, и явилась молодая советская литература.
Именно поэтому так богат и широк спектр героев в советской литературе тех лет, – здесь, как и в самой жизни, встали рядом горьковский Кутузов и красногвардейцы А. Блока, фурмановский Клычков и Вершинин Вс. Иванова, фадеевский Левинсон и Кожух А. Серафимовича, мятущиеся интеллигенты А. Толстого и «кожаные куртки» Б. Пильняка – и каждый из них занял в истории литературы свое определенное место.
Новое в сознании человека из народа в те годы очень часто причудливо переплеталось с традиционной мечтой патриархального крестьянства о несбыточном и туманном царстве справедливости, довольства и благодати. И это нашло свое отражение в литературе: то это была сказочная есенинская Инония, то не менее сказочная и туманная страна Дайр в романе А. Малышкина, то культ языческого мироощущения в книгах раннего Леонова или саркастически рассказанная Мм же легенда о неистовом Калафате. Утопизм присущ и платоновскому «сокровенному человеку», и потому естественно и правомерно сопоставление этого утопизма с традиционной мечтой русского патриархального крестьянства о будущем. Возражения вызывают некоторые выводы из этих сопоставлений. Когда в статье молодой исследовательницы Л. Фоменко утверждается, что в платоновском герое «воплотилась огромная Россия нищеты, темноты, юродивых, странников, темной мудрости, богатейших россыпей добра и любви» (стр. 45), хочется напомнить автору, что Фома Пухов, о сложном пути которого она подробно рассказывает, был рабочим. Мы очень далеки от социологизма прежних лет, но и просто пренебрегать социологией не резон. Полагая, что сознание платоновского героя прямо определено тем кругом, который очертила «жизнь вокруг него», Л. Фоменко приходит к парадоксальному выводу: «Он не знает истинных законов мира, а лишь «одиноко догадывается» о них. Такой уровень сознания трудового человека гармонировал (?) с действительностью угнетения и порабощения» (стр. 47). Конечно, «истинных законов мира» платоновский герой не знал, но ведь догадывался, хотя и одиноко, а к тому же был отличным механиком и читал «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» К. Маркса… Разумеется, ни о какой гармонии сознания трудового человека с «действительностью угнетения и порабощения» речи не может быть. «Народе творческой концепции писателя – это… вечный носитель эпической традиции бытия, его коллективный разум, опыт бесконечных человеческих устремлений», – как справедливо пишет Л. Иванова на стр. 80. В русской литературе XIX века русский народный характер, как правило, генетически связан с крестьянством. В. Скобелев, анализируя творчество А. Платонова в широком контексте советской литературы 20-х годов, показывает, как назревало и как проходило в эти годы «раскрестьянивание» русского общественного сознания (стр. 60). Процесс этот был сложным, болезненным, драматическим – достаточно вспомнить драматизм поэзии С. Есенина. В. Скобелев пишет: «М. Горький был, по-видимому, одним из первых, кто почувствовал назревание существенных изменений в духовном облике русского народа, и в частности в народном характере, как оп сложился в нашей литературе» (стр. 60). Следует, вероятно, оговорить то обстоятельство, что в литературе второй половины XIX века уже «зарегистрированы» были эти сдвиги русского общественного сознания (Г. Успенский, Ф. Достоевский), хотя определенность выводов и позиции выдвигает М. Горького на первый план. Народный характер у А. Платонова, как правильно определяет В. Скобелев, «оказывается вписанным в традицию нового отношения к действительности, воплощая деятельный разум личности» (там же). И только с этой позиции, учитывая новый характер отношения платоновского героя к действительности, можно понять специфически окрашенные социалистические утопии А. Платонова.
В статье В. Свительского содержится такое определение: «Возможность человеческого счастья – неотвязная тема писателя, а счастье, — по-видимому, центральная этическая категория для А. Платонова, связанная в его представлении с обликом самого, простого человека» (стр. 15 – 16). Именно эта «неотвязная тема» окрасила утопические построения и писателя, и его героев, их этический максимализм. Смысл жизни и счастье неразрывно связаны в концепции Платонова. «Я мог выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность» – эту фразу, чуть-чуть ироническую, но очень серьезную, мог бы сказать любой герой писателя. Под ней подписался бы и сам Андрей Платонович Платонов. Ирония писателя, которую так часто не понимали некоторые критики 30-х годов, видели в ней юродство, была своеобразной самокритикой. «В нем самом, – пишет В. Свительский, – неуживчиво боролись безоглядочный пафос и беспощадно аналитическое, ироническое отношение к жизни» (стр. 24). Как художник и как мыслитель А. Платонов очень точно зафиксировал столкновение утопических представлений о социализме с реальной практикой реально строящегося социализма и рассказал прямо, беспощадно, не боясь признать собственные ошибки и заблуждения.
Писатель приходит в мир, чтобы говорить с миром, чтобы вступить с ним в диалог. А для этого необходимо слышать друг друга и уметь отвечать. А. Платонов умел не только говорить, но и слушать, умел и отвечать. Он стремился принести своими книгами людям счастье, оживить их жизнь смыслом и вместе со своим народом утверждать ценность отдельного и общего существования. Для этого – Платонов понимал – планета наша еще «мало оборудована». Людям, ощущающим, что они «родились на свет не для того, чтобы истратить, уничтожить свою жизнь в пустом наслаждении ею, но для того, чтобы отдать ее обратно правде, земле и народу», противостоит в платоновском творчестве сила, «смысл» которой – в обессмысливании человеческой жизни. С гневом обрушиваясь против этой силы, писатель, – как справедливо отмечает Л. Иванова в статье «Война» и «мир» в творчестве А. Платонова военных лет», – «борется с возможностью для человека неосознанно жить и так же неосознанно гибнуть, приобщая читателя к великой и трагической целесообразности жизни и смерти» (стр. 78).
Путь «от реального к реальнейшему… – напоминает нам тот же автор слова Блока, – через внешнюю действительность – к действительности внутренней и высшей» авторы статей сборника вообще единодушно считают специфическим качеством таланта Платонова, благодаря которому он только и получает возможность «решать каждую тему не только по злобе дня, но и универсально, исторически» (стр. 81). Вероятно, изучение этих «универсально-исторических» интересов писателя становится очередной – и неотложной – задачей будущих исследователей его творчества. Предстоит выяснить: что же это за «мысль» платоновская, влияние которой на структуру – решающе? Что это за «тема», которую писатель развивает во «всемирно-исторических масштабах измерения человеческой жизни» (стр. 80)? Что это за «типично платоновский мир, имя которому – вся вселенная». И в чем же был смысл тех «философских проблем бытия, самых больших вопросов человеческого существования» (стр. 26), которые предопределили своеобразие макро- и микромира Платонова-художника?
Нельзя сказать, что исследователи к этим истокам не спустились. Они сделали, может быть, главное – создали ощущение «полномочности» Платонова, его права быть «пророком в своем отечестве». Они сумели отойти от абстрактных разговоров о том, что у писателя есть «свой» художественный мир; лишь фиксировать это – как мы все уже попали – необходимо, но не достаточно. Раскрытию сущности художественно-философского потенциала творчества Платонова в разной мере и с разной степенью убедительности, но с равным исходным пафосом служат все статьи сборника: и те, о которых уже шла речь, и те, в которых рассматриваются, казалось бы, частные вопросы. Интересны статьи Л. Кройчика «Особенности сатиры А. Платонова («Город Градов»)», польской исследовательницы М. Шимонюк об актуализации языка в рассказах Платонова, работа Л. Зюбиной о формах выражения авторского сознания и др….
«…Единственная слава, единственная истинная честь для всякого большого художника, – считал Платонов, – заключается в том, чтобы завещанное им слово не убывало, не утрачивалось в своей глубине и ценности, а возрастало, умноженное на понимание миллионов читателей…»
Превращению «поэтической работы» Платонова в «реальное благо» способствует и сборник, изданный Воронежским университетом.
- В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 41, стр. 80 – 81.[↩]