Близко ли далекое?
В. Ф. Переверзев, Литература Древней Руси, «Наука», М. 1971, 302 стр.
Мы привыкли к иным книгам о русской старине: или к очень большого объема исследованиям, или к очень большого формата альбомам. Что дает нам скромная на вид книга В. Переверзева? Прежде всего автору удалось «показать читателю, что… произведения древнерусской литературы представляют не менее интересный материал для чтения и заслушивают не меньшего внимания с его стороны, чем охотно поглощаемая читателем новейшая беллетристика» (стр. 5). Почти половину книги, если собрать вместе, составляют выразительные цитаты из памятников и красочные пересказы их содержания. Давно не появлявшееся популярное пособие для чтения древнерусской литературы – вот на первый взгляд жанр работы В. Переверзева. Однако не только в этом ее достоинство.
В книге привлекает внимание оригинальность анализа памятников. Оказывается, у исследователя был еще один, гораздо более сложный, замысел: попытаться перенести на древнерусскую литературу один из важнейших признаков современного искусства – создание художественных образов. В. Переверзев намеревался, «пройдя путь по галерее художественных образов древнерусской литературы», нарисовать цельную картину ее развития за 600 лет.
Автор выработал стройную концепцию, которая вкратце сводится к следующему. Литература древней Руси изобразила трех основных героев, три главных социальных характера – монаха, дружинника и путешественника (самые ранние примеры: «Житие Феодосия Печерского», «Слово о полку Игореве» и «Хождение Даниила игумена»). Эти три основных литературных героя претерпели длительную эволюцию под влиянием изменявшихся общественно-политических условий. Например, дружинного витязя в произведениях постепенно сменил князь-праведник («Житие Александра Невского», «Слово о житии Дмитрия Ивановича»), а затем грозный самодержец («История о Казанском царстве»). Дружинник превратился в служилого человека («Житие Леонтия Ростовского», «Житие Стефана Пермского») и в конце концов потерял монашество, оставшись лишь мирским подвижником («Повесть об Ульянии Осорьиной»). В XVII веке литература перешла к изображению совершенно новых демократических героев – казачества («Повести об Азове») и деклассированных элементов, «путешествующих» по разным социальным слоям русского общества («Повесть о Горе-Злочастии», «Повесть о Савве Грудцыне»).
Небольшая книга В. Переверзева удивляет насыщенностью новыми наблюдениями. Автор излагает не одну лишь историю образов древнерусской литературы, а по меньшей мере три параллельные истории – образов, жанров и стиля. Исследователь считает, что в древнерусских произведениях, подобно нашим современным, литературный герой определяет все – жанр, стиль, язык произведения и даже облик повествователя. Поэтому автор постоянно стремится объяснить литературную форму памятников. В качестве примера процитируем лишь некоторые интересные высказывания В. Переверзева. Так, он пишет о жанре знаменитого «Поучения Владимира Мономаха»: «Образ князя-книголюба нашел свое выражение в дидактической автобиографии, более соответствующей природе этого образа, чем форма лирически песенной воинской повести» (стр. 75). Или объясняет, например, появление пейзажа в «Житии Сергия Радонежского»: «Видения подвижников, отгородившихся стенами монастырской кельи от всех впечатлений внешнего мира, страдают бедностью красок и скудостью мистического воображения. Мистика уединившегося в лесной глуши пустынножителя блещет живыми красками окружающей его природы, в ней есть поэзия действительной жизни… Перед нами видение, представляющее собой особый род пейзажной живописи – мистический пейзаж; в житиях подвижников до Сергия таких видений не было» (стр. 134).
Неожиданны по своей новизне замечания В. Переверзева о напыщенности стиля «Слова о погибели Русской земли» (стр. 91), о потускнении образов в великих «Четьих-Минеях» (стр. 115); о том, что в облике Афанасия Никитина «мы имеем русский вариант типичного для всей Европы XV в. героя географических открытий» (стр. 149); или о том, что бес в «Повести о Савве Грудцыне»»не просто традиционный бес средневековых легенд. Он является как бы носителем и пропагандистом новых веяний, представителем молодого поколения, взявшего под сомнение мудрость отцов… он предстает вырвавшимся на волю из богатого купеческого дома дерзким отрицателем патриархальных устоев, своего рода Мефистофелем» (стр. 263). Перечень находок В. Переверзева может быть очень большим.
Стройностью концепции и обилием новых наблюдений книга В. Переверзева отличается от обычных популярных работ по русской старине. Это особого рода научно-популярная монография, которая выдвигает новую точку зрения раньше… историко-литературных… Такие будящие мысль… популярные монографии довольно… Но потребность в них, несомненно есть. Напомним, например, об одной научно-популярной серии книг Д. Лихачева «Культура Руси» времен Андрея Рублева и Епифания Премудрого» – книге, в которой была выдвинута мысль о русском Предвозрождении (первое издание книги вышло в 1946 году).
Однако монография В. Переверзева далеко отошла и от историко-литературного жанра. В популярных работах историки литературы обычно довольствуются относительными, общими аналогиями между древностью и современностью. В. Переверзева это не удовлетворило. Главным его желанием было максимально приблизить древнерусскую литературу к современному читателю. Исследователь попытался демонстративно приложить категории новейшей литературы к литературе древней Руси. И поэтому в анализируемых памятниках он почти сплошь находит «образы», «характеры», «героев своего времени», уподобляя средневековых авторов писателям нового времени. Заметим в этой связи, что известная книга Д. Лихачева, выходившая в 1958 и в 1970 году, называется «Человек в литературе древней Руси», а не «Образ человека в литературе древней Руси», и термин «образ» употребляется в ней в считанных, обычно мотивированных случаях.
В. Переверзев открыто отказывается быть историком литературы и стремится оставаться только литературным критиком, «взглянуть, – как заявляет он, – на памятники древнерусской литературы не глазами историка, а глазами литературного критика, подойти к ним так же, как подходит критик к явлениям современной ему литературы» (стр. 5). Критику кажется, что старинные произведения достаточно читать так же, как мы читаем современные, только, пожалуй, более внимательно. Тогда можно заметить то, что «оказывает на читателя волнующее впечатление», кто «перед читателем стоит как живой», кого «по-человечески читателю жаль» и т. д.
Историки литературы знают, каким обманчивым может быть впечатление от такого изолированного чтения памятника. Истинный смысл произведения нельзя верно определить без подробных сопоставлений с конкретной исторической и литературной обстановкой. Иначе мы неизбежно начинаем модернизировать памятник. Именно так получилось у В. Переверзева. Характернейшим примером этого является его разбор «Жития Сергия Радонежского». Исследователь ни словом не упоминает о стиле второго южнославянского влияния, которому следовал творец «Жития» Епифаний Премудрый, превознося знаменитого подвижника. Критик, в сущности, предлагает описывать жизнь пустынножителя так, как это сделали бы писатели нового времени. «Пустынножителю, выражаясь языком русской поговорки, «не до жиру, быть бы живу», – говорит критик, и, следовательно, стиль жития должен быть скромнее: «Уединение пустынножителя… плохо вяжется с музыкой витийственного красноречия». Отсюда следует вывод: Епифаний «сделал ошибку, слишком усердно использовав приемы повествования… отнюдь не гармонировавшие, однако, с психологическим обликом пустынножителя» (стр. 132, 138, 137). Как будто для Епифания обязательны стилистические требования нового времени!
Модернизация памятников, подстановка современных категорий в норм делают некоторые выводы исследователя слишком парадоксальными и субъективными. Так, в одних случаях он отказывается рассматривать памятник как цельное для своего времени произведение и видит в нем лишь неудачную смесь разных жанров. Например, он считает, что «Повесть о Петре и Февронии»»в жанровом отношении является гибридом, помесью жития с народной сказкой… А из чисто механической спайки жития со сказкой нового жанра не получилось» (стр. 140). В других случаях исследователь преувеличивает церковность произведений и, например, «Хождение Даниила игумена» присоединяет к житиям. Если сопоставлять это сочинение с описаниями путешествий нового времени, то в нем, конечно, много церковного. Но если сравнивать с современными ему произведениями, то впечатление резко меняется. Сам В. Переверзев в конце своего разбора все-таки отметил в «Хождении Даниила игумена»»существенные отличия от традиционной формы жития, обусловленные спецификой темы этого произведения», и в частности тем, что «паломник становился политическим бойцом на арене международного дипломатического соперничества» (стр. 50-51).
Наконец, в иных случаях исследователь модернизирует социальный смысл древнерусских памятников. У него, например, «Моление Даниила Заточника» превращается в «политическую декларацию «служилого» слоя, в своего рода петицию о проведении в жизнь предлагаемой социально-политической программы» (стр. 108). Правда, через сто страниц автор мимоходом скажет гораздо правильнее: «У Даниила в сущности нет никакой теории. Его аргументация сводится и подбору изречений из священного писания» (стр. 207). «Челобитная» Пересветова, по мнению В. Переверзева, «приближается к жанру политического романа, является зародышем той его формы, которая представлена политическими романами русского классицизма XVIII в.» (стр. 212). Герой «Повести о Савве Грудцыне»»немножко сродни героям романов Ф. М. Достоевского» (стр., 271). Ограничимся этим. Примеры большей, или меньшей модернизации памятников в книге многочисленны.
Работа В. Переверзева является сложным сплавом. Как видим, это не только пособие для чтения древнерусской литературы и не только популярная историко-литературная монография, но одновременно собранно критических очерков, блестящих эссе о древних памятниках. Для этого жанра вполне правомерно изложение исследователем своих личных ассоциаций и впечатлений, вызванных чтением или созерцанием памятника. В последние годы такого рода эссе о старине стали появляться на страницах наших журналов.
В книге, таким образом, объединены три различных жанра. Думается, что перед нами не эклектическое их соединение, а угаданное автором начало нового синтетического научно-популярного жанра. Современному читателю уже мало элементарного истолкования памятников. Интересы его намного расширились в нате время. Под влиянием усложнившихся читательских потребностей формируется новый научно-популярный жанр. Свидетельством этого, быть может, служит труд В. Переверзева. Ученый, к сожалению, не успел дописать книгу до конца. Изданная в незаконченном виде, она пополнилась большой работой А. Робинсона об эволюции взглядов покойного ученого и о его концепции в сравнении с точкой зрения медиевистов на древнерусскую литературу. Следовательно, жанр данной книги осложнился еще добавлением биографического и историографического очерка-рецензии.
В умении угадать «жанровую» потребность сегодняшнего дня заключается, по-видимому, основная ценность книги В. Переверзева. Однако способы приближения древности к нам многообразны и неравноценны. Предпочтение следует отдать, конечно, строго научным популярным книгам. Но даже прямолинейное приближение древности к современности тоже полезно, оно играет роль «приглашения к танцу» – так академик А. Орлов называл начало ознакомления читателя со средневековой культурой.