Бегство в зеркало

Заголовок любой публицистической статьи – ее «формула», которую читатель должен «расшифровать». Но в данном случае у читателя при расшифровке могут возникнуть определенные трудности.

Автор отдает себе в этом отчет и поэтому считает нужным приоткрыть «таинственный» смысл заголовка: он подсказан книгой Льюиса Кэрролла «В Зазеркалье». Но этого мало. По идее, нужно добавить к названию статьи подзаголовок, который бы звучал примерно так: «Западная литература в роли эскапистской альтернативы». Но такое пояснение в свою очередь нуждается в расшифровке. И автор просто решил предпослать статье небольшое вступление – своего рода развернутый подзаголовок.

В творческой истории причудливого повествования Кэрролла сохранился любопытный эпизод. Писатель долгое время ломал голову над тем, как переправить свою героиню по ту сторону зеркала – в мифическое государство Зазеркалье. Абстрактное мышление математика явно мешало воображению найти способ путешествия за амальгамированную грань. И тогда Кэрролл решил поэкспериментировать. Первый же опыт принес неожиданную удачу: маленькая Алиса Рейкс, которую писатель подвел к огромному зеркалу в своем кабинете, подсказала ему наикратчайший маршрут: напрямик. И Кэрролл, который даже засмеялся от радости, услышав это простое до гениальности решение, отправил свою героиню через зеркало, ставшее чем-то вроде «паутинки» или «серебристого тумана поутру», в сказку. Из реальности, из мира, где все подчиняется закону здравого смысла, Алиса просто-напросто спрыгивает в вымысел, где царит веселый абсурд и неразбериха.

По жанру своему «В Зазеркалье» относится к так называемой «эскапистской литературе». К разряду «эскапистских» англоязычное литературоведение причисляет «произведения, позволяющие читателю забыть о неприятностях и беспокойствах этой жизни и войти в некую сказочную страну» ¹.

Но за последнее время термин «эскапизм» облюбовали публицисты и социологи и, позаимствовав его из академических литературных справочников, ввели в свой обиход. Эскапизм в его современном широком понимании – бегство из повседневной реальности, поиски некоего духовного (а в ряде случаев и физического) заменителя действительности, стремление перенестись в этакий «зазеркальный» оазис, лежащий в стороне от торговых путей технотронной цивилизации. Только это совсем не значит, что эскапизм полностью изъят из литературы и отдан в вечное пользование социологии, политологии и социальной психологии, – «путешествие в зеркало» проходит под знаком литературного вымысла. Показать это – цель статьи.

1. ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

В «демократизации» эскапизма, как в зеркале (да простит читатель избитое сравнение), отразились весьма существенные тенденции в западной культуре, вызванные сложными социальными процессами. Эти тенденции привлекают внимание многих зарубежных исследователей. Здесь можно сослаться на весьма примечательную работу известного американского литературоведа и переводчика русской литературы Роберта Корригэна «Трансформация авангарда», где рассказывается о некоторых особенностях современного искусства, имеющих самое прямое отношение к сюжету статьи.

«Острейшей проблемой современного мирового искусства» Корригэн считает тенденцию «ломки и изживания различий, которые некогда существовали между искусством и жизнью». Он совсем не одобряет этого явления, сравнивает его даже с гигантской раковой опухолью, но тем не менее признает, что процесс этот, «вероятно, неизбежен» ². Корригэн ссылается на дадаистов, драматургию Пиранделло, «театр абсурда» и вообще все современное авангардистское искусство, когда говорит о «деэстетизации» художественного творчества. Процесс этот заключается в том, что искусство передало без остатка свои «эстетические соки» действительности, пропитало повседневную жизнь эстетизмом, а само оказалось эстетически обеспложенным. Произошел некий обмен функциями между жизнью и искусством, который вызвал целый ряд самых разнообразных последствий. Прежде всего, считает Корригэн, исчезает разница между субъектом и объектом искусства. Субъект и объект сливаются в едином индивидуальном творческом «я» художника. Иными словами, себя, собственную личность художник представляет в двояком значении субъекта и объекта. Новая ситуация уже начинает сказываться, особенно в живописи. Корригэн цитирует заявление одного художника-авангардиста: «Я стараюсь изучать, каким образом испытываем мы те или иные ситуации, состояния, определенные положения в пространстве. Поэтому я использую свое тело как объект, а не в автобиографическом смысле» ³.

Но это теория, которая на практике может привести к эстетическому экстремизму. И Корригэн приводит неотразимый пример творческого членовредительства: венский художник Рудольф Шварцкоглер по кусочку, дюйм за дюймом отрезал собственную плоть до тех пор, пока не умер от потери крови. Зато после смерти он прославился: фотоаппарат запечатлел эту процедуру художнического самопожертвования и снимки потом красовались на выставке «Документ-5» в городе Касселе (ФРГ) ⁴.

Разумеется, выбор примеров, какими бы чудовищными они ни были, – частное дело автора. Хотя Корригэн мог бы сослаться на какой-нибудь менее каннибальский случай эстетической «психодрамы», где драматург, исполнитель, а иногда и зритель выступают в одном лице. Тем более что примеров, подтверждающих констатации Корригэна, вполне достаточно. Взять хотя бы совершенно одиозный случай маоистского обращения Сартра. Его эстетическая позиция сыграла здесь не последнюю (хотя, конечно, и не главную) роль.

«Конкретный мир» Сартра, – пишет французский литературовед Жермена Брэ, – это мир, который он сам реконструирует, и «реальное» человеческое существо, которое он описывает, – «конкретная личность» собственного его изобретения. Интерпретация и реальность (у него) поменялись местами…» ⁵

Именно в этом «конкретном мире» Сартра и следует искать одну из главных причин открытой поддержки им маоистского листка «Дело народа», редактором которого он стал в 1970 году, или его с Симонов де Бовуар совместной демонстрации у проходной завода Рено, где оба они, одетые в хлопчатобумажную пару а ля хунвэйбин, призывали к немедленному революционному действию – уничтожению всех буржуазных институтов.

Вряд ли можно предположить, что «бунт» Сартра зиждется на твердой вере в афоризмы «великого кормчего». Маоизм – скорее всего лишь оправа того «зеркала», той вымышленной, литературной по сути своей ситуации, в которой очутился престарелый писатель. Он живет сейчас в «мире», который сам некогда изобразил в автобиографическом произведении «Слова»: «Книги – это был мир, отраженный в зеркале; они обладали его бесконечной плотностью, многообразием и непредугаданностью» ⁶ Трагичнее всего, что, стоя за «зеркалом», он убежден, что борется, что режет слух министерских чиновников призывами к низвержению ненавистного ему буржуазного порядка. Но ненависть эта сводится на нет боевой диспозицией Сартра. А он этого не замечает, так как целиком находится во власти ультралевых иллюзий и с присущей ему неистовостью изображает несгибаемого революционного вождя, И на деле мало чем отличается от своих теперешних идейных врагов – французских структуралистов, гораздых совершать семантические революции и строить баррикады из знаков препинания и структурных схем.

К великому сожалению для всех, кому дорого творчество Сартра-писателя, он как бы олицетворяет тезис Корригэна о том, что в период «ломки барьеров» художник «перестает быть человеком, посвященным в «творческую тайну», он превращается в нечто среднее между воспитателем, организатором досуга и общественным деятелем» ⁷. А искусство становится в свою очередь неким заменителем политического мировоззрения, своего рода социальной альтернативой, Но тут Корригэн испуганно прикрывает рот ладошкой, вспомнив, что он всего-навсего литературовед и не его дело рассуждать о социальных перспективах, и спешит по примеру своих всегда осторожных коллег сослаться на какого-нибудь философа или социолога. Например, на Джона Макхэйла, который предполагает, что «искусство будущего, вероятно, займется не созданием долговечных шедевров, а определением альтернативных культурных стратегий…», а художник будет разрабатывать «новые концепции жизненной ориентации и жизненного стиля» ⁸.

Итак, художник становится автором социальной альтернативы. Ни больше ни меньше. Именно это имеет в виду Макхэйл, и с этим, скрепя сердце, соглашается Корригэн. Но в таком случае художник выступает в роли бунтаря и тираноборца, потому что, согласно классическому своему определению, альтернатива – это каждая из исключающих друг друга возможностей. Значит, любая социальная альтернатива, созданная западным художником, будет исключать капиталистический уклад.

Но для Макхэйла и его коллег альтернатива альтернативе – рознь. Например, эскапистское Зазеркалье, по их мнению, – альтернатива «великому обществу», Хотя, конечно, люди они неглупые и прекрасно понимают, что эта мифическая страна не более чем фокус с зеркалами.

Но им вполне достаточно того, что фокус пользуется успехом у публики, Ведь не кто иной, как сам Сартр, был одурачен. Мало того, он поспешил одурачить других и увел за «зеркало» тех, кто еще совсем недавно, в 1968 году, казался грозной политической силой. Теперь они отведены в безопасное место и могут сколько их душе угодно кричать: «Даешь мировую революцию!» Такая, с позволения сказать, альтернатива, которая может сосуществовать с «великим обществом» (а по сути дела, служить ему резервацией, местом ссылки), по душе социалстратегам. Иное дело, когда социальная альтернатива выступает в подлинном ее значении. Тогда она опасна. Поэтому политические фокусники идут на хитрость – создают лжеальтернативы. Даже организуют специальные ведомства вроде американской «Комиссии по вопросу о критических альтернативах», Они разрабатывают, анализируют, а заодно и проверяют на социальную опасность сотни альтернативных моделей. Да какие там сотни: от альтернатив буквально рябит в глазах! Нынче они раздаются как золотоносные участки на Клондайке во времена Джека Лондона: кто застолбил, тот и предлагает альтернативу. Достаточно изложить ее в книге, а тем более в бестселлере.

В обзоре «Альтернативные реальности» канадский ученый Вильям Томпсон рассматривает самые причудливые возможности, открывающиеся перед технотронной цивилизацией. Это:

каменный век или первобытные общины дикарей, которые время от времени обнаруживают в джунглях Амазонки, – Клод Леви-Стросс, «Печальные тропики»; шизофрения или какое-либо другое душевное заболевание, – поиски альтернативы проходят под девизом, взятым из книги психиатра Лэнга «Раздвоение личности»: «Пошатнувшийся рассудок шизофреника может быть озарен таким светом, который никогда не проникнет в разум здорового человека»;

черная магия – всемирно известная колдовская «хрестоматия» Жака Бержье «Утро магов» и книга Карлоса Кастанеды «Поучения дона Хуана»;

интеллект животных (дельфинов, в особенности) – Джон Лилли » Разум дельфина»;

и даже поведение и образ мыслей предполагаемых «внеземных существ» – Карл Саган «Интеллектуальная жизнь во вселенной» ⁹.

Из этого причудливого литературного материала предлагается вымостить дорогу в будущее западной цивилизации. Но весь вопрос, кому предлагается? «Отцам общества», истэблишменту, среднему классу? Они воспримут это как розыгрыш и досадливо отмахнутся от дельфинов и шизофреников, Им альтернативы не нужны, они их не ищут, так как вполне довольны существующим положением вещей. Все эти экзотические «реальности» предназначены для тех, кого во что бы то ни стало стараются запутать в социальном лабиринте, – так называемой «легкомысленной молодежи», той разновидности молодых людей, которая несколько лет назад насмерть перепутала «свободных предпринимателей» своим отказом принять в качестве мзды за политический покой и дрему коммивояжерский набор буржуазных ценностей.

Словосочетание «легкомысленная молодежь» стало до известной степени классическим в западной социологии за последние несколько лет. Оно не просто позаимствовано из лексикона брюзгливых индустриальных обывателей, за ним стоит целая теория, разработанная Теодором Адорно еще в 1950 году в работе «Авторитарная личность» – социально-психологическом исследовании различных типов личности в их взаимоотношениях с «демократическим» или «авторитарным» правлением. Адорно выдвигает версию о так называемом «синдроме легкомыслия», который характерен для «неавторитарной личности». Он противопоставлен «манипуляционному синдрому». Носитель последнего рассматривает окружающих как инструменты для достижения определенной цели, «Манипулятору» свойственна трезвость при оценке обстановки, и при необходимости он может выступить в роли «манипулируемого». Словом, если честолюбивого «манипулятора» должным образом дисциплинировать, он хлопот не доставит. А вот «легкомысленный тип» менее поддается дрессировке.

Прежде всего потому, что совершенно равнодушен к кусочкам сахара под названием «власть», «богатство», «престиж». Но главное даже не это, а его равнодушие к «серьезной жизненной философии». «Легкомысленный» чурается законов здравого смысла. У него сильно развито «воображение, чувство юмора, нередко переходящее в подтрунивание над самим собой», «Легкомысленного» отличает «общественная незрелость», он, по мнению Адорно, является своеобразным «фольклорным элементом в нашей рациональной цивилизации» ¹⁰.

Таким образом, Адорно признает, что «легкомысленные» просто-напросто несовместимы с буржуазной цивилизацией. В «мирные» 50-е годы он, естественно, не мог предвидеть, что эта взаимная неприязнь перейдет со временем в ненависть и открытую борьбу, как потом и случилось. И все же рассуждения о «синдроме легкомыслия» оказались в известной степени пророческими. Вот один из многочисленных манифестов йиппи (воинствующей разновидности хиппи), подтверждающий справедливость выводов Адорно: «…Высмеивай профессоров, не слушайся родителей, сожги деньги. Знай: жизнь – сон, и все наши институты – человеческие иллюзии. Они эффективны только потому, что ТЫ принимаешь сон за реальность… Нам нужно поколение причудливых, помешанных, иррациональных, сексуальных, сердитых, неверующих, ребячливых людей… которые заявляют: «К дьяволу ваши цели!» – и которые завлекают молодежь музыкой, выпивкой, наркотиками. Которые не забавляются такими игрушками, как статус, роль, титул, потребительство, и которым, кроме плоти своей, нечего терять…» ¹¹.

«Легкомысленные» показали «отцам общества», на что они способны. Умиротворение их досталось дорогой ценой. Да и можно ли назвать это полным и окончательным умиротворением? Власти понимают, что с помощью репрессий и угроз добились только временной социальной передышки, но никак не больше: проблема «молодежного бунта» все еще стоит достаточно остро. И они меняют тактику: «легкомысленного» уже не пытаются насильно перевоспитать в «манипулятора». Наоборот, все чаще его отличительное качество – воображение противопоставляется рационализму и даже рекомендуется пропагандистской машиной в качестве альтернативного пряника.

Нельзя не оценить хитроумности технотронных Макиавелли, приспособивших для умиротворения самый «синдром легкомыслия». Дескать, у них, «легкомысленных», развито воображение, которое не переносит нашей повседневной индустриальной пищи? Тем лучше: накормим их до отвала экзотикой. А когда они окончательно обалдеют от нее, изолируем от тех, кто строит «великое общество» (пусть не мешают своим нытьем), – уведем в духовную резервацию, в пределах которой они к тому же будут надежно защищены от марксистского влияния. Надо только поэкзотичнее обставить «Великий Исход»»легкомысленных», превратив его в игру, карнавал, театрально-спортивное действо.

Но на деле «исход» оказался палкой о двух концах, частенько поколачивающей самих же «манипуляторов». «Массовая эвакуация» нередко выходит из-под их контроля. И тогда игра оборачивается хулиганской выходкой против строителей «великого общества», карнавал – разнузданной наркотической оргией, а театрально-спортивное действо – истеричной и беспощадной войной всех против всех. И бывает так, что «манипуляторам» даже с помощью отлаженного аппарата подавления: армии и полиции – большого труда стоит справиться с расторможенным «синдромом легкомыслия».

2. ЗА ЗЕРКАЛОМ

В позапрошлом году в США произошли два события, вписывающиеся скорее в абсурдистскую среду Зазеркалья, чем в «рациональную технотронную цивилизацию»: возникло массовое движение «стрикеров» – участников «голого марафона» – и вышел на экраны фильм «Экзорсист» (в буквальном переводе: «Изгоняющий дьявола»), поставленный режиссером Вильямом Фридкиным по одноименному роману «ужасов и кошмаров» Вильяма Блэтти. Единственное, что на первый взгляд хоть как-то роднит два эти события, – вызванный ими сенсационный общественный резонанс. Особенно «стрикерами».

Эти нудисты эпохи «Второй Индустриальной Революции» уже не довольствуются приходом в кабинет декана или на экзамен au naturel, как это и раньше случалось. Им стали тесны общежития и маленькие бары внутри студенческих городков Они все чаще появляются на улицах и автомагистралях. Например, в мартовское утро 1974 года была устроена транспортная пробка на крупной магистрали США – дороге N 1, потому что по ней в чем мать родила бежало полтысячи студентов Мэрилендского университета¹².

А что же блюстители закона, которые еще совсем недавно так ретиво разгоняли студенческие демонстрации протеста? Они, как правило, не вмешиваются. Вид голых бегунов вызывает у них добродушные ухмылки. Журнал «Тайм» отмечает всего несколько случаев, когда «стрикеры» подверглись юридическому преследованию. И уж совсем благожелательно и терпимо настроено университетское начальство. «Мы предпочитаем оставлять их в покое, – говорит неназванное официальное лицо из Северо-Западного университета, – и потом в конце концов сейчас весна» ¹³. Того же мнения придерживаются многие его коллеги из других университетов и колледжей США.

Терпимость профессуры имеет свои причины: слишком хорошо помнит она студенческие беспорядки и предпочитает поэтому смотреть сквозь пальцы на «юношеские забавы» и проявлять известную гибкость по отношению к молодежи, дабы не повторить ошибок прошлого, слепо следуя положениям морального кодекса, составленного в духе пуританизма и нетерпимости ко всему греховному.

Разумеется, не всех приводят в веселое расположение духа подобные выходки молодежи. Многие негодуют, беснуются, требуют разогнать «веселые общества», а «стрикеров» немедленно одеть в тюремные халаты. Но рациональные администраторы досадливо отмахиваются от рубящих сплеча охранителей: марафон нагишом, заменяющий демонстрацию социального протеста, им, естественно, выгоден. Конечно, во всем этом для истэблишмента много неприятного и вызывающего определенные эксцессы. Дурной пример заразителен: не только молодежь ударилась в спортивный нудизм, но и люди вполне почтенного возраста. Сообщают, например, что некто Вирджил Кливс, шестидесятисемилетний гражданин города Лимы (штат Огайо), расхаживал по городскому парку вместе со своей сорокашестилетней подругой Вандой Грей в стрикеровской униформе. Но это лишь отдельные эпизоды, В целом»стрик» – движение молодежное.

Но чем оно вызвано, каковы его подоплека и истинные цели? – вот что до сих пор не выяснено. Ответы психологов в большинстве случаев сбивчивы и противоречивы, Одни говорят о свойственном молодежи стремлении «привлечь к себе внимание». Другие, в особенности психоаналитики, делают упор на весну и объясняют «стрик» повышенной сексуальной возбудимостью, И только Дороти Хохрайх, преподаватель психологии из Коннектикутского университета, дает ему, пожалуй, самое близкое к истине толкование, называя «формой эскапизма» ¹⁴.

«Стрикеры» как бы инсценировали определение эскапизма из «Словаря литературных терминов» Гарри Шоу: «…Желание или тенденция бежать от реальности и искать развлечения или освобождения в фантазии или воображаемой ситуации» ¹⁵. Правда, особого воображения для того, чтобы бежать нагишом, не надо. Но будем считать, что «стрик»- эскапизм «низкого пошиба», который сейчас, по мнению Гарри Шоу, сменяет «высокую эскапистскую литературу», постепенно уходящую в забвение. Эта новейшая разновидность эскапизма преподносится массовому потребителю в виде «телевизионных шоу, детективных и таинственных историй, фильмов и радиопередач, которые разряжают тоскливую и полную забот повседневность» ¹⁶.

А это значит, что и фильм «Экзорсист» ¹⁷ можно отнести к эскапистскому жанру; ведь он именно «разряжает», да еще как, «тоскливую повседневность»!

1. Sylvan Barnet, Morton Berman, William Burto, A Dictionary of Literary Terms, Lnd. 1964, p. 64.[↩]
2. Robert W. Corrigan, The Transformation of the Avant Garde, «Michigan Quarterly Review», winter, 1974. p. 31.[↩]
3. Ibidem, p. 39[↩]
4. Ibidem.[↩]
5. Germaine Bräe, Camus and Sartre: crisis and commitment, N. Y. 1972, p. 242.[↩]
6. Жан-Поль Сартр, Слова, «Прогресс», М. 1966, стр. 48.[↩]
7. R. W. Corrigan, op. cit, p. 40.[↩]
8. R. W. Corrigan, op. cit, p. 38.[↩]
9. William I. Thompson, Alternative Realities, «The N. Y. Times Book Review», February 13, 1972, p. 1.[↩]
10. »The Authoritarian Personality», N. Y. 1950, p. 767 – 771, 778 – 781. [↩]
11. См. «Inquiry», v. XVI, 1973, N 1, p. 7.[↩]
12. «Time», March 18, 1974, p. 50.[↩]
13. »Time», March 18, 1974, p. 50, [↩]
14. Ibidem, p. 51.[↩]
15. Hairy Show, Dictionary of Literary Terms, N. Y. 1972, p. 142.[↩]
16. Harry Show, op. cit, p. 142.[↩]
17. В нашей печати уже неоднократно сообщалось об этом фильме. См., например, «Комсомольскую правду» от 19 октября 1974 года.[↩]