Б. Каганович. Александр Александрович Смирнов. 1883–1962

Борис Каганович, исследователь в области русской историографии и гуманитарной науки XIX — начала ХХ века, уделяет особое внимание представителям петербургской исторической школы и контактам русской и западноевропейской науки. Изучение наследия А. Смирнова он начал более 30 лет назад. Доскональное знание и широкое привлечение архивных и печатных материалов может послужить школой исследования и написания книг такого рода.

В первой главе «Начало жизни: 1883–1901» подробно рассказано о происхождении Смирнова. Оговаривая, что сам по себе вопрос о «составе крови» большого значения не имеет, и вместе с тем понимая, что тема отцовства неоднократно всплывала в печати и семейная тайна не могла не сказаться на самосознании ученого, Каганович приводит сводку данных: являлся ли отцом действительный статский советник А. Смирнов, или им был петербургский банкир и финансист А. Зак, и почему отцом не мог быть М. Соловейчик.

Одной из важнейших в книге является шекспировская тема. Собрание сочинений Шекспира под редакцией Смирнова выходило два раза. Его монографии о шекспировском творчестве опубликованы в 1934 году — «Творчество Шекспира» и в 1963-м (посмертно) — «Шекспир». Это увлечение Шекспиром началось еще в детские годы: «Десяти лет подражал ему: трагедия «Варвик»» (с. 16). В 1916 году (300-летие со дня смерти поэта и драматурга) Смирнов написал две статьи: «Творец душ» (для «Летописи») и «Тайный голос Шекспира» (для «Северных записок»). Критический отзыв Б. Эйхенбаума звучит в книге, но приведенные Кагановичем цитаты (первых подступов Смирнова к Шекспиру) уже свидетельствуют о проникновенном видении шекспировской многоосмысленности: «В каждой из его пьес нетрудно найти несколько «смыслов», несколько настроений, которые, сливаясь, но не смешиваясь, лежат как бы слоями, планами, один за другим» (с. 54).

Главы биографии следуют в хронологическом порядке: Начало жизни — Университет и «Мир искусства» — Париж — Первые годы в науке — Петербургский приват-доцент — Годы странствий — Вокруг «Путей и задач науки о литературе» — Петроград–Ленинград — 1930-е годы — «Шекспир во время чумы» — Война — После войны — Сумерки сталинизма — Последнее десятилетие — «Шекспир и нет ему конца».

Хронологию внутренне связывают сквозные темы основных человеческих и научных отношений: с А. Веселовским, В. Жирмунским и др. Жирмунский оставался близким другом и единомышленником на протяжении всей жизни. 13 февраля 1960 года (в период очень плохого самочувствия) Смирнов на всякий случай решил попрощаться: «Мой милый Витя, Мой великий друг, друг моей ранней юности, моя защита, мое утешение, моя совесть» (с. 207).

По отношению к Веселовскому Смирнов — один из его последних прямых учеников: слушал курс «Поэтика сюжетов», участвовал в семинаре по Петрарке. Посетив Веселовского перед отъездом в Париж в 1904 году, Смирнов решил сменить тему дипломной работы (по терминологии того времени «кандидатской») — обратиться к изучению лэ Марии Французской. Текст работы, написанной уже после смерти Веселовского, не сохранился — остался положительный отзыв известного медиевиста Д. Петрова. К этой теме Смирнов вернулся в 1950-е годы — рассмотрел топику, образность, символику лэ, соотношение кельтских и французских элементов. В начале 1960-х годов он планировал перевести лэ для серии «Литературные памятники», но не успел. Привлекает внимание и дневниковая запись Л. Шапориной от 26 апреля 1946 года: на следующий день после празднования 35-летия деятельности Смирнова Шапорина, знавшая его 38 лет, отмечала их ожидания, «что Ал. Ал. будет вторым Веселовским. Ему, конечно, очень помешала наша революция» (с. 226). Каганович далеко не столь однозначен: он отдает отчет как в условиях жизни при советском строе, так и в мотивах внутреннего порядка — природе дарования, темперамента Смирнова, его жанровой специфике, методике работы.

Великолепно показана многосторонность Смирнова, после шести лет учебы у лучших профессоров Парижа ставшего высококвалифицированным специалистом по кельтологии и средневековой французской литературе, приобретшего основательные познания в англистике, испанистике, итальянистике. В сентябре 1913 года он готовился приступить к преподаванию в Петербургском университете, и на его спецкурсе по провансальскому языку собирается «10 человек!! Цифра небывалая»: Гумилев, Мандельштам, сын Бальмонта (с. 50).

После революции Смирнов активно включился в научную и литературную жизнь. Стал одним из руководителей секции переводчиков Ленинградского отделения Союза писателей (некоторое время был ее председателем), руководителем студии художественного перевода при Ленинградском доме писателей. Смирнов вырабатывает свою переводческую стратегию, анализ которой представлен в книге. В середине 1930-х годов формулирует основы теории перевода в статье «Перевод» в «Литературной энциклопедии» (1934), в докладе «Задачи и средства художественного перевода» на Всесоюзном совещании переводчиков в Москве в начале 1936 года. В противоположность «старому методу вольного перевода в двух основных его разновидностях: перевод упрощающий и перевод улучшающий», Смирнов отстаивал «адекватный, то есть художественно-точный перевод (в отличие от перевода копирующего, механически точного)» (с. 112–113).

Смирнов — организатор изданий западных классиков. Е. Эткинд назвал его «великим редактором, классиком редакторского искусства» (с. 103). Масштабы и интенсивность редакторской деятельности кажутся невероятными: собрания сочинений Ромена Роллана (1930–1936), Мериме — совместно с А. Эфросом (1933–1934), Мольера — с С. Мокульским (1935–1939), Стендаля — с Б. Реизовым (1933–1950) и др. Редактура Смирнова никогда не была номинальной: редактируя перевод, он тщательно сверял его с оригиналом, в случае необходимости обращался к предшествовавшим переводам, нередко подсказывал переводчику, как передать желаемое. Продолжалось это до конца его дней. Старый друг Смирнова академик А. Белецкий в ответ на жалобу на плохое самочувствие восклицал в письме: «Надо прекратить редакторское неистовство!» (с. 207).

Смирнов пропустил через себя практически все переводы Шекспира 1930–1950-х годов. Открывая новые архивные материалы, Каганович проясняет многие эпизоды, прежде известные по устным преданиям или поданные односторонне. Он дополняет ранее обнародованные Т. Щедриной материалы из архива Г. Шпета, снимает вопросы, возникавшие по прочтении книги «Густав Шпет и шекспировский круг». Становится ясна логика тех или иных решений, скажем, почему Смирнов возражал против привлечения к изданию И. Аксенова, Е. Ланна и др. Предельно четко показаны отношения с К. Чуковским, Б. Пастернаком, с Радловыми (на протяжении долгих лет знакомства).

Благодаря публикации личных документов мы узнаем, что скрывалось за эзоповым языком той эпохи, чем диктовались деловые отношения. Письмо Смирнова Т. Щепкиной-Куперник от 22 февраля 1938 года характеризует, например, подход С. Динамова: «Динамов вполне реабилитирован и восстановлен как мой соредактор по Шекспиру. Значит, опять будет звон и пустословие. Только бы он не попортил текст последних томов» (с. 139).

К Щепкиной-Куперник в начале работы над полным собранием сочинений Шекспира Смирнов относился сдержанно, но по мере знакомства они стали добрыми друзьями. Окончив чтение «Ромео и Джульетты», в письме от 4 мая 1940 года он не скрывал: «Работал над Вашим переводом с наслаждением! В процессе этих занятий припомнил в точности всю картину и многострадальные стадии моей работы над переводом той же вещи А. Радловой!» (с. 139).

Смирнов точен в формулировках: «Перевод Маршака все же очень вольный. Это не адекватный перевод, а превосходный субститут» (с. 165). В письме к М. Бахтину от 10 марта 1946 года он отмечал: «Работаю в редкие свободные часы над Шекспиром, но больше детализирую, суммирую и наслаждаюсь (эстетически и духовно), чем действительно что-нибудь исследую» (с. 165).

Неожиданную подсветку дает тема шахмат. Как шахматист Смирнов пользовался большой известностью (в 1912 году стал чемпионом Парижа). Каганович дает аннотацию основных шахматных работ Смирнова. «Философия шахмат» изложена в статьях и книге «Красота в шахматной партии» (1925). Шахматы — «самая интеллектуальная и творческая из игр» (с. 100). «Шахматы имеют свою особенную эстетику, тонкую и сложную <…> Каждая эпоха, направление или крупная индивидуальность создают в шахматах новый стиль игры или вносят изменение в прежний» (с. 100). Для характеристики шахматных стилей он использовал такие термины, как классицизм, романтизм, техницизм, модернизм, экспрессионизм (с. 100).

Расцвеченные архивными находками, все темы звучат богаче, например — оппонирования. Кроме известного случая с М. Бахтиным (1946), когда, выступая первым оппонентом, Смирнов исключительно высоко оценил работу и предложил присвоить диссертанту не кандидатскую, а докторскую степень, он официально оппонировал Б. Реизову («Творчество Бальзака», 1939), Н. Сигал («Поздние трагедии Корнеля», 1945), В. Адмони («Путь Ибсена к реалистической драме», 1947), М. Стеблин-Каменскому («Поэзия скальдов», 1948) и др. Всякий раз даже самые сдержанные из его характеристик показательны, ремарки — красноречивы. «Как Вы знаете, мне пришлось согласиться на оппонирование Р. М. Самарину», — писал он Д. Михальчи 4 апреля 1948 года (с. 171).

Учеников профессора Смирнова трудно перечислить, среди них — Е. Эткинд, Э. Линецкая, К. Державин, И. Соллертинский, З. Плавскин, В. Шор, Н. Рыкова.

Прекрасны посвящения Смирнову, например двустишие Анны Ахматовой — надпись на подаренных ему «Четках»: «Когда умрем, темней не станет, / А станет, может быть, светлей. 1911, май. Париж» (с. 45). Выразительны дневниковые записи, например, Л. Шапориной от 20 октября 1948 года: «Какой был остроумнейший causeur в молодости А. А. Смирнов, Шурочка, как мы его звали. А теперь — перепуганный, заваленный работой, боящийся слово произнести» (с. 175).

Книга дает ясное понимание времени и того, почему Смирнов так и не написал своей главной книги о Шекспире, не сделал того, что мог, будучи «по своей подготовке, складу, мироощущению и культурной формации <…> одним из наиболее законченных «европейцев» среди русских ученых-гуманитариев» (с. 48).