Атакующий Кроткий. Публикация выступлений И. Наумова

В сатире каждая творческая единица на строгом учете. Да и какое может быть войско, если в нем солдаты безлики и каждый из них не знает своего маневра. А ведь подразделение сатириков – особое, оно постоянно в атаке. Тут от каждого бойца требуются отменные личные качества, чтобы не спасовать в трудную минуту, не скатиться в литературный обоз или не затеряться без вести.

Таковы, выражаясь по-современному, оптимальные параметры, определяющие понятие писатель-сатирик.

Их, писателей-сатириков, немного, и все они на виду. И если мы заглянем в списки личного состава нашей «части», то обязательно увидим это имя – Эмиль Кроткий, рядовой сатиры.

Кроткий начинал как лирический поэт, а закончил…

Я в лириках тоже, бывало,

ходил

Теперь ежедневно хожу в

«Крокодил»,

А там от поэта-задиры

Не лирики ждут, а сатиры…

Но «Крокодил» появился в жизни Э. Кроткого позже, до этого были горьковская «Новая жизнь», аверченковский «Сатирикон», были «Бич» и «Бегемот», в создании которых Эмиль Яковлевич принимал живейшее участие.

В жизни так иногда случается, что имя или фамилия человека точно обозначают и его профессию, занятие, склад характера. Если судить с этих позиций, то писатель избрал себе псевдоним, явно не отвечающий ни духу собственного творчества, ни темпераменту.

– Какой же он кроткий? – говорил А. М. Горький. – Он очень зубастый и дерзкий.

В Центральном архиве литературы и искусства хранятся неопубликованные мемуары близкого друга Вс. Иванова, литератора Петра Жаткина, где он рассказывает о литературном кружке, собиравшемся в 20-е годы каждое лето в Ялте.

«Эмиль Кроткий, – говорится в них, – словно бродильный грибок, заставлял бурлить и пениться наши беседы».

Действительно, какая уж тут кротость!

В дружеских беседах, творческих дискуссиях, спорах Кроткий был поистине неистощим, он являлся непревзойденным мастером экспромта. Он умел в нескольких емких словах исчерпывающе обрисовать облик человека. Помнится, однажды мы сидели рядом с Эмилем Яковлевичем на совещании «темистов» в «Крокодиле». Вошел поэт-пародист К., как всегда одетый с иголочки, чопорный, манерный и в общении с людьми, и в своих стихах. Нагнувшись к моему уху, Кроткий прошептал:

– Папа нашего К. был большой кокет и создал сыночка из одного жеманства…

Мгновенная и убийственная характеристика!

Он, как никто другой, владел искусством каламбура.

Казалось, он чеканил их непрерывно: «шахермахерезада», «литературная дама в мемуаровом платье», «художник-изофреник», «окололитературное сопрано», «Иуда, работающий в торговой сети христопродавцем», «все блохи – выскочки» и многие, многие другие. Заметьте, однако, что ни в одном каламбуре нет пустого комикования или игры слов в угоду самой игре. Его остроты прицельно били по сатирическим мишеням.

И тут мы подходим к главному в творчестве Эмиля Яковлевича Кроткого – его сатирической работе. Нет, он, в отличие от иных наших «творцов», не совершал время от времени сатирические вылазки, а просто никогда не покидал передовых позиций сатиры и не позволял себе даже кратковременных передышек. Он обладал трудолюбием, упорством, энергией, которым можно было только завидовать.

«Мое отношение к работе в журнале – ясно: жажду работать, – писал в апреле 1941 года Эмиль Яковлевич крокодильскому поэту М. Я. Пустынину. – А ежели до сих пор не подтвердил это достаточным количеством «продукции», то только потому, что очень пришиблен – как знаете – семейным горем, болезнью близкого человека». И оптимистически добавлял: «Работа наладится».

Невзгоды и огорчения часто преследовали его, но они, как говорится, никогда не выбивали поэта из седла.

«Я человек жизнерадостный, – писал Э. Кроткий другому коллеге-сатирику Еф. Зозуле, – и в окончательное уныние, как видите, впадать не хочу».

Многие годы, во всяком случае, более тридцати лет, Э. Кроткий был тесно связан с «Крокодилом». Он не принадлежал к числу тех малосимпатичных мэтров, которые жалуют журнал своим благосклонным вниманием от случая к случаю. Изредка наведываясь, такой мэтр свысока говорит сотрудникам редакции: «Ну что вы тут поделываете? Закопались, поди, в мелочишках. Погодите, теперь я вас порадую…»

И выкладывает на стол очередной опус, оцененный им не меньше чем как некое откровение и основополагающий сатирический манифест. Преувеличенное мнение, которое читатели впоследствии обычно не разделяют…

Для Эмиля Яковлевича никаких «мелочишек» не существовало, как их на самом деле нет в журнале. По заданию редакции, а чаще по собственной инициативе, он писал стихотворные фельетоны, эпиграммы, комментировал ТАССовские сообщения о зигзагах и гримасах западного образа жизни, сочинял подписи под рисунками, придумывал темы для карикатуристов. Он начинал свой рабочий день одним из первых, а заканчивал последним. Много раз мы возвращались поздно вечером с ним из «Крокодила», с Ямского поля, и на Пушкинской площади, неподалеку от которой он жил, расставались.

– До видения, – на украинский лад говорил он, и его глаза под толстыми стеклами очков по-доброму улыбались.

И я знал, что назавтра опять увижу Эмиля Яковлевича с его новыми шутками, остротами и забавными тонкими афоризмами, которые он приготовит для журнала ночью или в ранние утренние часы.

До последних дней своей жизни он воевал с пошлостью, мещанством, себялюбием, тупостью, чванством и, казалось, никогда не ведал, что такое усталость, разочарование, уныние.

За свою довольно долгую редакторскую практику я не знал другого такого сотрудника, начисто не подверженного удручающему нытью. Нечего греха таить, есть такие: то он жалуется на то, что его долго не печатают, то на не совсем удачную, с его точки зрения, литературную правку, а то и на слишком скромное, как ему кажется, материальное вознаграждение. За все счастливые годы сотрудничества с Эмилем Яковлевичем я ничего подобного от него не слышал. Скромность была его второй натурой, и тут, пожалуй, целиком оправдывался избранный писателем псевдоним – Кроткий…

Эмиль КРОТКИЙ

О НАСЕКОМЫХ

МУХА В ЯНТАРЕ

Где справедливость?

Муха встарь

Попала в плавленый янтарь.

К нам не дошло, увы, ни слуха

О современниках тех лет –

Сгнил полководец, сгнил поэт

И… уцелела только муха!

Ах, откровенно говоря,

Есть от чего прийти в расстройство.