Анализ или насмешка?. «Фантастическое литературоведение» в контексте полемики о специфике познания в гуманитарных науках

У произведений А. Синявского – точнее, его alter ego Абрама Терца – странная судьба. Легкие, ироничные, лишенные проповеднического пафоса, рассчитанные на диалог и сотворчество, они были восприняты большинством читателей и критиков очень односторонне, с мрачной, даже суровой серьезностью, а иногда и с нескрываемым негодованием. Синявскому (и Терцу) пришлось выслушать немало патетических наставлений и пламенных выступлений в защиту низвергнутых кумиров или оспоренных догматов. Впрочем, одну из своих главных задач терцевские произведения все же выполнили – они спровоцировали полемику, дискуссию. Но привела она, к сожалению, не к осознанию многоплановости, даже амбивалентности истории и культуры, не к толерантному приятию самых разных точек зрения, а к нарастанию раздраженности и напряжения, к обострению идейного и идеологического противостояния лагерей литературной общественности.

«ФАНТАСТИЧЕСКОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ»

В ОЦЕНКАХ КРИТИКИ

В наибольшей степени все вышесказанное относится к судьбе произведений, жанр которых сам Синявский определил как «фантастическое литературоведение»: эссе «Прогулки с Пушкиным» и «В тени Гоголя». На первый взгляд может показаться, что суть ожесточенной полемики, спровоцированной этими необычными исследованиями творчества классиков, сводилась к выяснению того, любит или ненавидит Терц Пушкина и Гоголя, стремится лукавый автор превознести или опорочить героев своих эссе. «Полемика в русской культуре всегда сводится к спорам о том, кто любит Россию, кто является русским, кто заслуживает ненависти русского народа»¹, – к такому выводу (не совсем справедливому, но очень показательному) пришла американская исследовательница Стэфани Сэндлер, проанализировав ряд статей, посвященных «Прогулкам с Пушкиным». Дискуссия о терцевских «Прогулках» и, в меньшей степени, о книге «В тени Гоголя» действительно была эмоциональной; порой велась с переходом на личности. Но напоминающим гадание на ромашке вопрошанием «любит – не любит» она все же не исчерпывалась. Выяснение отношения Синявского к Пушкину и Гоголю (а также к России, русскому народу, русской культуре и т.д.) – лишь вершина айсберга. Внутреннюю динамику полемики определяли другие вопросы. Главный из них: написаны ли терцевские эссе о Пушкине и Гоголе или не имеют никакого отношения к жизни и творчеству великих писателей? Иначе говоря: можно ли со спокойной совестью отмахнуться от «фантастического литературоведения», как от злобного пасквиля, неудачной шутки, витиевато изложенной чепухи, или оно заслуживает более детального рассмотрения? Об этом литературоведы и критики спорят до сих пор. На призыв Сергея Бочарова «спокойно принять «Прогулки с Пушкиным» в пушкиноведение»²  или, допустим, на мнение Юрия Манна, что книгу «В тени Гоголя» можно и нужно рассматривать как тонкое и глубокое исследование творчества писателя³, многие участники полемики о терцевских эссе просто не обратили внимания.

Как в середине 70-х годов в эмиграции, так и в начале 90-х в России большей популярностью пользовалась другая точка зрения: «…Она (книга «Прогулки с Пушкиным». – Т. Р.) в принципе написана вне круга представлений о пушкиноведении, о пушкинской литературе. Вне вообще представления – еретического ли, ортодоксального ли, академического ли – о Пушкине»⁴. Под этим утверждением Сергея Куняева могли бы подписаться Роман Гуль, Владимир Рудинский, Александр Казинцев, Евгений Голлербах и многие другие. По мнению Р. Гуля, высказанному в статье «Прогулки хама с Пушкиным», «в смысле «что?» Терц не сказал ровно ничего нового и оригинального»⁵. К тому, что было сказано о Пушкине Владиславом Ходасевичем, Валерием Брюсовым, Мариной Цветаевой, в принципе трудно что-либо добавить. А уж «советский хамо-хулиган» Абрам Терц на это точно не способен. Впрочем, анализ творчества Пушкина и не входил в задачи автора «Прогулок». Гуль убежден, что «у большинства людей бытие определяет сознание». Следовательно, нет ничего удивительного в том, что, проведя в лагерях несколько лет, Синявский «восхитился тонкостью понимания искусства товарищем Ждановым»⁶  и принялся выполнять задачу, поставленную властью еще в 20-х годах: скидывать Пушкина (а также Гоголя, Лермонтова, Толстого – в общем, всю русскую литературу XIX века) с корабля современности. Но сто с лишним страниц «концентрированной злобы, клеветы, набора грубых, непристойных выходок»⁷  (таких определений «Прогулки с Пушкиным» удостоились от другого эмигрантского критика – Владимира Рудинского) были написаны не только для того, чтобы угодить властям предержащим. Крамольное сочинение создано «в расчете на скандальный успех»⁸. «Держась за Пушкина, и Терц не хочет оказаться забытым»⁹⁹.

«Прогулки с Пушкиным» – «книга чистой критики», критики в смысле «раздраконивания», ниспровержения (Е. Сергеев); идеологическая провокация, «запузыренная ересь»; «роман», рассказанный на нарах (С. Куняев); пасквиль на гения, написанный завистливой бездарностью. В общем, все что угодно, только не исследование (или хотя бы – попытка исследования) творчества поэта. «О чем бы ни писал Синявский, он самовыражается. Он пишет и о Пушкине, и о Гоголе, и о Розанове, и о Ремизове – на самом деле все эти писатели не так уж важны ему, потому что в них, как в зеркалах, он рассматривает себя»¹⁰. Вот и «Прогулки» – «книга не о Пушкине, но о заключенном, мысленно вызывающем его к себе»¹¹.

Мнение, что терцевские эссе написаны не о классиках русской литературы XIX века, разделяли, кстати, не только противники «фантастического литературоведения». Например, высоко оценившие «Прогулки с Пушкиным» и «В тени Гоголя» Петр Вайль и Александр Генис сочли, что «Синявский оперирует заветными именами с произволом, доступным только их творцу. Его герои вторичны, потому что известны всем. И все же это герои подлинно художественной литературы, так как целиком измышлены их автором. Он создал себе своего Гоголя и своего Пушкина»¹². А Григорий Померанц предположил, что «фантастическое литературоведение» имеет дело лишь с советской тенью великих писателей: в СССР «Пушкин и Гоголь стали членами Политбюро. Соцреализм использует Гоголя и Пушкина, как политическая идеология – Маркса и Энгельса». Синявский прекрасно осознавал это, и «ему доставляло удовольствие плевать в юридически незащищенную часть официального фасада. Потому что клевета на неформального члена Политбюро тов. Пушкина грозила только моральным осуждением»¹³.

Все эти рассуждения в целях и задачах терцевских эссе, несмотря на многочисленные различия, едины в главном. В отрицании научной, исследовательской ценности «фантастического литературоведения», логически вытекающем из убеждения, что «Прогулки с Пушкиным» написаны вовсе не о Пушкине, а «В тени Гоголя» – не о Гоголе.

К счастью, эта точка зрения на «фантастическое литературоведение» не является общепринятой. Многие представители литературной общественности сошлись во мнении, что терцевские эссе действительно содержат анализ творчества классиков русской литературы, но анализ странный, произведенный не по правилам, не очень убедительный. В общем, неполноценный. Сторонники данной концепции признают, что в «Прогулках с Пушкиным» и «В тени Гоголя» есть «интересные мысли», «черты истины», «глубина, перспективность и поэтичность многих наблюдений и формул». Внимание Сергея Жабы привлекли «соображения о роли судьбы», «о значении переживания прошлого, о воспоминании» в творчестве Пушкина, «мысли об отношении поэта к своему прадеду, негру»¹⁴. Валентин Непомнящий не смог «равнодушно пройти» мимо рассуждений о «провиденциальности» пушкинских созвучий и рифм, о Пушкине как «золотом сечении» русской литературы, о его художественном мире как «пропорциональной, периодичной, ритмичной композиции»¹⁵. «Многоталантливого» нашел в «Прогулках с Пушкиным» Александр Солженицын. Что касается книги «В тени Гоголя», то, например, эмигрантский критик Роман Плетнев, несмотря на явную антипатию к автору эссе, признал «верными» его замечания «о числе «два» в «Ревизоре»», «об оценке Гоголем архитектуры», «о черновых записях ко второму тому «Мертвых душ»», «о страстном желании Гоголя превратить, просветить, переделать порок в добродетель»¹⁶.

Но все же и Плетнев, и Солженицын, и Жаба, и многие другие писатели, литературоведы, критики сочли терцевские исследования творчества классиков в целом неудачными. Причины этой неудачи объясняли по-разному. Дмитрий Урнов убежден, что Синявский «не читал совершенно обязательных вещей». К тому же автор «Прогулок» страдает «фактофобией» и непоследовательностью, не может «сделать мысль доказательной»¹⁷. По мнению Сергея Небольсина, «и сам Синявский, и уровень, и среда, к которым он принадлежит, – это обычная, не до конца просвещенная среднесть, убежденная в своей высоте и потому охотно готовая к «подлому» снизойти»¹⁸, но не способная подняться до понимания пушкинских шедевров. С Небольсиным согласен Дмитрий Шушарин: «Его (то есть Синявского. – Т. Р.) книга о Пушкине представляет собой разночинское толкование феномена отчуждения в авторской культуре. Для разночинца человек есть совокупность общественных отношений либо культурных связей или же он тождественен произведенному им. Поскольку Пушкин для разночинца неуловим и необъясним, остается лишь объявить его пустышкой, никем и ничем»¹⁹.

Впрочем, вполне возможно, что причина неудачи кроется не в недостатке образования и ума, а в развязности, легкомыслии, недобросовестности исследователя. Или, допустим, в том, что Синявский не выдержал «манеру изложения»²⁰, не был последователен в реализации своего замысла: посмотреть на Пушкина «глазами блатаря». Некоторые рецензенты сочли главной ошибкой Синявского несовпадение его восприятия творчества Пушкина и Гоголя со своим. Михаил Пьяных озадачен тем, что автор «Прогулок» рассматривает «Медного всадника» «не с национально-исторической», а с чисто эстетической точки зрения. Роман Плетнев возмущен, так как Синявский не приходит в восторг от «Выбранных мест из переписки с друзьями» и не задумывается, «почему такие крупные умы, как Н. Лосский, Л. Толстой, нашли в этой книге много ценного»²¹. А Александр Исаевич Солженицын обвиняет исследователя в сокрытии фактов, в намеренном умалчивании о том, что Пушкин оспаривал взгляды Радищева и Чаадаева, еще 150 лет назад увидел в США «демократию в ее отвратительном цинизме», в 18 лет «разветвленно описывал отроги неверия» и т.д. Констатировав неспособность Синявского – Терца охватить Пушкина и Гоголя полностью или даже проникнуть в «сердцевину» их творчества, упомянутые авторы пытаются «исправить» ситуацию. Они указывают исследователю на его заблуждения и стараются развеять их при помощи пламенных панегириков Гоголю – христианину или, например, Пушкину – государственнику.

Значительно более важную роль в полемике о «фантастическом литературоведении» сыграли статьи, авторы которых без всяких оговорок признали право Синявского акцентировать внимание на близких, интересных ему аспектах жизни и творчества классиков; право исследователя двигаться к истине своими – пусть необычными, неожиданными – путями. Юрий Манн, Ирина Роднянская, Леонид Баткин, Сергей Бочаров, Игорь Волгин высоко оценили не только художественную, эстетическую, но и собственно научную составляющую «Прогулок с Пушкиным» и «В тени Гоголя». А также (и это особенно важно) указали на тесную связь терцевских эссе с литературной традицией.

Наталья Рубинштейн обнаружила в «Прогулках с Пушкиным» «с десяток крупных филологических открытий» и множество «тончайших читательских наблюдений»²². Сергей Бочаров отметил, что «тему случая, вариативности, гипотетичности бытия <…> едва ли не первый Синявский-Терц развернул как философскую тему Пушкина»²³. По мнению Вячеслава Воздвиженского, эссе Синявского не уступят основательным научным трудам «по уровню анализа и обобщений»²⁴. А Юрий Орлицкий доказал, что «Прогулки с Пушкиным» обладают качеством, характерным для критики и эссеистики таких чутких художников-интерпретаторов, как Белинский, Айхенвальд, Анненский, Волошин, – ритмической зависимостью от анализируемых произведений, то есть от пушкинских шедевров²⁵.

Защитники и ценители произведений в жанре «фантастического литературоведения» по-разному, но почти всегда очень интересно описывали их главные задачи. По мнению Сергея Бочарова, Синявский «стыкует Пушкина с собственным авторским мироощущением и открытым швом отмечает несовпадение», чтобы показать «разрыв эпох», «непостижимость пушкинской гармонии в трагическом XX веке»²⁶. Алла Марченко увидела в «Прогулках» соединение «под одной обложкой» трех Пушкиных: Пушкина толпы, Пушкина просвещенного большинства и Пушкина «пиитов»²⁷.

Ю. Манн предположил, что Синявский хотел дать максимально широкий, «карнавальный» взгляд на Пушкина, совмещающий серьезность и смех, высокое и травестийное²⁸. А Александр Жолковский счел основной задачей «В тени Гоголя» изучение «характерного гоголевского колебания между ролями Автора и Персонажа»²⁹.

Интересно отметить, что именно рецензенты, принявшие терцевские эссе «всерьез», высказали убедительные, обоснованные возражения против некоторых аспектов анализа Синявским-Терцем творчества классиков. Впрочем, для творческой судьбы «Прогулок с Пушкиным» и «В тени Гоголя» одинаково важны и выступления в защиту концепции Синявского, и аргументированные возражения. И то и другое свидетельствует о начале диалога между академическим и «фантастическим» литературоведением, о восприятии терцевских эссе как этапа в истории литературы, а не просто как повода для скандала.

1. Sandler S. Sex, death and nation in the «Strolls with Pushkin» controversy // Slavic review. Vol. 51. 1992. N 2. P. 296.^[↩]
2. Обсуждение книги Абрама Терца «Прогулки с Пушкиным» // Вопросы литературы. 1990. N 10. С. 83.^[↩]
3. См.: Манн Ю. Над бездной Гоголя // Литературное обозрение. 1993. N 1 – 2.^[↩]
4. Обсуждение книги Абрама Терца «Прогулки с Пушкиным». С. 101.^[↩]
5. Гуль Р. Прогулки хама с Пушкиным //» Кубань. 1989. N 6. С. 68.^[↩]
6. Там же. С. 69.^[↩]
7. Рудинский В. Поругание Пушкина // Новый журнал. N 122. 1976. С. 250.^[↩]
8. Там же. С. 251.^[↩]
9. Гуль Р. Указ. соч. С. 71.^[↩]
10. Голлербах Е. Прогулки с Терцем // Звезда. 1993. N 7. С. 189.^[↩]
11. Обсуждение книги Абрама Терца «Прогулки с Пушкиным». С. 104^[↩]
12. Вайль П., Генис А. Лабардан!: Андрей Синявский как Абрам Терц // Урал. 1990. N 11. С. 185.^[↩]
13. Померанц Г. Диаспора и Абрашка Терц // Искусство кино. 1990. N 2. С. 24.^[↩]
14. Жаба С. Терцизированный Пушкин // Вестник РХД. N 118. 1976. С. 241 – 242.^[↩]
15. Обсуждение книги Абрама Терца «Прогулки с Пушкиным». С. 144.^[↩]
16. Плетнев Р. О злом суемудрии Абрама Терца // Новый журнал. N 121. 1975. С. 79.^[↩]
17. Обсуждение книги Абрама Терца «Прогулки с Пушкиным». С. 141.^[↩]
18. Там же. С. 121.^[↩]
19. Шушарин Дм. Примирение с жизнью // Gazeta.ru. 1999. N 023.^[↩]
20. Андреев Г. «Разве заказано быть смелым отрицателем?» // Русская мысль. N 3817. 1990. С. 16.^[↩]
21. Там же. С. 77.^[↩]
22. Рубинштейн Н. Абрам Терц и Александр Пушкин // Время и мы. 1976. N 9. С. 119.^[↩]
23. Обсуждение книги Абрама Терца «Прогулки с Пушкиным». С. 83.^[↩]
24. Воздвиженский В. Сочинитель и его двойник // Октябрь. 1995. N 12. С. 181.^[↩]
25. См.: Орлицкий Ю. Стиховая экспансия в «пушкинской» прозе А. Терца // Пушкин и поэтический язык XX века. М, 1999.^[↩]
26. Обсуждение книги Абрама Терца «Прогулки с Пушкиным». С. 81.^[↩]
27. Там же. С. 94.^[↩]
28. Там же. С. 97.^[↩]
29. Жолковский А. Перечитывая избранные описки Гоголя // Зеленая лампа. 2005. N 1. С. 3.^[↩]