Алесь АДАМОВИЧ – Василь БЫКОВ. «Мир спасется подвигом духа». Беседа о войне и современности. Публикация и вступительная заметка В. Адамович. Перевод с белорусского О. Ждана. Окончание

Алесь АДАМОВИЧ, Василь БЫКОВ

«МИР СПАСЕТСЯ ПОДВИГОМ ДУХА» ¹
Беседа о войне и современности

 

Василь Быков. Однажды, опять же осенью 42-го, наш батальон бросили под Сталинград. Пешком мы дошли до Камышина. В Камышине нас почему-то перетрясли и половину отправили под Сталинград, а часть вернули в училище. Вернулся и я, хотя другие мои товарищи… Земляк был, Иванов, откуда-то с Витебщины, он попал под Сталинград и погиб. Было много случаев, когда вдруг ночью объявляли тревогу, выстраивали, зачитывали список. Одной трети или половине выдавали пайки и отправляли на фронт.

Алесь Адамович.А учили вас на кого?

– На младших лейтенантов. Пехотное училище. Командиром нашей роты был старший лейтенант Гриб, откуда-то с Гомельщины. Возможно, благодаря ему я закончил это училище. Он как-то по-землячески меня поддержал. А может, еще и потому, что учился хорошо и закончил училище на «отлично». Позже его направили на фронт, и я узнал от наших бывших курсантов, что он погиб где-то в Польше. А я в Саратове пробыл по тому времени, надо сказать, довольно долго.

– До какого времени?

– До октября 43 года.

– В качестве преподавателя ты не был в училище?

– Нет. Присвоили звание младшего лейтенанта и бросили на фронт. Ехали мы довольно долго и прибыли на уже отбитые плацдармы на Днепре, так что форсировать мне не пришлось. Но в этот ад я еще попал. Мы переправлялись где-то под Кременчугом. Был я в третьей дивизии. После форсирования было неудачное наступление на Кривой Рог. Немцы турнули наших крепко, шестьдесят километров громили и пехоту, и танки, и мы драпали оттуда, как могли. А потом, немного отдышавшись, наши вели бои за Знаменку, за Александрию.

– Ты в качестве пехотного лейтенанта, так?

– Я был командиром стрелкового взвода. Зима началась, холода, все разбито, бои за каждый яр, за каждое село. Ужас, ужас, сплошной ужас.

– И сколько под твоим началом поменялось пехотинцев-солдатиков, пока ты командовал?

– Три раза мы получали пополнение… Кроме того… Система была такая… Допустим, весь день вели бой за село, а села на Украине большие… К вечеру немцы ушли. Мы пришли… Но в селе не остановишься, мы только проходим через него. Где-то кусок хлеба схватишь, если он есть, где-то какая-то тетка даст теплый бурак. В это время тут действуют наши тыловые начальники, военкоматы. Мужиков, которые здесь отсиживались, забирают всех. Их довольно много, несколько сотен. Собирают в степи винтовки, те, что лежат возле убитых. Убитых еще не хоронят, только собирают винтовки и боеприпасы. Мужиков этих мобилизуют. Идут они в полушубках, валенках, с сидорами – им же напекли что-нибудь, сухарей положили, еще чего-то. Но люди не обмундированные… И вот дают нам в роту человек тридцать из этого села. В роте своих двадцать и этих тридцать… Нас, командиров, было двое. Я и командир роты. Тогда на взводы не делили. Хорошо, если писарь фамилии записал, а мог и не записать. Где-то там, в полку, ночью их записали, а нам уже и некогда переписывать. Да и бумаги нет. А уже утром в девять ноль-ноль команда: «Вперед!» Начинается наступление. И такая идет бойня… Немцы не подпускают. Они поливают нас из минометов на расстоянии. Если где-то поближе, то из пулеметов, а то и танки выходят. А у нас нет ничего, ни артиллерии, ни… Артиллерия где-то там, далеко, да и какая она у пехоты? В стрелковом полку – батарея 76-миллиметровых пушек или батарея

 

 

45-миллиметровых. Но это по штатному расписанию, а на самом деле – две полковушки и одна сорокапятка, и все.

Ну вот, началась эта бойня. Мы обходим, пробуем обойти, а немец перерезает, натыкаемся… В начале 44-го, в январе, после короткой передышки началось наступление. Может, с неделю на краю одного села сидели в снегу… Наконец началось наступление, разработана операция, это уже легче. Наша авиация появилась, где-то бомбят.

Бои мы вели обычно днем, а ночью кое-как продвигались. Наступление – это все-таки движение. Лезем вперед, но не прямо перед собой, куда стреляли днем, а берем в сторону, обходим. Днем бой, а ночью двигаемся. Я уже писал об этом. У меня спрашивали об этом, о том, как было под Северинкой…

Поспать никогда не удавалось: днем нельзя, потому что бой, стрельба, а ночью – марш, собирают в колонну, и куда-то идем по полевым дорогам. Спим на ходу. Нельзя же совсем без сна… Однажды я едва не пришел к немцам.

– Сонный?

– Шли, шли, и я заснул. Да и всегда спишь на ходу, если есть какая-то минута… Натолкнешься на того, кто идет впереди, проснешься.

– Я знаю. Ходил тоже.

– Заснул и иду. Дорога заметенная, но снег не очень глубокий. И вот вижу я лето, какие-то деревья, какая-то аллея. Деревья зеленые, высокие, а впереди стена, как замок, вижу ворота, почему-то черные. И я иду, иду к этим воротам. Немного тревожно мне, но иду. И вдруг крик: «Куда ты прешься? Ложись!» Я просыпаюсь. В канаве около дороги лежат наши разведчики, а впереди посадка, какие-то деревца. Там, оказывается, немцы. И они уже шпарят трассирующими по нашей залегшей в снегу колонне. А я…

– А ты идешь и не слышишь?

– Я уже обошел колонну. Если бы не разведчики, то и пришел бы к немцам. Уже недалеко было до них, метров триста.

– На сколько же ты, сонный, отошел от своих?

– Отошел я недалеко, метров на двести. Обычно впереди командиры. Но в этот раз они, видимо, получили донесение разведки. Колонна сошла с дороги, началась какая-то разгруппировка…

– А ты по дороге шпаришь?

– Иду себе… Потом опять шли ночью. Иней, мороз… Опять разные приключения по дороге. Начальник штаба полка завел

 

 

нас не туда, куда следовало. Заблудились. А попробуй что-то определить по карте ночью в степи. Это у нас есть хоть какие-то ориентиры, скажем, лес, а там – ни черта. Остановились. Скоро приехал генерал, не знаю, может быть, командир дивизии, стал бить этого майора, погоны с него сорвал. Боже мой!.. Наконец разместились. Помню какое-то небольшое кладбище около Северянки. Это я после узнал, что село зовется – Северянка и недалеко уже до Кировограда. Мой взвод или половина роты оказались на этом кладбище. Там были ямы – видно, люди брали песок. И мы залегли в них – хорошо, скрытно. Так и просидели весь день. Мы вести огонь не могли – далеко, а немцы лупили из тяжелых минометов, никому не давали высунуться в поле. Потерь у нас не было. Немцы бросали мины в село, а мы были перед ним. Вечером, когда стемнело, минометный огонь прекратился. Командир построил батальон в колонну и повел куда-то в сторону, в поле, в степь. Огня нет, хорошо. Знаешь, как после огневого напряжения? В общем, расслабились. Довольно светло, хотя луны не было. Какая-то дорожка полевая, малоезженная, едва-едва заметная. Да, в это время появился в роте еще один командир взвода, старший лейтенант из окруженцев. Старше меня. И вот… Впереди разведка, командир батальона, начальство, а мы в середине колонны. Идем, что-то он мне рассказывает, что-то говорит… Бои идут, но где-то в стороне. А здесь тихо. Так шли мы, наверно, часа два. Вдруг смотрю, а слева от дороги в кукурузе, оставшейся под снегом, метрах в пятидесяти стоят какие-то люди. И только я увидел их, как из кукурузы полоснули пулеметы по всей колонне. И, конечно, трассирующими. Черт знает, что началось, такой ураганный, кинжальный огонь. А по приказу комбата в случае нападения наша рота должна была разгруппироваться влево от дороги, а другие – вправо.

– Пришлось идти навстречу огню?

– Ну, какая тут разгруппировка? Тем не менее я все-таки с дороги шагов десять пробежал и упал в снег. А у меня был автомат, но к нему только один диск. Расскажу, почему один. Перед этими событиями наскребли людей в тылу и бросили нам на пополнение. В нашу роту дали один ручной пулемет, а еще прислали батальонного писаря. И у этого писаря был автомат, но не было патронов в диске.

– Поделились патронами?

– Не совсем так. Но сперва о пулемете. Никто не хочет брать пулемет. Многие были из Средней Азии: «Моя ни бельмеса». – «Возьми пулемет!» – «Моя ни бельмеса». И украинцы отказываются: «Я не служил, я не знаю, как из него стре-

 

 

лять». В конце концов отдал я пулемет одному крепкому дядьке, чтобы хоть нес, не бросал его. Нельзя же бросать такое оружие.

А писарь стоит и бормочет: «А я что буду делать? У меня патронов нет, что ж я? Буду только под ногами путаться». Опытный был, хотел, чтобы его отправили домой.

Командиром роты был лейтенант Миргород. Еще довоенный солдат. Не знаю, откуда он, из каких мест, но в окружении где-то уже был. И после освобождения его взяли в армию. Он говорит: «Быков, отдай ему диск, чтоб не ныл». Я и дал ему запасной диск, а у меня остался один, тот, что в автомате.

И тут, когда я упал и затем поднял голову, вижу, что дела наши – швах. Во-первых, из кукурузы идут танки. Сколько их там – черт знает. Факт, что четыре или пять. Взревели двигатели, и они идут, и мало того, что идут, еще и косят из своих пулеметов. А между танками – автоматчики. И кричат: «Рус, сдавайся!» Ну, я диск выпустил, решив дать этакий сплошнячок огня. Оглянулся… А наши разбежались по полю, здесь мало кто остался, только, видно, убитые да такие дурачки, как я. А эти все кричат: «Рус, сдавайся!» И я решаю проблему. Если еще пролежу здесь три минуты, они меня возьмут. Если вскочу, тут же перережут трассирующей очередью. А я выпустил из автомата все, что было в магазине. И больше у меня ничего нет.

Немцы еще ближе подошли и перенесли огонь на тех, кто убегал. Наверно, поэтому тут стало немного свободней, я вскочил и побежал – даже не перебежками, а рывками. Вскакиваю и через два-три-пять шагов опять падаю, опять вскакиваю – и так немного оторвался от немцев. При этом я чувствую, когда стреляют по мне. Когда очереди начинают ложиться около меня, падаю. Когда перемещаются, бьют по другим, вскакиваю. И тут почувствовал, что по ноге, по икре, ударило довольно сильно, и я упал. Думаю, наверно, перебило ногу. Если так, то все. Но все же секунд через десять я вскочил. Жду, подломится или нет. Если подломится, значит, все. И защититься нечем. Автомат я бросил, когда бежал, он без магазина, зачем он мне? Еще полевая сумка на мне, ну, и пистолет. Пистолет, гранаты – много их было навешано, все противотанковые. Но нога не подламывается. Еще немного пробежал и опять упал.

А весь батальон в степи. Какое укрытие? Поле голое, только кое-где стога соломенные. И вот многие жмут к ним… Близко был стог. Но я отстал. И один танк прет прямо на меня. Ты

 

 

знаешь, что такое кумулятивная противотанковая граната? Это довольно несуразная штуковина. Во-первых, она тяжелая, во-вторых, поскольку кумулятивного, направленного действия, надо, чтобы она ударила в танк своим донцем, потому что с донца сила направляется, кумулируется и проламывает, прожигает броню. А чтобы граната попала именно так, она снабжена от рукоятки стабилизатором, это лента матерчатая.

– Она вытягивается?

– Лента вытягивается, а рукоять отделяется. Короче говоря, бросать ее очень неудобно. Вот я и бросил эту гранату неудачно. Наверно, не добросил или не попал, даже сейчас не понимаю, что получилось, потому что танк идет, и из-под гусениц летит снег.

– Она не взорвалась?

– Наверно, нет. В танке меня заметили, он немного довернул – и на меня. Это только рассказывается долго, а на деле… Когда бросал гранату, был я метрах в двадцати. Вижу, что он идет на меня. Смотрю и прощаюсь с жизнью. Но как-то кувыркнулся и в последний момент выхватил ноги из-под него. Он по моей шинели гусеницами проехал и попер дальше. И хотя была ночь, мне, лежа на снегу, хорошо видно, как от гусениц летят брызги снега и поднимают вокруг него как бы клубок снежной пыли… В общем, не попал он на меня и, стреляя, покатил дальше. Вижу: впереди поднимается кто-то с полевой сумкой. А с полевой сумкой у нас был только лейтенант Миргород, командир нашей роты. И он ловчее влепил ему гранатой. Танк остановился, задымился, загорелся. Немцы стали выскакивать. Тут и наши открыли огонь. А я с этого места то боком, то на коленях пробираюсь дальше. И вдруг вижу санинструктора нашей роты. Он сказал, что видел, как меня ранило. Санинструктор говорит: «Нельзя нам туда, куда все бегут, – за стог. Немцы как раз на него направляют огонь. Давайте сюда, там вроде ложбинка». И мы взяли немного в сторону. И здесь в поле, где торчали стебли подсолнухов, завеянных снегом, вышли из-под этого удара. Вышли из-под удара и попали на какую-то дорожку. Здесь санинструктор стащил с моей ноги сапог, перевязал рану. Рана была сквозная, пробило глубоко. Но дело в том, что пуля отколола часть кости. Нога не подламывалась, но боль была страшная. Я провалялся в госпитале январь, февраль, март – почти три месяца. Три месяца рана не заживала.

Да, забыл сказать, что когда я бежал, танки шли и сзади, они обстреливали нас не только из пулеметов, но и из орудий. Один снаряд разорвался прямо передо мной. Меня сильно

 

 

ударило в живот, и сгоряча я подумал, что его тоже пробило. Ногу санинструктор перевязал, но все тело было мокрым от пота. И тут не поймешь, где пот, где кровь. Пошагал я с его помощью, поковылял по этой дороге. Скоро нам встретилась подвода, а с ней санинструкторка. Теперь уже не нога меня тревожит, другое интересно: попал осколок в живот или не попал? Если попал, то дела мои плохи. И я сказал об этом инструкторке. Она спрашивает: «Тошнота есть или нет?» Я прислушался к себе. Кажется, нет.

В общем, приехали мы, привезли меня в какое-то другое село. Около церкви спросили: «Где санчасть, куда раненых?» Дальше было то, что описано в «Мертвым не больно». Абсолютно точно. Так я и провел ночь.

– И какой-нибудь Сахно приходил?

– И Сахно там был. И друга я встретил, однокашника из училища. И выбираться оттуда мы хотели, потому что село с утра атаковали немецкие танки. Приключений было еще больше, чем там описано. Дней пять я, раненый, вот так бедствовал и горевал в немецком тылу. Но это особый разговор, когда-нибудь я… В конце концов, Кировоград наши взяли. И там мы вышли к своим.

– А вот книга Пермского книжного издательства «Ветераны дивизии вспоминают». 1983 год. В ней воспоминания Пилипенки. Подполковник, так?

– Да.

– Ну вот, из этой книжки: «Семнадцатилетним он, т. е. Быков, добровольно уходит в армию. В 43-м году после окончания Саратовского артиллерийского училища Быков воевал на 2-м Украинском фронте. Был командиром взвода противотанковых орудий. В конце декабря в бою под Кировоградом тяжело ранен. После излечения в начале апреля 44-го года Быков прибыл в нашу дивизию, был назначен на должность командира взвода противотанковой батареи 924 полка. Лейтенант Быков участвовал в боях по освобождению Советской Молдавии, Румынии, Венгрии. 23 августа в ходе Ясско-Кишиневской операции противник оказал сильное сопротивление его полку, наступавшему в южном направлении вдоль берега реки Прут. Боевые порядки стрелкового батальона капитана Савченко, которому был придан взвод противотанковых орудий лейтенанта Быкова, атаковала вражеская пехота, поддержанная сильным огнем артиллерии, минометов. Около трех часов шел напряженный бой. Гитлеровцы несколько раз бросались в психическую атаку, но это им не помогло. Расчеты орудий Быкова, ведя огонь прямой наводкой, посылали снаряд за снарядом в

 

 

цепи фашистов, заставляя их откатываться назад. Измотав противника, подразделения полка утром 24 августа перешли в наступление. На рассвете следующего дня гитлеровское командование бросило в бой несколько танков. На участке стрелкового батальона, который поддерживал артогнем лейтенант Быков, появились три вражеские машины. Быков подал команду: «Огонь!» Два снаряда разорвались рядом с передним танком, но тот продолжал двигаться. Грянул 3-й выстрел, и немецкая машина остановилась. Другие вражеские танки стали обходить горящую машину, ведя на ходу огонь по нашим орудиям. Осколками вражеского снаряда было повреждено орудие, убит старший лейтенант Лукьянченко, ранены наводчик и заряжающий. В эту трудную минуту к орудию встал Быков. Через канал ствола он навел орудие, затем зарядил и выстрелил в приближающийся танк противника. Фашистская машина развернулась на одной гусенице и остановилась. Противотанковая батарея полка понесла значительные потери в личном составе и боевой технике, поэтому лейтенант Быков был назначен командиром взвода роты автоматчиков этого же полка. Не раз ему приходилось со своим взводом ходить в атаку и отбивать контратаки противника. В конце ноября Быков возвратился на свою прежнюю должность. В январе 45-го на территории Венгрии в районе озера Балатон противник бросил в бой около 200 танков и атаковал боевые порядки нашей дивизии. В этих ожесточенных боях Быков вновь проявил мужество и стойкость. В бою 18 января, отражая танковую атаку противника, он был тяжело ранен и эвакуирован в госпиталь. После лечения, с марта и до конца войны, Быков служил в 10-й истребительно-противотанковой бригаде 26 армии. Войну закончил в Австрии».

– Это из наградного листа.

– Ясно, все было сложней.

– На самом деле, немцы прорывались из Кишиневского окружения. А наш полк оказался у Прута в районе их переправы. Надо признаться, у нас была выгодная позиция. Мы били по ним здорово, ничего не скажешь. Но все-таки они прорвались. А в моей пушке-сорокапятке разбило прицел. Что мне оставалось делать? Хлопцы мои… Одного убило, двух ранило. Конечно, я не наводил пушку через ствол, как там написано. Все это… Ну…

– Писарская выдумка.

– Да. Но прицела не было в самом деле. И я просто стволом навел на танк. Он уже подошел на расстояние, может, метров двадцать от орудия. Перед тем ударил снаряд, и нас

 

 

завалило землей, мы лежали около пушки. А танк… Поднял я голову, вижу – танк на нас прет. Хлопцы не поднимаются… А пушка была заряжена. Я выстрелил и попал. Мог и не попасть, конечно. Немного подправил и попал, подбил.

– А этот случай, когда похоронили тебя?

– Это было под Кировоградом.

– Почему ты оказался в числе похороненных?

– Привезли меня тогда в санчасть, положили. Собралось там много раненых танкистов. Выпили мы немного – у кого-то нашлось. Потом заметили у хозяина в подпечке кроликов и давай их резать. Ближе к ночи разболелась у меня нога, и я лег на лавку. А хлопцы были с легкими ранами. Лег я и задремал, поскольку выпил. Под утро кто-то будит меня. Раскрываю глаза – это командир нашего батальона. Говорит: «Ты что, ранен?» – «Ранен». – «Ходить можешь?» – «Нет». Хотя, конечно, немного ступать я мог. «А я, понимаешь, собираю остатки батальона», – говорит он. Закурил, погрелся и пошел. Назавтра я просыпаюсь оттого, что все ходит ходуном, обстрел страшный. Из степи бьют минометы, слышно, что и танки из пушек лупят сюда, а здесь раненые. И прикрытия никакого, это в тылу происходит. Раненые начинают выползать, кто как может, спасаться. И по улице уже мчатся конные повозки куда-то в тыл. Этот мой однокашник и говорит: «Давай пойдем от церкви через поле, там наши». Мы с ним вышли, как в «Мертвым не больно», но не дошли до церкви, как нас обстреляли. Я не пошел дальше, потому что понял: со мной ему не пройти, а один, может, пройдет. Я вернулся, а он пошел. Через некоторое время он опять вошел в хату, дверь открыл и упал.

– Раненый?

– Я к нему кинулся, у него две пули, вот здесь и здесь вышли, кровавая пена из этих дырок, изо рта. Он что-то хотел сказать, но умер у меня на руках. Ну вот. Остались только тяжелораненые, которые не могли двигаться. Танки немецкие уже входят в село. Вижу, что тут мне не отсидеться, выполз без определенной цели, нога распухла за ночь, и ступать уже не могу совершенно. И все же ползу по двору куда-то. А там был склеп. Я и правлю в этот склеп, а там мужик сидит. Увидел, что я ползу, и дает мне пачку автоматных патронов. А они мне для пистолета не годятся. В пистолете у меня были патроны. А еще подает гранату кумулятивную, такую, как была у меня.

– Мужик тебя вооружает…

– Кто-то бросил здесь все это. Патроны я не взял, а гранату взял, отвернул ручку: есть ли там взрыватель, запал?

 

 

Запал есть, небольшой такой патрончик. Ага, думаю. Это меня подбодрило, и я пополз на дорогу. Думаю, здесь будет мне каюк, но я хоть что-нибудь сделаю. Выполз на улицу, за забор. Наши уже схлынули все, почти никого нет. А танки бьют, вошли в село, только с другого конца. И тут появляется повозка, пароконка, на ней какой-то груз и человек пять солдат. «Стой!» – кричу, чтоб меня взяли. Подумал, если не остановятся, я в них, собак, гранатой запущу. Привстал на колени и размахиваю рукой, кричу. Но черта с два, они проезжают мимо, а у меня, конечно, не хватило решительности бросить гранату в своих. Однако чья-то добрая душа… Они проехали, может, метров пятьдесят, может, тридцать и остановились. Спрыгнул один старшина, подбежал, схватил меня под мышки, дотянул до повозки и на нее втащил. И как врезали мы из этого села… Танки смолят вовсю, но наша повозка последняя, а они бьют по тем, кто вот-вот спрячется за поворотом в овражек. Около нас и над нашими головами только болванки фыркают. И вот вижу: церковь и этот дом, не дом, а мазанка, где была санчасть, Боже мой… Танк подъехал по улице к этой хате и остановился. Видно, те раненые, что остались там, обстреляли его, а может, гранату кинули. На моих глазах он повернул немного башню и два раза как саданул по этой хате, она и обвалилась, клуб пыли поднялся и осел. Так вот, все это наблюдал и мой комбат…

– Тот, который ночью заходил?

– Да. Он, конечно, решил, что и я там накрылся… Потом у меня было еще четыре дня приключений самых разных. К примеру, как меня вывозили танкисты. Это тоже немного описано в «Мертвым не больно». Была бомбежка, хлопцы прятались под танками, а я лежал на броне… После бомбежки и я сполз, не выдержал. Думаю, все равно хана будет, лучше уже здесь, тем более что в селе этом были наши. И вот меня заволокли, затащили в какую-то хату и положили на кровать. Темно, ночь. На столе что-то стоит. Я запустил туда руку, а там бураки, свекла вареная. Поел и опять лег. А около меня уже кто-то на кровати лежит, рукой я все что-то мокрое нащупываю на соломе. Под утро я немного задремал… Проснулся, гляжу, немец со мной лежит, обер-лейтенант. Но уже неживой, холодный, окостенел, а ведь еще, кажется, жив был, когда я ложился… А может, и давно здесь лежит… Утром опять начался бой, уже за это село. Помню, такое было замечательное утро, солнце яркое взошло, все высветило… И начался бой. Какие-то крики, кто-то куда-то бежит, а у меня, видно, поднялась температура, и я перестал понимать, что происхо-

 

 

дит. А еще от всей этой свистопляски, от недосыпания. Во всяком случае, я уже не знаю, кто в селе: наши или немцы? Потому что стрельба была в одной стороне, крики в другой, затем все немного стихло. Думаю, что ж я буду лежать здесь? Выполз в сени. У двери огороженный досками сусек, и картошка насыпана, такая мелкая картошка, видно, на корм скотине. Я забрался на эту картошку, достал пистолет и лежу. Слышу – бегают по улице, по дворам, и слышу, что речь не наша, – немцы. Дверь закрыта, но если ее открыть – а я лежу напротив двери, ну, не совсем напротив, немного сбоку, – все видно. И вот, значит, туп-туп-туп по двору. Дверь открывается – немец. Одной рукой дверь открывает, в другой – автомат. А я лежу с пистолетом. Конечно, я мог выстрелить в эту секунду. Ему, прежде чем выстрелить, нужно перехватить автомат в правую руку, чтобы нажать на спусковой крючок. И я в этот интересный момент… Потом я часто вспоминал об этом, когда был в Германии, даже рассказывал однажды. Я подарил ему жизнь, а он подарил мне.

– Ты думаешь, он тебя заметил?

– Он мог меня не заметить, потому что в сенях было темно, а на улице солнце слепило. Он открыл дверь, повернулся – и побежал. Дверь оставил открытой. Она сама закрылась.

– Он тебя не заметил, а то бы отскочил, отбежал и влепил издалека.

– Я там пролежал еще какое-то время. Потом они, немцы, по-видимому, выветрились отсюда. Наши машины пошли уже в другом направлении. Я думаю, ну что же, надо… Но я забыл рассказать о предыдущих событиях. Накануне мы оборонялись, как и показано в «Мертвым не больно». Оборонялись весь день, вели бой, стреляли в пехотной цепи, а немецкие танки нас выбивали. Потом, уже ночью, появились и наши танки. Тогда и раненые, и здоровые, в том числе и я, взобрались на них, чтобы вырваться отсюда. Но танки шли не в тыл, а в глубь фронта. Прорвались они в самую глубину немецкой обороны. Ну вот. Танки на острие прорыва, а мы на их броне спасаемся от немцев. Аж за Кировоград заперли нас танки. Ну а потом, как уже говорил, я пролежал ночь в хате рядом с мертвым немцем… А с утра пошли наши машины. Вот это хорошо. Теперь понятно, что делать. А то ведь ни черта нельзя было понять: кто, откуда, куда, что за движение… Все перепуталось.

Выполз я на дорогу. Идет цистерна, бензозаправщик. Я стал махать ему. Но он не взял меня. Паскуда. И больше нет машин.

 

 

Стою у забора и смотрю. Бензозаправщик идёт, идет, идет, а за селом дорога расходится по двум или трем направлениям. Погода хорошая, видно далеко. Вижу, пошел по дороге слева, там был небольшой овражек. Вот уже отъехал от села с километр. И тут – бабах трассирующими из овражка, и он вспыхнул, как факел.

Ну, а меня все-таки подобрала какая-то машина и довезла до переезда через железную дорогу. Там, на переезде, были наши мотоциклисты с какого-то разведбата. Мы сунулись в будку рабочего. Нет, наверно, это были какие-то казармы или что-то похожее. Рабочие в них жили. И там – сплошной ужас. Лежало примерно пятнадцать трупов наших солдат. Оказалось, танкисты затащили сюда своих раненых, а по железной дороге ходит бронепоезд немецкий. Это же их тыл. На рассвете бронепоезд приехал, немцы вошли и всех раненых перестреляли. И этот дядька-рабочий говорит: «Спасайтесь. Он скоро опять придет». И мы, опять же, как в «Мертвым не больно», поперли через минное поле. Двое подорвались, остальные вышли к стогам. Дальше идти некуда, потому что сзади железная дорога, по которой ходит бронепоезд, слева овраг, а впереди какой-то совхоз. Немцы там готовят оборону, копают окопы, траншеи, а впереди шоссе, и по нему гужом идут вражеские колонны, отступают из Кировограда.

– Скажи вот о чем… Ты писал – Катя там мелькнула.

– Нет. Катя – это вымысел.

– И Сахно там тоже не было? Тоже вымысел?

– В этом случае – вымысел. Там у нас другой был. Старший лейтенант, артиллерист, и с ним шестеро разведчиков в маскхалатах. А ситуация сложилась тоже довольно паскудная, когда увидели, что здесь – минное поле. А командовал этот старший лейтенант, поскольку выше по званию. Своим он говорит: «Не идите». Были и чужие для него, в том числе я. И он гонит нас: «Давай вперед!» Правда, немного мы прошли до этого стога, может, с полкилометра, а дальше некуда идти, попали в мешок. Зарылись мы в солому и сидим. Сидим, глядим. И в самом деле, идет бронепоезд через какое-то время. Снова останавливается на том переезде, где мы только что были. А там, по дороге к стогу, машина стояла, или даже две, что подорвались на минном поле. Мы тогда не обратили на них внимания. И вот человек пять немцев из бронепоезда идут к нам, к стогам. Ну, думаем, теперь уже точно хана будет. Их было только пятеро, но в километре стоит бронепоезд с пушками… Оказалось, шли они не к нам, а к машинам. Подошли, поковырялись и отправились обратно. Мы сидим. Страх

 

 

прошел, сидим. Бои вокруг идут по всему горизонту, здесь же, где мы, тихо, никого нет, немцы нас не видят. И вдруг… планирует немецкая «рама», пробегает возле нашего стога и метрах в трехстах останавливается. Вылезает летчик, открывает капот и начинает ковыряться в моторе. И тогда один из разведчиков говорит: «Я – авиамеханик. Можем взлететь. Давайте захватим самолет!»

– Как Девятаев?

– Была такая мысль, поскольку попали мы в настоящий ад. Конечно, это была авантюра. Но старший лейтенант… не знаю… Короче, направились втроем к самолету. Все в белых халатах, кто – не видно. И немцы в таких ходили. На это они и рассчитывали. И пошли, пошли, пошли. Мы на это глядим… Не дошли они метров пятьдесят. Немцы что-то закричали с самолета, а наши нерешительно остановились. Кто-то схватился за автомат. И в это время разворачивается турель, и с крупнокалиберного как полоснут по разведчикам, только ошмотье от них. Самолет завели, пропеллеры завертелись. Он сделал небольшую разбежку, поднялся и полетел дальше…

– Давай-ка пойдем пунктирно. Аж до Курил.

– Я мог бы долго рассказывать. Пунктирно. Бои в Молдавии… Там побили наши пушки, и меня перевели в роту автоматчиков, и я там бегал месяц.

– Это – «Атака с ходу»?

– Было там, как и в «Атаке с ходу». Даже еще более страшное. Рота наших автоматчиков побраталась в Молдавии с немцами. Стояла хорошая погода. Весна, солнце. А внизу речечка протекала. Наши по одну сторону речки, немцы – по другую. В Молдавии местность гористая…

– Стали ходить туда по воду?

– И немцы стали приходить туда, и наши пошли портянки стирать. Начали перебрасываться махоркой, сигаретами. Словом, братание происходило самое что ни есть. И продолжалось оно почти два дня. Закоперщиком с нашей стороны был старшина роты автоматчиков. Командир роты отсутствовал, замещал его командир взвода, Молодой хлопец. Вот и сошлись они там. Немецкий обер-лейтенант с высотки пришел, и договорились на несколько дней перемирья. Дело в том, что… Почему я все это описал? Потому что сам видел. Когда раненых отправили в тыл из той роты, какой-то Цветков и «стукнул» об этом братании.

И вот однажды мой взвод, две сорокапятки, ночью перебрасывают на участок соседнего полка. Немного это странно, но что ж, бывает. Заняли огневые позиции, немного окопа-

 

 

лись, а утром… Что-то деется, что-то слышу краем уха, но не понимаю, в чем дело. Батальон укрепили, пополнение дали, артиллерию, минометы подтянули. Я же со своими пушками на прямой наводке. Не помню, кажется, на восемь часов – атака. И вот – еще нет восьми, может, половина восьмого. Гляжу, идут немцы с высотки к речке. Идут с оружием, но совершенно открыто. Подходят к реке, кричат: «Эй, Иван!» И еще что-то.

– А сколько немцев?

– Человек шесть. «Эй, Иван!» – и что-то еще по-своему кричат. У нас все замерло. Они постояли, меж собой поговорили, что-то, видно, заподозрили. И двое бегом кинулись назад, остальные тоже начали от речки отступать. И вот тогда…

– Врезали вы?

– Врезали. Уже и пехота поднялась, а они молчат. Осталась позади речка, потом лужок, потом размокшее поле, за ней начался подъем с маленькими кустиками… Как наши до этих кустиков дошли, тут и они врезали. Только несколько раненых выползли к речке.

– Со всего батальона?

– Да. Потом целый месяц, даже больше, брали эту высоту. И в мае еще атаковали, и ни хрена. Так до Ясско-Кишиневской операции, до 20 августа, она оставалась у немцев. А сколько людей положили! И у меня там были приключения: едва не попал к немцам в плен.

– Давай, рассказывай.

– В этих боях остались мы без пушек. Немцы подтянули танки и разбили все наши орудия. Их три было в батарее. Осталось двенадцать солдат, я и командир батареи – капитан. Солдат отдали в батальоны на пополнение, а мы сидим на КП за пригорком. Первого мая 1944 года. Там и переночевали. Офицеры без солдат. Не знаем – куда, что. Но командир батареи уже получил назначение начальником артиллерии в соседний полк. Начальник артиллерии – это не командир батареи, это почти штабная должность, будет жить. Достал он фляжку спирта – почему-то сберег ее. Выпили немного, поели кукурузной каши. И за ним уже прислали из того полка коновода, привел он для комбата коня под седлом. Мы прощаемся. Он говорит: «Ну вот, Быков, желаю тебе…» Но что пожелаешь? Доля моя не то, что твоя: все-таки капитан, а я – лейтенант. Ну и с такой тихой завистью я его проводил. Наш КП находился, может быть, в километре от переднего края, но с обратной стороны холма. А ему надо проехать в тыл. Дорога здесь снова идет на подъем, на взгорок, и он весь изрыт мин-

 

 

ными разрывами. И еще одна дорога есть, в объезд по лощине. И вижу я, как мой капитан к этой развилке прискакал и немного придержал коня. Что-то коновод ему говорит. Он немного повертелся. Думаю, куда же поедет? Объезжать далеко, а так ему не терпится поскорее отсюда в тыл. И он рванул через пригорок. Коня хлестнул, а конь, видно, был неплохой, понес его. За ним коновод. И вот уже на пригорок выскочил капитан. Мины – трах, трах, два разрыва. Он еще пришпорил коня. Опять трах-трах-трах. Мины. Затянуло пригорок дымом, пылью. Я смотрю – что такое? Бежит конь с опущенным поводом, без седока. Коновод вернулся назад. Только в начале ночи вытащили капитана. Убит. Таких случаев было много – на тему переменчивого военного счастья, коварства военной судьбы.

– А как тебя едва не взяли в плен?

– Здесь же, на этом же месте, стали мы в оборону. Передышка какая-то выдалась. На противоположном склоне нашей высотки – КП командира полка, а ПНП (передовой наблюдательный пункт) на том склоне, который обращен к вражеской высоте. Там он днем наблюдает, руководит боем, а ночью, когда становится тихо, идет через гору туда, где спокойней, на КП… Но и ночью ему тоже нужны глаза. И он посадил дежурить меня. В моем распоряжении были еще разведчик и телефонист. Наш наблюдательный пункт – это окопчик, сверху он прикрыт несколькими жердочками и присыпан землей, и еще имеется амбразура. Там мы и сидим всю ночь. Наша задача – не спать и, если что-то происходит, докладывать по телефону. Командир полка звонит часто. А тогда установилось какое-то затишье, особенно в ночи. Немного в стороне, на речке перед высотой, молдавское сельцо, хат на десять. Люди оттуда, конечно, убежали, потому что через них мы все время снарядами перебрасываемся. В сельце несколько хат сгорело, но часть сохранилась. И вот, значит, разузнали мы – сперва разведчик ночью туда сходил, – что живет там дядька, у которого есть куры и есть вино. И мы ночью… Командир полка позвонит в полночь, часов около двенадцати, потом ложится спать и больше до утра не звонит. За это время мы…

– Кур пощупать решили?

– Начали мы ходить щупать кур. Телефонист остается, а мы с разведчиком идем. А дядька живет один, спасает свое хозяйство. Семья его перебралась в какое-то тыловое село. Он поймает нам курочку, оскубет, сварит, вдобавок даст кусок мамалыжины и вина. Мы и сами поедим, и телефонисту прихватим котелок. И так мы там паслись. Не скажу, что часто,

 

 

но раза четыре ходили. А вдобавок ко всему начали наглеть, подолгу засиживаться. Там, на склоне, холодина, а здесь тепло, ночь – можно и подремать. Поели, выпили – и покемарим часок в тепле. Но однажды – что такое? Стрельба трассирующими, взрывы гранат, крики. Как полоснет по окнам хаты – все стекла вылетели. Ну, мы, конечно, кулем на огород. Какие-то люди бегут, а кто – черт знает. Никого не трогая, не отзываясь, мы драпанули и еле перевели дух на своем ПНП. А там телефонист отбивается. «Что такое? – кричит командир. – Что происходит?» Там, в сельце, уже горят хаты, идет лютая схватка. «Почему не отвечаете?» Я стал оправдываться: ходил выяснять, что случилось. Оказывается, там бывали не только мы. Ходила и батальонная пехота, ходил командир батальона со своим штабом и с начальником штаба. Мало того, туда ходили и немцы…

– Поживиться?

– Поживиться. Так вот, эти пехотинцы…

– Не поделили курочку с немцами?

– Они нашли более богатую хату за речкой, а туда влезли и немцы. Начальника штаба батальона, раненого, немцы взяли в плен, побили и всех пехотинцев… И еще кого-то в плен взяли. Немцев там оказалось больше.

– На этот молдавский склон ты после ранения вернулся?

– Да.

– И сколько ты пролежал в госпитале?

– Лежал я январь, февраль, март.

– Где?

– В Александрии, Знаменке.

– Что это?

– Все это там, на Украине. Александрия, Знаменка. И позже, в последний раз, был на какой-то станции.

– По-моему, ты о госпитальной жизни еще ничего не писал.

– Нет, не писал. Об этом уже много написано.

1. Окончание. Начало см. в N 4, 2007[↩]